Настоящие приключения из спички
Мы переехали на Урал из Эстонии. Мама решила поддержать тогда младшую сестру. Она столкнулась с семейным насилием и, получается, бежала сюда. Семья поехала с ней. В Эстонии мама была поваром, а когда переехали в Горноуральский, стала работать на свиноферме. Она была крупнейшая тогда в России или даже в Союзе.
Маме не повезло с первым мужем. Но с моим отцом домашнего насилия не было, он был, слава богу, добрее, чем ее первый муж. Правда, пил, но не более того. Я бы не сказал, что тяжело было расти с отцом-алкоголиком, нет, просто он отсутствовал большую часть времени. Когда-то работал, когда-то — пил. В основном рядом были мама и бабушка.
Но он пытался участвовать в семейной жизни: в Деда Мороза нарядился однажды. В принципе, когда не пил, был вполне себе. Дома никогда агрессии не проявлял, если дрался где-то, то только на улице и с другими мужчинами. А вообще-то он был человек с фантазией, скажем так.
Я помню, как мы шли вдоль ручья и смотрели, как спичка по ручью уплывала. Тогда он стал придумывать приключения, которые происходят с этим кораблем, стал рассказывать про судьбы членов экипажа. А это была всего лишь спичка. Тогда меня это удивило и обрадовало. Поэтому я бы не сказал, что он совсем не занимался воспитанием, думаю, какие-то теплые чувства он ко мне испытывал. Он был добрым человеком. Я его уже пережил, он в сорок два года умер, а мне уже сорок третий.
 Фото: 66.RU |
|---|
Всегда хотел быть не слабее своих сильных женщин
В детстве пиромания как-то обуяла меня в один момент. Весенний субботник, когда жгли сухие листья, всегда был праздником для детей, все дымило, пахло. Весь город пропитывался дымом жженых листьев. И у меня случился душевный порыв. Он закончился тем, что я просто однажды взял, поджег газету посреди кухни, и когда она прогорела, я сел ждать маму, которая придет и надает мне тумаков. Ну я их, конечно, дождался. Это был внезапный дикий порыв, такое у детей бывает иногда: хочется вот какую-нибудь фигню сотворить, необъяснимую для себя.
Я не люблю фотографов, потому что у меня сестра, которая на десять лет старше была, занималась фотографией. Она меня задолбала в детстве страшно: каждый раз, когда мы выходили гулять, она постоянно просила встань там или там. У меня нет ни одной детской фотографии, которую она сделала, где я бы рожу не корчил. Даже когда просто в детском саду фотографировали, я умудрялся что-то изобразить.
Многие писатели говорят, что с детства чувствовали, что они особенные. Нет, у меня такого ощущения не было, хотя мне иногда говорили учителя, что я какой-то не такой, но это в позитивном ключе. А так, компания у нас была замечательная. Не было какой-то разницы между четырнадцатилетним и десятилетним — все могли участвовать в общем деле, например, строить какой-то шалаш во дворе. Мы честно старались не косячить, но при этом все равно умудрялись то голову себе разбить, то карбид со стройки рядом с двором утащить, гудрон жевали, пытались в шахту лифта не упасть.
Самое интересное, что я был задротом: комиксы коллекционировал, в видеоигры играл, но при этом все равно тусил на улице. У меня было множество друзей и десятки знакомых, с которыми мы проводили время.
А еще мне повезло расти во времена видеосалонов. Лет с семи, наверное, восьми мы ходили в видеосалон, и там была эпоха замечательных фильмов. Тогда я написал свой первый боевик. Хотелось что-то такое с массой экшена писать. И там был экшен, там была кровища и перестрелки.
А стихи я начал писать в подростковом возрасте, когда начал вести дневник. Это был такой дневник, как и у всех, наверно, на который через год оглядываешься, перечитываешь его и думаешь, господи, какая стыдобища. Иногда писал и о любви, иногда — когда появились книжки «Властелин колец» — стал писать нечто фантазийное.
А однажды я нашел дневник двоюродной сестры. Она умерла от лейкоза, когда мне было 10 лет. Мы этот дневник семьей прочитали и выяснили, что сестра где-то за год до смерти пробралась в комнату с историями болезни и прочитала все о диагнозе и о том, что у нее неблагоприятный прогноз. И представляете, она, никому ничего не говоря, прожила этот год. Записывала все в дневник, а больше никому не выдавала. Я до сих пор удивляюсь, насколько это был сильный человек в свои шестнадцать. Она стала для меня примером, как можно быть стойким и не жаловаться особо и не ныть. Да и моя старшая сестра — сильный человек. И вообще меня окружали сильные женщины, и всегда хотелось быть хотя бы не слабее этих женщин.
