О том, как перегрузка, тревога взрослых, цифровая среда и дефицит живого контакта влияют на психику детей, почему запреты не работают и где родители чаще всего усугубляют ситуацию, мы поговорили с клиническим психологом, кандидатом психологических наук Еленой Милютиной — специалистом Центра когнитивных технологий «УГМК Здоровье».
— То, что взрослые сегодня называют «проблемами детей» — усталость, рассеянность, сложности с общением, — это отклонение от нормы или новая норма, сформированная другими условиями жизни?
— Часто говорят, что современные дети — это «айпад-дети», которые живут в своем цифровом мире и плохо ориентируются в реальности: им сложно дружить, договариваться, принимать решения, даже сходить в магазин или навести порядок. Но здесь мы часто задаем неправильный вопрос. Мы спрашиваем: «Что не так с детьми?» — вместо того чтобы спросить: «Что изменилось в мире, в котором они растут?»
Если взять ребенка 40–50-х годов и поместить его в сегодняшнюю реальность, он просто не справится с той нагрузкой, с которой современные дети сталкиваются ежедневно. Сегодня дети вынуждены постоянно обрабатывать огромный объем информации, быть «в контексте», адаптироваться, соответствовать. Это принципиально другой масштаб задач.
Поэтому я бы не говорила, что дети «сломались». Их психика по сути осталась той же. Они так же хотят контакта, принятия, поддержки. Проблема в другом: мы, взрослые, очень часто не успеваем за этой реальностью.
Не успевает система образования, не всегда успевают родители, не хватает психологической и педагогической грамотности. Мы говорим с детьми на языке прошлого, а они живут в другом информационном и социальном поле. И когда взрослый не может обсуждать с ребенком сложные темы — тревогу, идентичность, саморазрушение, — он перестает быть для него авторитетом. Тогда ребенок начинает искать опору в других местах.
— Вы говорите, что, когда взрослый не может быть опорой, ребенок начинает искать ее в других местах — в том числе в интернете. И чаще всего это выглядит так: игры, телефон, постоянный онлайн. Родители в этот момент пугаются и хотят все это запретить. Это реальная защита или попытка вернуть контроль?
— Ко мне очень часто приходят родители и говорят: «Я хочу запретить телефон, потому что ребенок и на переменах в играх, и дома в играх, и вообще ничем другим не интересуется». Родители начинают экспериментировать — отнимают телефоны, запрещают играть. Но дальше происходит то, о чем взрослые часто не думают.
Ребенок, у которого отняли гаджеты, потом говорит мне: «Я выгляжу белой вороной. Со мной никто не дружит, если я не знаю, что такое Roblox или Minecraft. Если я не в курсе, что там происходит, если я не соответствую какому-то уровню или рейтингу, я неинтересен другим детям». И это правда.
Точно так же, как в нашем детстве мы зарабатывали пионерские значки и признание в своей среде, сегодня дети получают свои «звездочки» на той территории, которую им дало общество. Это их пространство социализации. Мы можем с ним не соглашаться, но игнорировать его мы не можем.
Важно понимать и другую сторону этой медали. Несмотря на внешнюю адаптированность к цифровой среде, психика ребенка часто не справляется с таким объемом и скоростью информации. В результате мы видим рассеянность, трудности с концентрацией, усвоением материала.
Поэтому ключевой вопрос не в том, запрещать гаджеты или нет. Полный запрет редко решает проблему и часто аукнется позже. Гораздо важнее понять, как встроить цифровую среду в жизнь ребенка так, чтобы она не разрушала его психику и не лишала живой социализации. И способен ли взрослый предложить ребенку реальную альтернативу — не на словах, а на деле.
| |
|---|
— Получается парадокс: с одной стороны, гаджеты — это язык общения и социализации, а с другой — именно они приводят к истощению. В какой момент полезная среда превращается в перегрузку?
— Опасен не сам формат коротких видео, которые все дети без конца смотрят, и не цифровая среда как таковая, а то, зачем ребенок туда идет. Очень часто он идет туда «отдохнуть». И именно здесь возникает ловушка. Ребенок не понимает, что это не отдых, а дополнительная нагрузка для нервной системы.
Короткие видео — это быстрый дофамин, мгновенное возбуждение, резкая смена эмоций и смыслов. Нервная система постоянно стимулируется, и чем дольше это продолжается, тем сильнее потом откат — истощение, опустошение, снижение ресурса.
Это касается не только детей. Взрослые делают ровно то же самое: перед сном бесконечно листают ленту или видео. Кажется, что мы «отдыхаем», а по факту доводим себя до состояния, когда организм просто выматывается и отключается.
