— В Ельцин Центре проходила Международная научная конференция «История сталинизма», на которой вы представляли свою книгу. На мероприятие пришли сотрудники Центра «Э». Накануне они вынесли из офиса уральского «Мемориала» (внесен Минюстом РФ в реестр НКО-иноагентов и ликвидирован) 43 «опасные книги», а с лидером организации Алексеем Мосиным провели беседу. За последние годы силовики регулярно проявляют внимание к людям и организациям, которые исследуют сталинские репрессии. Кажется, это становится очень опасно. Не страшно ли вам было издавать такую книгу?
— Во-первых, она не про сталинские репрессии. Во-вторых, как может быть страшно, если вся книга основана на документах? В России работает государственный Музей истории ГУЛАГа, и первая часть моей работы написана по книге «Атлас ГУЛАГа», изданной именно этим музеем.
— Однако тема вашей книги — это все равно часть общего нарратива о репрессиях, который сейчас не особо приветствуется.
— Между прочим, в начале 1920-х сотрудники пенитенциарной системы с людьми обращались еще не так плохо, как позднее. Судя по изученным документам, элементы жесткости присутствовали, но они не были массовыми.
— Как вы пришли к идее книги?
— Я узнала о существовании концлагеря в Екатеринбурге от историка Виктора Кириллова. Честно говоря, до 2019 года ничего о нем не слышала. Со школьных лет слово «концлагерь» ассоциировалось у меня с нацистскими лагерями. Когда я узнала, что они были и в Советской России, испытала шок.
Я отправилась в Государственный архив Свердловской области (ГАСО), чтобы поискать документы о концлагере. Там я наткнулась на анонимную записку заключенной: «Яша, спешу писать, где я нахожусь, — в городе Екатеринбурге. Дорогой Яша, мне очень плохо, приди как можно скорее, а то мне очень холодно. Прошу, дорогой Яша, не забывай обо мне, пиши мне письма. Тут очень строго. Кушать дают один раз в сутки, а также стакан кипятка раз в сутки» (в оригинале записки много орфографических и пунктуационных ошибок, — прим. ред.).
В 1920-е в стране был всеобщий голод, поэтому непростые условия были не только в концлагере. Тем не менее эта записка меня очень тронула — примерно так же, как дневник Тани Савичевой из блокадного Ленинграда.
Дальше я нашла историю любви красноармейца Перцева и отношений надзирательницы с заключенным, которые меня тоже потрясли. Я подумала, что о них должны знать и другие.
— Для тех, кто, как и вы раньше, не в курсе: когда появился, где находился и как работал екатеринбургский концлагерь?
— После революции большевики устроили красный террор и начали создавать свою пенитенциарную систему. Открыли первые исправительно-трудовые учреждения. Потом, в 1918 году, по всей стране создали концентрационные лагеря, где также планировали использовать труд заключенных. Впервые термин «концлагерь» официально использовали в постановлении Петроградского комитета РКП(б).
О концлагере Екатеринбурга известно крайне мало. В 2003 году в издательстве Гуманитарного университета была опубликована статья Марии Пащиной — и на этом, собственно, все. Поэтому я собирала информацию по крупицам.
Известно, что Екатеринбургский губернский концентрационный лагерь № 1 возник в середине 1920 года и просуществовал, вероятно, до 1924-го. Он располагался за вокзалом на бывшем кирпичном заводе Николаева — сейчас здесь находится жилой комплекс «Малевич». Людей содержали в деревянных сараях. Внутри была грязь; одежда и белье — соответствующие. В части бараков отсутствовали печи, поэтому заключенные обогревались возле костров на полу.
В библиотеке Белинского мне удалось обнаружить даже официальный телефон концлагеря, который действовал в те годы, — 3–98.
— Сколько человек могло находиться в концлагере?
— Он мог вмещать пять тысяч человек. Насколько мне удалось узнать, максимально там содержалось до 2,5 тысяч.
В ГАСО я нашла список заключенных в 1920 году по специальностям. Среди них были конторские служащие, плотники, слесаря, сапожники, кузнецы, железнодорожники, медики, техники, инженеры, педагоги, библиотекари и многие другие. Абсолютно разные люди.
— За что их обычно туда отправляли?
— За то, что они были «бывшими» людьми и кому-то не понравились. Никакого правового кодекса не было, все определялось «революционной сознательностью». Не понравилось твое лицо — получи срок.
Мне удалось найти историю о девушке, которая испортила свою продовольственную карточку и получила за это четыре месяца концлагеря.
Потом, мужчина, который работал помощником начальника милиции, передал заключенной женщине передачку и получил за это пять лет.
— В название книги вы включили слово «любовь». Какие истории вам удалось узнать об этом?
— Например, комендант концлагеря посчитал преступными действия красноармейца, надзирателя концлагеря Михаила Перцева. Он лежал в бараке и через щель между стенами получил письмо от заключенной с признанием в любви. Перцев ответил, что тоже ее любит. Красноармейца отправили за это в ЧК. А, как мы знаем из фильма «Чекист» режиссера Александра Рогожкина, живыми оттуда не выходили.
