Детство на «Вагонке»
Я, наверное, принадлежу к той категории рассказчиков, которых не стоит считать стопроцентно достоверными, в том плане, что нередко какие-то действительные страницы моей биографии путаются с той версией событий и с теми байками, под соусом которых я их рассказываю.
Я родился в Нижнем Тагиле. Все мои сознательные и бессознательные годы, которые принято считать детством, прошли на «Вагонке» — это неофициальное название Дзержинского района, в одном и том же доме, в одной и той же квартире панельной девятиэтажки на четвертом этаже. В одной и той же школе, в одной и той же полной семье.
Родители колоссально повлияли на мою жизнь, их участие, в общем-то, позволило мне оказаться здесь и сейчас. Оба родителя работали на «Уралвагонзаводе». Они очень плотно занимались моим дошкольным воспитанием, не отдавали меня в детский садик, давали читать разные книги. Дед проводил мне экскурсии по Вагонке, рассказывал историю застройки, про важные здания и инженеров, которые увековечены в памятных знаках на этих домах.
У меня на районе была одна из лучших школ города — гимназия № 86, которая стала ассоциированной школой Юнеско и была одной из интереснейших школ в Свердловской области. Она уже тогда обладала каким-то легендарным статусом.
В старшей школе осваивались различные грантовые проекты, в том числе юнесковские. Там были и читальный зал, и свободный доступ к компьютерам, и просто компьютерные классы, и много факультативных занятий, и в том числе проекты, аффилированные с Юнеско, которые позволяли хорошо учащимся детям ездить в Европу. Так я съездил в большой европейский тур от Юнеско, будучи совсем салагой. Мне было страшно: я Екатеринбурга-то тогда не видел, а тут у тебя Италия, Франция — дикий разрыв. В период бурного пубертата была поездка в большой юнесковский лагерь под Гомелем, посвященная проблемам СПИД и ВИЧ, профилактики и разрушения стигматизации.
Школа рвала в пух и прах задницы многих на различных олимпиадах — как гуманитарных, так и технических. Я очень хорошо учился и закончил школу с золотой медалью. Участвовал в городских олимпиадах по литературе, географии, истории, обществознанию, в соревнованиях среди чтецов-декламаторов.
Меня били один раз, причем сильно. Это было за несколько дней до переезда в Екатеринбург. До нас докопалась одна компания гопников: я неправильно выстроил коммуникацию, за что начал отгребать, а другая компания гопников увидела, что кто-то отгребает, и решила первых типов втоптать — это превратилось в массовую драку, к которой подключились союзники первой компании. После того как я получил в башню, подумал, что это не моя война. Я драпанул, в соседнем дворе с какими-то алкашами умылся водой и водкой, пришел домой. Мамы, слава богу, не было дома. Папа дал мне то ли замороженную печень, то ли свинину замороженную, я приложил ее к морде и понял, что мой путь на «Вагонке» заканчивается и принято правильное решение ехать в Екатеринбург.
 Фото: 66.RU |
|---|
Девяностые я застал детским мифологизирующим сознанием
В моей девятиэтажке, на три этажа выше нас, была очень злачная квартирка, где мама с дочерью, попеременно отправляясь в места не столь отдаленные, торговали героином. В подъезде хрустели под ногами шприцы. Кнопки лифта были оплавленные. Однажды в мусоропроводе застрял бомж и его пришлось доставать автогеном.
Мне сложно относиться к этому с ужасом. В пубертате, в том самом лифте с оплавленными кнопками, я впервые серьезно поцеловался с девушкой — так, чтоб с руками под футболкой. У нас не раз случались свидания, когда мы будем с ней кататься на лифте с первого на девятый, с девятого на первый и радоваться своим первым проявлениям сексуальности.
Конечно, героин, шприцы, опасности — это кошмарно. Чудовищные были вещи, но все было под другим флером. Я в тот период был такой солнечный п***адуй [раздолбай]. Если мы говорим про девяностые, когда мне было от нуля до десяти лет, я читал «Робинзона Крузо», рисовал карту, как от моего двора добраться до двора бабушки, а там мои друзья, которые потом станут гопами и ни в какой 86-й школе не учатся. Они с какими-то смешными прозвищами и учатся в не очень хороших школах, некоторые — в корректирующих. Но мы прекрасно при этом там делали из всякой дребедени с помойки арбалет или тусовались по подвалам и чердакам.
То есть всю эту воронку я застал детским, мифологизирующим сознанием. Это все было у меня как из мира приключенческой литературы. Потом, конечно, когда всем этим чувакам станет на два-три года больше, им станет интересно не искать сокровища в подвале, а мохать бенз из пакета. Но бенз я мохать не стал.