Дальше запускается цепочка, которую мы хорошо видим в практике: нарушается сон, появляются тревожные состояния, затем — депрессивные. Потому что нервная система не успевает восстановиться. И если это продолжается долго, мы имеем дело уже не с обычной усталостью, а с системным истощением.
Но решение этой проблемы не в запрете гаджетов. В отдельных случаях — по медицинским показаниям и по рекомендации врача — для уже истощенных детей действительно могут быть нужны жесткие ограничения: 40 минут, час в день. Но это всегда индивидуально и всегда на определенный период.
Гораздо важнее смотреть на баланс. Если у ребенка есть живая жизнь — общение, движение, интересы, ощущение собственной реализованности во внешнем мире, — у него просто не возникает потребности бесконечно зависать в телефоне.
— В чем сегодня главная опасность информационной среды для детей?
— Там они очень рано сталкиваются с огромным количеством взрослой, сложной и противоречивой информации, которая подается упрощенно и часто с искажением смысла.
Например, ребенку предлагают тесты вроде «А ты уверен, что ты мальчик?» или «А ты уверена, что ты девочка?». Валидность таких тестов, как правило, никак не доказана. Но ребенок — это еще не сформированная личность. Он начинает сомневаться, искать ответы, заходить в разные сообщества. А там его уже ждут: готовые объяснения, готовые выводы и ощущение, что «наконец-то все понятно». И ребенку очень легко туда провалиться, потому что он находится в нормальном возрастном поиске себя.
Потребность ребенка в этом возрасте — собрать базовый пазл: «какой я?», «про что я?», «зачем я?». Мы все через это проходили: примеряли роли, смотрели на других, что-то принимали, от чего-то отказывались. Это нормальный процесс. Но сегодня на этот поиск накладывается огромный поток противоречивой информации, и очень часто ребенок остается с ним один на один.
Отсюда появляется еще одна важная особенность. Современные дети знают слишком много психологических терминов. Они знают слова «депрессия», «биполярное расстройство», «селфхарм», но не понимают, что с этим знанием делать и где заканчивается норма и начинается диагноз.
В результате ко мне все чаще приходят дети уже со списком «самодиагнозов». Они приходят не с вопросом «что со мной происходит», а с утверждением «со мной вот это и вот это». И если рядом нет взрослого, который может эту информацию взять, переварить и вернуть ребенку в более здоровом и адекватном виде, ребенок действительно может потеряться и начать ломать себя в поиске идентичности.
И здесь важно подчеркнуть: это не история про политику, не про идеологию и не про отдельные темы. Это история про отсутствие взрослого контейнера. Про то, что ребенок остается один на один с огромным количеством смыслов, к которым его психика еще не готова. И тогда он начинает искать опору где угодно — лишь бы хоть как-то объяснить себе, что с ним происходит.
| |
|---|
— Но родители часто замечают это уже постфактум: ребенок закрылся, перестал делиться. Где тот момент, который взрослые почти всегда пропускают?
— Ребенок не закрывается «вдруг» и «сам по себе». Он начинает закрываться тогда, когда сталкивается с ситуацией, с которой еще не умеет справляться, и в этот момент остается один.
Если говорить о детях 6–7 лет, замкнутость в этом возрасте — скорее исключение. В этом возрасте ребенок обычно открыт миру, а родители для него — главная опора. Если доверие не подорвано, он продолжает делиться и искать поддержки у взрослых.
По моим наблюдениям, переломный момент чаще всего приходится на 7–8 лет. Именно тогда мир ребенка впервые делится на внутренний и внешний, социальный. Появляется потребность быть принятым, занять место, соответствовать. И именно в этот период ребенок особенно остро сталкивается с конфликтами, оценками и отвержением.
Здесь часто и возникает взрослая ошибка. Родители вдруг решают: «он уже большой, пусть сам». Но в этот момент ребенок сам еще не может. И когда он слышит «разбирайся сам» или «ты уже взрослый», он переживает это как потерю поддержки. Еще недавно его держали за руку — а теперь как будто отпустили. И он закрывается.
Ситуацию усугубляет реакция взрослых на трудности ребенка. Вместо разговора появляется оценка: «ты сам виноват», «ты неправильно себя ведешь». А ребенку в этот момент нужен не вердикт, а совместное размышление — взрослый рядом, который выдерживает его переживания.
Для современных детей разговор — это не «дополнение к воспитанию», а его основа. Мы живем с ними в разных информационных мирах, и сократить эту дистанцию можно только через живой контакт. Если контакта нет, ребенок начинает искать опоры и авторитеты в других местах.