90-е: морфий, «белочка» и больные свиньи в ресторанах
В 90-е мама, как всегда, выбрала алкоголика. Но если отец, когда пил, не беспокоил и у него не было делирия, то с этим человеком я два раза наблюдал «замечательное» явление — «белочку». У него потом немного психика изменилась, и он стал болезненно ревнив.
Он как-то сказал что-то неприятное про маму, и мы с ним начали драться. Причем я собирался на работу в тот момент, когда он позвонил в дверь. Соседи, надо отдать им должное, как будто ждали, чтобы нас растащить. И хорошо, потому что сила была не на моей стороне.
После этого я поправил одежду, в которой был, и пошел в котельную на дежурство. Это была разваливающаяся котельная, и вместо того, чтобы 12 часов сидеть и вести журнал наблюдений за техникой, я подкручивал, чинил приборы, которые отвечали за уровень воды.
Наркотики я пробовал только один раз, когда мне в 7 лет кольнули морфий. Я ногу тогда сломал и хорошо помню этот трип, как лежал смотрел в потолок, а там лампы освещения катались по потолку, как бильярдные шары и отскакивали. Я тогда не понимал, как это может быть вообще, там же никаких креплений, как они вообще светятся, они же на проводах, я пытался врубиться.
А когда все употребляли в 90-е, мне было некогда: надо было как-то выживать. Я вот в котельной работал. Я до сих пор не понимаю, какие нафиг наркотики, нам тогда зарплату раз в полгода платили, как мы вообще жили. А при этом одетые ходили, и зимой, и что-то ели. Я понимаю, что огороды, но не до такой же степени они спасали, какие-то продукты покупали сами. Как мы это делали, вообще не помню. Амнезия. Память как-то все укрыла.
А по поводу того, что 90-е — время больших возможностей… Например, у нас на ферме в то время свиньи умирали от болезней. Так их не утилизировали, а отдавали, продавали в рестораны, например. И люди, которые зарабатывали бешеные бабки в Тагиле, ходили в эти рестораны и ели мертвых от болезней свиней. Вот такой вот кошмар.
Автомастерская в Тагиле закалила круче, чем служба в ВДВ
Автослесарем я устроился работать с помощью двоюродного брата. В армию меня не взяли, потому что патология — с рождения одна почка. А в мастерской была своеобразная замена армии, я там научился гопников посылать подальше.
Однажды мы с братом, а он — десантник, выходим из магазина, и к нам гопник подруливает такой решительный. Говорит типа «вы с какого района», или не знаю, но вопрос какой-то был такой. Я его сразу послал так очень убедительно. Он начал — «пойдем отойдем», я сказал «пойдем». Схватил его за шиворот, потащил в кустики ближайшие, так он вырвался и убежал.
Но при этом даже там, пока гайки просто вертишь, все равно успеваешь думать о литературе и писательстве. Ну еще и подслушиваешь, о чем говорят. У меня блокнот был, так я услышу, что что-то смешное скажут, вылезу из этой ямы в автосервисе, запишу. Только спущусь обратно, они опять что-нибудь смешное ляпнут.
Променял первую любовь на жену
Первая влюбленность была в двадцать с чем-то лет. Мы с ней расстались в пользу моей нынешней жены. Вот такая я свинья — полюбил другую, и как-то так все замечательно вышло. Мы были в одной литературной тусовке в Нижнем Тагиле. Потом вместе переехали в Екатеринбург. Она была разведена, у нее сын от первого брака. Сейчас — наш общий. В этом году университет закончил.
Сын плохо видит и должен был учиться в Верхней Пышме в специальном интернате. А мы не хотели, чтобы он оставался в интернате, потому что жена у меня тоже была в этом интернате, и хоть его многие с ностальгией вспоминают, жене он не нравился. Да и вообще, мне кажется, когда ребенок учится, надо его постоянно контролировать. Как бы хорошо учителя ни следили, все равно есть косяки, которые можно заметить только при совместной жизни, при постоянном наблюдении. Ну и жизнь там напоминает чем-то жизнь в казарме, точнее, казарменные условия — чужие люди тебе предлагают правила игры: уберись, сейчас тебе на обед, сейчас тебе на ужин, сейчас тебе спать.