Могу, выпив, заплакать под «Прости за любовь, остыла»
У папы на кассетах была «Агата Кристи» — из такого рок-звучания это было первое, что я услышал, и до сих пор ее люблю. Начиная лет с четырнадцати-пятнадцати, слушал то же, что и все. Lumen какой-нибудь, 5diez. Если мы берем другую возрастную вилку, то это песни, которые звучат на школьной дискотеке. Юлю Савичеву до сих пор люблю, могу, выпив, заплакать под «Прости за любовь, остыла». Да, мне приходилось под нее зализывать разбитое сердце в тот период.
Помню, как я заработал часть денег на свой первый iPod на заводе. Это была классическая история: родители работали там, и я устроился в четырнадцать лет поработать в потрясающей профессии «подними — принеси — пошел на**й [вон] — не мешай»: подмести все виды цветной металлической стружки, посидеть в обеденный перерыв с фрезеровщиком, который отсидел за мокруху, но решил вернуться к нормальной жизни и дико сожалеет о том, что с ним по молодости случилась та драка. И с начальником участка, татарином, который продолжает говорить с некоторым небольшим акцентом и путает мужские и женские рода. Сходить к бате в цех, посмотреть, как танк Т-90 купают на гидроизоляцию, а мужики пустили для прикола рыб в этот басик и так типа рыбалят их, периодически отпуская назад.
Ни женщин, ни попоек — только Барт и Бодрийяр
Гарцуя какими-то историями, можно рассказывать, что раньше на философском факультете и преподаватели, и аспиранты, и студенты курили прямо на лестничных пролетах в главном корпусе УрГУ, но все это не это имеет значения, а имеет значение, что в этом пространстве они имели возможность коммуницировать и спорить, не имея дистанции.
Взаимоотношения на факультете, на курсе и между курсами были очень близкие, как у какого-нибудь Гофмана: студенческая попойка, кабак, волшебство и учебные тексты. Мои самые близкие друзья появились в университете.
Со скучной пары мы сбегали в «Кофе Хауз», где еще можно было курить. Меня сейчас-то от чашки трясет, а мы выпивали черт знает сколько кофе, выкуривали по две пачки сигарет и обсуждали Барта и Бодрийяра. Ни женщин, ни попоек, и не дребедень всякую — вот такие мы упоротые были. Вся эта заварка потом в «Тесноту» и превратится, в том числе стараниями чертового и райского третьего общежития УрГУ.
Общага: апофеоз дурдома
Неотъемлемым элементом моего обучения на философском факультете было мое проживание в общежитии № 3. Но сначала, когда я там оказался, очень сильно испугался: все-таки для заезда на такую кичу я был абсолютно маменькиным сынком. Первые два месяца было сложно, но получилось разыграть карту, что у меня врожденный порок сердца, и мне сразу дали возможность заселиться в двушку. Я отправился туда, к не очень приятному третьекурснику, но привет ему, если он читает.
Потом появились первые друзья, всякие замуты, а на втором курсе этот третьекурсник с другим третьекурсником хотели меня развести, чтобы я оказался в не очень хорошей комнате. А я за год превратился в абсолютно чудовищное создание, далекое от того, кем был в школе, и умудрился захватить под себя двушку целиком, подселив туда «подснежника» — так называли человека, который может претендовать на заселение в общежитие, но ему там жить не нужно.
И мы, как сумасшедшие, стали тусоваться в этой моей комнате на двенадцать квадратных метров. Так появилась одна из баек о появлении названия «Теснота», потому что эти тусовки на большое количество человек начинались с формулировки: «Ну что, снова в тесноте тусуемся в этот раз? — ну давайте, тусуемся в тесноте».
А там начинается просто апофеоз дурдома. Я даже заполучил ключи от заднего двора, еще была веревочная лестница, купленная в «Икее», и мы с моим другом, куда более крепким человеком, чем я, тягали любовников и любовниц, и своих корешей. Это все параллельно с университетским процессом, с кофе-сигаретами, хайдеггерами, виски, который победил в общежитии благодаря маркетинговой акции: «Три бутылки в зеленой авоське». Все были нетрезвые, болтливые и плутливые. Для меня альма-матер прошла вот так.
Ушел из науки в единственных штанах
Выглядели мы ненормально. Тогда был период увлечения брит-попом и нью-рейвом: вельветовые брюки, клетчатые рубашки, подтяжки, твидовые пиджаки, черные приталенные блейзеры либо безумные слимы: розовые, зеленые — немного обкислоченная история. Одновременно была игра в английскую профессуру — вся наша тусовка мечтала преподавать и хотела остаться на факультете.