Если родитель не объясняет свою позицию, не рассуждает и не вступает в диалог, он теряет влияние. Не потому что он неправ, а потому что ребенок живет в мире смыслов. И если смыслов от взрослого нет, он возьмет их там, где они есть.
Любой вопрос ребенка — даже резкий или пугающий — это не атака на авторитет, а приглашение к диалогу. И отказ от этого диалога автоматически делает территорию чужой.
Очень часто родители говорят: «Я не знаю, что ответить». И это нормально. Честнее сказать «мне нужно подумать», чем закрыть разговор. Можно задать встречный вопрос — «А ты сам как думаешь?» — и дать ребенку пространство для рассуждения. Это и есть удержание контакта.
Ценности почти никогда не передаются через слова. Они передаются через совместные дела — не через «ты должен», а через «мы вместе». Общие дела дают ребенку ощущение принадлежности: «я часть», «я важен», «я влияю».
Попытки удерживать авторитет силой — криком, давлением, демонстрацией «кто главный» — с современными детьми не работают. Для них повышенный голос — не признак силы, а сигнал растерянности взрослого. И доверие в этот момент разрушается еще быстрее.
Поэтому здесь нет вопроса «кто прав» или «кто сильнее». Есть вопрос: кто остался в диалоге. И если взрослый остается в контакте, объясняет и выдерживает разговор, он продолжает быть для ребенка опорой и авторитетом.
— Часто родители сталкиваются не с «мировоззрением», а с поведением: ребенок не может сосредоточиться, все время переключается, ничего не доводит до конца. Где здесь норма, а где уже сигнал, что ребенку тяжело?
— Важно сразу разделить несколько разных ситуаций. Во-первых, есть дети с синдромом дефицита внимания и гиперактивности. Это не история про плохое воспитание или «испорченного» ребенка, а особенность работы нервной системы. Таким детям движение необходимо. Если их пытаются встроить в жесткую, неподвижную систему, они действительно теряют способность удерживать внимание.
К сожалению, современное образование не всегда умеет с этим работать. Вместо поддержки ребенок часто получает устойчивое ощущение: «я плохой», «я глупый», «у меня не получается». Хотя при диагностике нередко выясняется обратное: перед нами умный, глубокий, талантливый ребенок — просто с другой организацией внимания. И здесь решающую роль играет взрослый: не только методики, но интонация, контакт, ощущение, что ребенок — не объект контроля, а участник процесса.
Но важно сказать и второе: не каждый невнимательный ребенок — это СДВГ. Есть дети с вполне нормативным развитием, которые способны концентрироваться, если их состояние в целом благополучно. И здесь мы часто путаем симптомы.
Я очень осторожно отношусь к слову «лень». Лени как таковой не существует. За этим словом почти всегда стоит другое состояние. Чаще всего — истощение. У ребенка может быть слишком много нагрузки: школа, кружки, ожидания, требования. Его психическая «батарейка» просто разряжается, и он не может запуститься, хотя со стороны это выглядит как бездействие.
Второй частый вариант — страх ошибки и оценки. Дети живут в очень оценочном мире, и этот страх нередко усиливается в семье. Тогда ребенок выбирает стратегию «не делать вообще», потому что не делать безопаснее, чем ошибиться.
Третий вариант — выученная беспомощность. Когда в детстве за ребенка часто делали все сами — быстрее и удобнее, — он просто не научился переходить от мысли к действию. А когда от него вдруг начинают требовать самостоятельности, он теряется.
Поэтому если мы видим ребенка, который «ничего не хочет» и «ничего не делает», важно не навешивать ярлык. Иногда здесь действительно нужен специалист — чтобы понять, что происходит на самом деле. Потому что за вопросом «как его замотивировать» нередко скрывается крайняя степень истощения или начало депрессивного состояния.
И тогда становится ясно: это не про характер и не про плохое поведение. Это про состояние. А состояние — это то, с чем можно и нужно работать.
| |
|---|
— Если проблемы с вниманием — это часто не «характер», а состояние, то насколько это состояние формируется тревогой взрослых и общим фоном вокруг?
— Ребенок — это лакмус состояния семьи. Он улавливает напряжение, тревогу, страх, даже если взрослым кажется, что они хорошо это скрывают. И очень часто, когда взрослый не справляется со своей тревогой, ребенок начинает делать это за него.