Сначала мы возили его с улицы Пальмиро Тольятти. По утрам. До Пышмы. Это было мощно, я скажу. Причем туда его увезти было не так трудно, как привезти обратно, потому что вечером то автобус не приходит какой-нибудь, то еще что-то. В итоге мы взяли ипотеку и переехали на Эльмаш. Оттуда ездить до Пышмы, ну что там, господи, минут 40.
Писать и работать руками — это не что-то героическое, это естественно
Кем я только в жизни не работал: я был отделочником, я работал в автосервисе, я что-то сторожил, что я только не делал, но в это время я всегда писал. В морге, как Бродский, не работал, зато как Цой в котельной — да.
Я более-менее печататься начал, когда пошел на курсы литературные, которые вел Юрий Казарин. Но их так в итоге и не окончил, потому что как только стал печататься, я внезапно стал литератором и это переросло в нечто большое. Так я и остался без диплома.
Зарабатывать писательским трудом я начал только лет пять назад.
До этого я был фрилансером, но это не писательский труд, это рабство какое-то. Состоял на биржах контента текстового. Я, конечно, сейчас утрирую, но мне кажется, проституткам легче живется. У меня сын тоже этим занимался, подрабатывал, брал всякую мелочевку. Он однажды умудрился взять заказ на перевод статьи с английского, хотя точно знал, что не переведет. И тут я с матом взялся за эту работу. Там была статья: «что делать, когда придут русские» — можно ее даже загуглить, до сих пор можно найти слово в слово. Часть текста я переводил натурально с матом и с гугл-переводчиком.
Это нормально как раз для литератора — заниматься чем-то еще сторонним. Поскольку литература и есть жизнь и не бывает литературы без жизни: литература — это ее отражение. Любая деятельность — это погружение в человеческую речь, это всегда какие-то новые фразы, особенно если в коллективе работаешь. Это все само без жизни не появится, поэтому писать и работать — это не что-то героическое, это естественно. Я всегда считал, что главное мое занятие — писательство. Были периоды отчаяния, как будто бесцельность какая-то, думаешь: «ну пишешь ты, пишешь — что толку?»
Литература и искусство вообще — это такой тренажер для терпения, в любом случае это всегда непредсказуемо. Надо просто получать удовольствие от того, что в настоящем происходит. А если о будущем задумываться, то надо набраться терпения, чтобы чего-то достичь.
Лучше дожить до шестидесяти лет, прославиться и лет через пять «крякнуть» спокойно в зените славы, чем в забвении грустно прозябать. Вы бы лучше у Бажова спросили, каково это — дожидаться литературной славы. Ему было пятьдесят девять или шестьдесят с чем-то, когда его сказы нормально опубликовали. Так он журналистом всю жизнь пропахал.
Так получилось, что я уже писал большую часть жизни, и это уже была скорее инерция и нежелание прекращать. Да, я готов был просто до смерти писать-писать-писать, умереть, и все. Но хорошо, что получилось не так. Все-таки получать признание при жизни гораздо приятнее, чем после смерти. Хотя после того, как успех пришел, я чувствую, что человек, который написал «Петровых», уже немножко не я. Я все-таки вырос, несколько других книг написал.
Расплата за успех
Я, конечно, рад, что так вышло [об известности романа «Петровых в гриппе и вокруг него»], но за литературный успех мой мне уже «прилетело». И так основательно. Потому что успех — это то, что на поверхности, а расплата не видна на самом деле. Но она есть.
Я не хочу особо рассказывать, но семейные проблемы начались после того, как пришел успех. Слава богу, сейчас все хорошо и сгладилось.
Я считаю, никаких совпадений не бывает. У меня так всегда, как будто я за все все время плачу. Помню, когда мы с женой жили в Екатеринбурге, мы решили расписаться в Нижнем Тагиле и подали заявление в местный ЗАГС. Я опаздывал в Тагил, но там обещали подождать максимум до часу дня. И тут я понял, что автобус раньше двух не приедет. Я плюнул уже на все. Пока ждал автобус, закурил, и ко мне подошел бездомный и попросил мелочь. Я выгреб все, что было в карманах, отдал ему. И получилось, что эти чиновницы из ЗАГСа прождали до 4 часов, пока я не приехал. И я понял, что вот эти мои последние деньги отданные уравновесились тем, что меня дождались. И вот в каком-то равновесии это всегда держится. У меня несколько мистический взгляд на эти вещи. Как он соотносится с болеющими детьми, не знаю, но в моем случае это так. За все приходится платить или финансово, или кармически, грубо говоря.