Со временем это желание стихло. У меня был такой характер и подход, когда хочется всего самого свежего, угарного, и вообще университет — это панк-рок. Тот, кому я сильно доверяю, доходчиво объяснил, что, во-первых, университет — никакой не панк-рок, во-вторых, есть два «путя», как любит говорить один мой приятель: один из них ведет по различным грантовым программам в европейский или американский университет, а другой дает тебе исключительно возможность закрепиться за научным руководителем здесь. «Здесь» — это еще и какая-то безденежная история, а «там» — может быть, но черт знает. Но и то и другое — это история про твое ученичество, которое будет длиться долго, и то, о чем ты хочешь писать, что тебе интересно — этого предстоит долго добиваться.
И я сам себе задал вопрос: «Реально, Елсаков, тебе это надо? Ты вообще к этому готов?» И стало понятно, что не готов. Это жестко было, конечно, осознать. «А что ты умеешь-то? — Ты умеешь думать башкой. Как потом покажет практика, башкой ты умеешь думать достаточно странно. Ты, как тебе кажется, умеешь писать, потому что много чего написал и опубликовал. Потом выяснится, что ты умеешь писать на каком-то своем птичьем языке». И я оказываюсь в потрясающем мире глянца, в дырявых Landsах и в единственных штанах. В обстоятельствах печатной екатеринбургской глянцевой журналистики.
Ноам Хомский, Джессика Стоя и реклама шуб
Я пришел в журнал Fashion Week — туда нужен был человек, который обладает опытом редактирования текстов и может вести проект с менеджерской точки зрения. Конечно, думающий, амбициозный гуманитарий того периода хотел работать в культурно-ориентированном издании. Это был период максимального расцвета «Афиши» и открытие Look Аt Мe. Параллельно мы читали какой-нибудь «Хулиган».
Не могу высоко оценить журнал Fashion Week, хотя там было много интересного, в том числе смелые вещи. Какие-то тексты нам удавалось делать со скрипом, через все эти рекламы шуб и сумасшедших коллажей, где заказчик на разворот хотел впихнуть невпихуемое — квинтэссенция, как мне кажется, колхоза.
Платили мало, с задержкой, считали это само собой разумеющимся — это все период абсолютно черной бухгалтерии журнала Fashion Week. Доходило до смешного. Меня однажды отправили на интервью с Ярмольником в ресторан Paparazzi. Я был очень голодным, потому что не успел позавтракать, и Paparazzi себе позволить не мог. Мне кажется, тогда я вообще мало что мог себе позволить. Когда Ярмольник пошел в уборную, я начал стремительно жрать сахар из сахарницы. Ярмольник это заметил, возвращаясь, чему очень удивился: какой-то местный глянец берет у него интервью, а репортер сидит сахар жрет.
А потом бывшая редакторка «Стольника», Вера Доринская, с инвестициями своего мужа решила запустить новый глянец, в достаточной степени прорывной и революционный. Туда пригласили работать Безуглова, а я, насколько помню, напросился. И как-то получилось, что вышел на редакторскую позицию. Я с таким уровнем встречался только в московских проектах и то — в печатных пересказах их сотрудников. Наступили золотые деньки. Мы жестко погрузились в эту работу, параллельно всему этому был Fashion Week, и «Теснота» стала функционировать как вебзин. Мы сделали интернет-журнал, такой максимально претенциозный, максимально непонятный — такая отдушина была!
Начался хардкор: мы делаем большое интервью по переписке на философские темы с самой популярной и актуальной на тот момент порноактрисой Джессикой Стоей, с солистом 65daysofstatic говорили о философии Ноама Хомского, переводили на русский язык сумасшедшие комиксы. Это панк-зин, ты общаешься с людьми, анонимно записываешь истории тех, кто отсидел по 228-й, пишешь про тюрьму, тут же пишешь про актуальные электронные релизы, тут же тебе классные электронные чуваки со всей России, которые только набирают популярность, присылают свои миксы.
Мы просто с петель слетели. Это было суперкруто, сексуально и кайфово: ночью ты составлял вопросы Джессике Стое, а после этого днем п***ил [крал] сахар у Ярмольника. От чего еще можно кайфовать в двадцать три?
«Тесноте» стало тесно в вебзине
Тогда мы увлекались уже немного другой музыкой, а мы первые ивенты делали, когда «Теснота» была еще вебзином: у нас было большое испытание, когда была вечеринка-открытие нашего журнала WTF. Тогда в основном съемочном павильоне киностудии с абсолютно бесплатным входом была просто аэродромная активность, там чуть не выдавили стекла у двери входа. Тогда я понял, что ивентами можно заниматься, хоть и страшно.
Но начну я немного издалека. Есть в Екатеринбурге промо-объединение «фишинг», Влади Робинзон был одним из его главных представителей и Саша Тихомиров, он же Виндс. Ребята занимались и продолжают заниматься радикальной экспериментальной музыкой, тяжелыми грязными жанрами, очень неочевидной, имеющей узкого слушателя музыкой.