Обычно мы видим два сценария. Первый — ребенок как будто принимает удар на себя. Внешне все может выглядеть нормально, но он становится раздражительным, провоцирует, срывается, делает что-то «не так». Подсознательно это происходит для того, чтобы взрослый смог разрядиться — накричать, выпустить напряжение. Взрослому после этого действительно становится легче, а ребенок остается с этим напряжением внутри.
Второй сценарий — ребенок исчезает. Он становится незаметным, закрывается в комнате, уходит в свои миры, как будто говорит: «меня нет». Это тоже форма защиты. По сути, ребенок сообщает: «Я не могу выдержать то, что с вами происходит. Это слишком тяжело для меня».
Здесь важно понять одну вещь: со своей тревогой невозможно просто «не приходить домой». Закрыть дверь и оставить все переживания за порогом не получается — дети все равно это считывают.
Поэтому я скорее за честность, но на языке ребенка. Не за то, чтобы грузить его взрослыми проблемами, а за простое и понятное объяснение: «мне сейчас непросто», «я переживаю», «я могу быть раздраженной, но это не из-за тебя». Когда ребенок видит, что взрослый живой, что он тоже может с чем-то не справляться, но при этом остается взрослым и берет ответственность, это становится для него опорой.
Тогда у ребенка появляется очень важное ощущение: ошибаться — нормально, переживать — нормально, с этим можно прийти к близкому человеку. И именно это снижает тревогу, а не усиливает ее.
— Когда ребенок то замыкается, то резко «взрывается» эмоциями — это его личная неустойчивость или отражение той тревоги и перегрузки, в которой он живет рядом со взрослыми?
— Я бы не сводила это ни к «характеру», ни к личной неустойчивости ребенка. Скорее, мы видим реакцию системы, которая живет в условиях постоянной перегрузки. Каждое поколение кажется предыдущему «слишком эмоциональным», но сегодня есть важный нюанс: резко выросла интенсивность воздействия — информационного, социального, эмоционального. И нервная система не всегда успевает это перерабатывать.
Я бы здесь использовала образ «жидкой нервной системы». Это не медицинский термин, а метафора. Когда нагрузка слишком высокая, внутренняя система регуляции становится нестабильной — особенно у детей и подростков, у которых она еще не сформирована. Отсюда и резкие полюса: от внешнего спокойствия к вспышке, от подъема к резкому спаду, от закрытости к эмоциональному взрыву.
Важно понимать: это не капризы и не «неуправляемость». Это признак перегрузки, а не слабости. Или признак эмоциональной инфантильности, а в некоторых случаях и эмоциональной распущенности, когда в силу неспособности родителей справляться с эмоциями ребенка ему разрешалось все, отсутствовали границы и воспитание из позиции взрослый — ребенок. В подростковом возрасте ситуация усиливается еще и гормональными процессами — чувствительность нервной системы растет, а устойчивости пока не хватает.
Что здесь действительно помогает — развитие эмоционального интеллекта. Когда ребенок может понять и назвать свое состояние — злость, обиду, тревогу, усталость, — он уже не полностью в его власти. Появляется дистанция и возможность выбрать, как с этим быть.
Поэтому разговор об эмоциях — это не мода и не избыточная психология, а профилактика. Когда мы с детьми проговариваем: «ты злишься», «тебе обидно», «ты устал», мы расширяем их эмоциональный словарь. Чем он богаче, тем точнее человек понимает себя.
Если этого не было в раннем детстве — это не трагедия. Этому можно учиться позже, в любом возрасте. Даже с подростками. Даже если они говорят: «я не злюсь». Сам факт вопроса запускает внутренний процесс.
Поэтому эмоциональные «качели» — это не то, что нужно гасить. Это то, что важно научиться распознавать и выдерживать — вместе с ребенком.
| |
|---|
— Мы много говорили о перегрузке, тревоге и эмоциях. Как это отражается на живом общении детей друг с другом?
— Самым прямым образом. Перегруженная психика плохо выдерживает живой контакт — и дети это первыми чувствуют. Они сами говорят, что в реальной жизни трудно найти друга, а еще труднее сохранить отношения. Любой конфликт или напряжение часто воспринимаются как конец дружбы: «значит, это не друг».
Во многом это связано с тем, как сегодня устроено общение. В цифровой среде ребенок взаимодействует не с живым человеком, а с аватаром. Он не видит мимику, не слышит интонацию, не считывает невербальные сигналы. Эмоции обозначаются смайликами и реакциями, но это не учит понимать, что другой человек действительно чувствует.
Из-за этого формируется то, что я называю эмоциональной инфальтильностью. Ребенку сложно распознавать эмоции — и чужие, и свои. Он может искренне не понимать, что его слова или действия причиняют боль. Отсюда, например, истории с пранками: одному смешно, другой плачет, а ребенок не видит здесь проблемы — «я же пошутил».