Это необъяснимая жестокость. За передачу любовного письма через щелочку можно было лишиться жизни. По сути, просто за чувства.
Дальнейшая судьба красноармейца Перцева осталась неизвестной.
— Почему нужно говорить о репрессиях спустя 100 лет?
— Во второй части книги я пишу о нашем возврате в прошлое. Рассуждаю о ходьбе по кругу, по спирали. Показываю, как это видят творческие люди. По этой логике, мы снова должны прийти в тот самый концлагерь. Но мне бы не хотелось, чтобы это повторялось.
После выхода книги я узнала историю женщины, чью родственницу забрали в наш концлагерь в тонких желтых замшевых ботинках. Она чистила там снег и умерла от простуды. Обычный человек, не преступник.
— Вы считаете, что такое может повториться?
— Жертвы концлагеря тоже не думали, что с ними может случиться что-то подобное. События, происходящие в последние годы, меня очень настораживают. Постоянно говорят о возвращении смертной казни; силовиков все чаще уличают в пытках; в разных проявлениях возвращается принудительный труд.
— Социологические опросы ВЦИОМ и «Левада-Центра» (признанного в России иноагентом) о сталинских репрессиях свидетельствуют, что люди все меньше о них знают и все спокойнее относятся к этой теме.
— Мало того, они еще и очень хорошо относятся к принудительному труду. Это идет из советского времени.
— Глава ФСБ Александр Бортников вообще говорил, что сталинские репрессии были «перегибами на местах».
— Абсолютно все директивы были из Москвы. Организация лагеря и все инструкции приходили именно оттуда. Собирая материалы для следующей книги, я узнала, что некоторые наши, местные, в 1920-е старались даже смягчать наказания.
 Фото: Анна Коваленко, 66.RU |
|---|
— Почему горький и печальный опыт репрессий не воспринимается значительной частью россиян как что-то ужасное?
— Это невыученные уроки истории. Добрые люди — которых меньшинство — с эмпатией относятся к другим и воспринимают чужую боль как свою. Остальные жестоки и эгоистичны. Для них потеря своего телефона — это репрессия. А если посадили кого-то другого и начали наказывать — ну, так ему и надо.
— Дело только в эгоизме и жестокости?
— Полагаю, да.
— Но ведь многие россияне и не знают о масштабах репрессий. В школах гораздо больше говорят о Великой Отечественной войне, о сталинских расстрелах порой и не упоминают.
— Да, некоторые стараются замалчивать неприятные страницы, они хотят только гордиться историей своей страны. Но чем больше мы отворачиваем голову от пропасти, тем больше шансов шагнуть туда снова. Поэтому нужно собирать артефакты и рассказывать об этом.
— В России преследуют многих людей, которые поднимают тему репрессий. Например — 66-летний историк Юрий Дмитриев, который нашел захоронения жертв репрессий в Карелии, а потом получил 15 лет колонии строгого режима за «насильственные действия сексуального характера». Многие общественники считают приговор сфабрикованным. Чем все это можно объяснить?
— Что-то хотят скрыть. Какую-то причастность — может, своих родственников.
— Тут я вернусь к своему первому вопросу: как рассказывать о таких историях так, чтобы потом не пришли с проверкой или чем похуже?
— Если кто-то захочет, вопросы возникнут всегда. Был бы человек — статья найдется.
— В телеграм-канале «Урал LIVE», который ведут соратники Владимира Соловьева, публиковали «обличительные» посты о конференции «История сталинизма» в Ельцин Центре, в рамках которой прошла презентация вашей книги. В одной из публикаций есть такой тезис, обращенный к «либералам»: «Именно при Сталине советский народ поборол фашистскую гадину. Именно сталинский период истории вызывает наибольшую ненависть у фашистов и их пособников». Как прокомментируете?
— Странно определять отношение к истории эмоциями. Как можно ненавидеть историю или какое-то событие, произошедшее в прошлом? Историю надо изучать.
— Чем вы планируете заниматься дальше?
— Я избрана секретарем Межрегионального общественного совета по развитию музейно-мемориального комплекса памяти жертв политических репрессий в Екатеринбурге. Мы бьемся за то, чтобы на 12-м километре появился достойный музей. Кроме того, до сих пор не установлено, сколько людей там было убито и сейчас лежит. Не установлены границы захоронений. Необходимо это сделать.
— Что для этого нужно?
— Бывший вице-губернатор Сергей Бидонько обещал помочь. Даже издал постановление о том, что правительство Свердловской области выделит девять миллионов рублей на определение захоронений и границ их распространения для исследований и восемь миллионов рублей на международный конкурс эскизных проектов. Однако комиссия Свердловской области по восстановлению прав реабилитированных жертв политических репрессий, в которой я состою, не собиралась уже два года. Продвижений пока нет.