Однажды Влади нашему другу Мите Лебедеву, который тогда был в составе «Тесноты», сообщает, что в тур по России отправляется нью-йоркский электронщик и певец, нашей компанией горячо любимый. Мы сидим на какой-то вечерней посиделке, выпиваем за ужином, Митяй делится этим со Славой, и я такой: ребята, давайте бахнем! Мы ни разу этого не делали, но решаемся делать, а потом выясняется, что в рамках тура нам выпадает понедельник. Мы договариваемся с «Домом Печати», нас пускают в понедельник сделать это мероприятие.
Мы делаем серию кинопоказных мероприятий в понедельник в «Доме Печати». Тогда вышла серия короткометражек «Хэштег», которая рассказывала о новых экспериментальных музыкальных жанрах. Мы их показываем в коллабе с энергетиком, потихоньку нагреваем всю эту историю, ставим очень дешевые билеты, придурки. И понимаем, что нам хотелось бы и дальше этим заниматься.
Потом начинается потрясающая ситуация. Митя Лебедев поступает в «Голландию», Безуглов поступает в «Шанинку», а двое чуваков говорят: «Не наша игра». Я ухожу из WTF. И мы со Славой, который на тот момент ушел из Fashion Week, попадаем в гастрономическое издание Lucky ducky — большой интернет-портал, стартап, посвященный гастрономии и картографии екатеринбургских мест. Потом это издание свернется.
Это совпадает с 2014 годом. Доллар и евро доходят до сотки, а мы сидим без работы. И мы со Славой принимаем решение заниматься уже исключительно «Теснотой».
«Сон» VS Adidas originals
Под самый «джингл беллс» рекламное агентство из холдинга, где я работал в WTF, скажет, что есть помещения в рамках всего этого комплекса, где есть размышление организовать клубный проект. Все это заканчивается тем, что мы решаемся открыть техноклуб.
На два этажа, очень большой — это нас и погубит в итоге. Причем открыть этот клуб как поп-ап, он изначально был запланирован на девять месяцев. Мы открываем клуб «Сон». И начинает нестись. На открытии мы на два этажа делаем рейв на полторы тысячи человек, через две недели уже более стритовую движуху делаем на тысячу двести.
У нас целое здание офисное — сумасшествие, не советую делать клубные проекты в Екатеринбурге в офисных зданиях. Это было несколько неверное сочетание размера и специфики самого строения. Девять месяцев мы воюем с этой историей с переменным успехом. Какие-то вещи абсолютно легендарные происходят, потом нам получается еще оккупировать крышу.
Под конец этой истории в Екатеринбург приезжают ребята, которые занимались всем федеральным маркетингом Adidas originals. Мы очень сильно с ними зацепляемся, про многое рассказываем: про граффити, про питейные заведения, про балет, про ярмарки, многое показываем — в общем, находим общий язык с чуваками.
Вернувшись к себе, они предлагают нам курировать свою историю в Екатеринбурге. На что мы заявляем: «Не-не-не, мужики, у нас клуб, нам этим заниматься некогда». В какой-тот момент у нас щелкает со Славой, что мы с ума сошли. Нам предлагают заниматься определенным объемом маркетинговых, ивент и не только активностей Adidas originals, а мы от этого отказываемся! Мы говорим: «Чуваки, что-то мы погнали, мы согласны». И заканчивается существование клуба.
Комьюнити для нестыдного бренда
Со всей этой историей маркетинговой работы мы для себя выковываем, каким образом можно интересно и не зашкварно сотрудничать с брендами. Так, чтобы это было комфортно и организаторам мероприятия, и посетителям мероприятия, и самому бренду.
В таком объеме, как сейчас, выдумывать мне не приходилось со времен «Тесноты» как вебзина, потому что там ты еще не думал о деньгах, а тут ты думаешь о финансовой составляющей, о том, кто бы мог стать партнером проекта, финансово, продуктово, с точки зрения промоутирования, с кучи сторон — просто оно иначе жить не будет.
И это очень хорошо. Я не буду сыпать универсальными рецептами, потому что занимаюсь очень узкой и конкретной вещью со своей цеховой солидарностью. Невозможно такой дребеденью заниматься исключительно на том солнечном пи***дуйстве [беззаботности], с которого я начинал свой рассказ.
Мне кажется, «Теснота» уже долгое время занимается некой формой социальной коммуникации, под которую прикручена реализация различного рода услуг, связанных, в том числе с продажей напитков и еды. Клубовая история, история, связанная с мерчем, история, связанная с тем, что вокруг этого комьюнити хотел бы оказаться рядом нестыдный бренд, готовый инвестировать в продолжение существования этого комьюнити.