Есть и диагностические маркеры. Например, в рисунках: дети с трудностями эмоционального контакта часто изображают человека без глаз или без ушей. Формально это человек, но он как будто обезличен — без способности видеть и слышать другого.
Поэтому здесь важно зафиксировать: дело не в черствости и не в «плохих» детях. У них просто меньше возможностей тренировать эмоциональный интеллект в живом взаимодействии. А без этого навыка действительно становится сложнее дружить, выдерживать конфликты и оставаться в отношениях, когда в них возникает напряжение.
— Если трудности в общении и эмоциях — это не «испорченность» детей, а следствие перегрузки и дефицита живого контакта, то где взрослые чаще всего усугубляют ситуацию? Какие родительские ошибки сегодня встречаются чаще всего?
— Самая частая ошибка — это обращение к силе своего авторитета. «Я мать», «я отец», «я сказал — значит, так и будет». Раньше это действительно работало и воспринималось как норма родительской власти. С современными детьми этот механизм не просто не работает — он дает обратный эффект. Дети задают прямой и логичный вопрос: «Почему я должен уважать взрослого только потому, что он старше?» Автоматическое уважение по возрасту для них больше не аргумент.
Вторая большая ошибка — отказ объяснять. Когда ребенок спрашивает «почему», а слышит в ответ «потому что я так сказал», он теряет не правила, а ощущение диалога. Для него это звучит как «со мной не считаются». Важно понимать: объяснять — не значит оправдываться. Это значит показывать логику границ. «Я не разрешаю, потому что…», «Мне важно вот это…». Современный авторитет строится не на крике, а на ясности, последовательности и способности выдерживать диалог.
Наши дети требуют объяснений — и это не каприз, а признак мышления. Гораздо тревожнее момент, когда ребенок перестает спрашивать: это значит, что разговор уже закончился.
Третья ошибка — страх потерять контроль. Многие родители боятся, что если начнут объяснять, договариваться или признавать свою неуверенность, то им «сядут на шею». Но на практике происходит обратное: когда взрослый цепляется за контроль, он теряет контакт. А без контакта контроль становится иллюзией.
И в итоге мы приходим к простой, но неприятной мысли: большинство родительских ошибок сегодня совершаются не из равнодушия, а из страха — потерять влияние, контроль, значимость. Но именно этот страх чаще всего и приводит к тому, что ребенок перестает делиться, закрывается и начинает искать опоры вне семьи.
| |
|---|
— В начале разговора мы говорили о том, что детей часто считают «слабее». Если собрать все это вместе — так ли это?
— У каждого поколения были свои сложности времени и к этим вызовам стоит относиться с уважением. Дети 90-х, или миллениалы встречались со своими вызовами, дети войны проходили через свои. У меня часто возникает ощущение, что современные даже сильнее нас — просто потому, что растут в гораздо более сложных условиях и справляются с тем, с чем мы, возможно, сами бы не справились.
Мне близка метафора пути героя. Современные дети очень рано на него выходят. Уже в 10–12 лет они чувствуют, что меняются, что им нужно понять что-то важное про себя и про мир. И этот путь они проходят в условиях огромных возможностей и огромного давления: информационного, эмоционального, социального.
Они сталкиваются с тревогой, буллингом, вопросами идентичности, смысла, жизни и смерти — и часто делают это намного раньше, чем предыдущие поколения. И здесь вопрос не в том, как «уберечь» ребенка от этого пути. Он все равно на него выйдет. Вопрос в том, есть ли рядом взрослый, который будет не надзирателем и не судьей, а сопровождающим.
Когда родитель перестает смотреть на ребенка как на «проблему, которую нужно исправить», и начинает видеть в нем человека, проходящего сложный путь, меняется все. Появляется уважение, терпение и готовность поддерживать, а не ломать.
Я очень часто думаю после консультаций: какие же они на самом деле герои. Они живут в мире, переполненном тревогой, болью и жесткими смыслами, и при этом остаются чуткими, мыслящими, способными рассуждать о любви, справедливости и доброте. Их внутренняя жизнь очень глубокая — просто она требует внимательного и уважительного отношения.
Поэтому если возвращаться к началу: нет, дети не сломались. Они идут в ногу со своим временем. И, скорее всего, именно они будут теми, кто создаст будущее — не менее сложное, но, возможно, более осознанное. И очень важно, чтобы рядом с ними были взрослые, которые смогут пройти этот путь рядом, а не вместо них.