Евгений Волков, «Подельники»: «Мы знаем, что делать с Белой башней. Просто не мешайте!»

Арх-группа «Подельники» существует шесть лет, но по-настоящему прославиться ребятам удалось два года назад благодаря проекту «Белая башня». Уникальный памятник конструктивизма перешел к ним на условиях бессрочного пользования осенью прошлого года. Затем архитекторы оформили охранное обязательство, вывезли весь мусор из подвала, установили забор и, наконец, получили документы на земельный участок. Помогали им в этом многочисленные спонсоры, которых они находили на краудфандинговых площадках. Люди охотно скидывались — на тот момент стало понятно, что ребята пришли надолго. Более того — у них что-то получается.

В ноябре «Подельники» собираются приступить к следующему этапу — законсервировать здание и остановить разрушительный процесс, запущенный много лет назад. Затем башню подключат к коммуникациям (вода, электричество) и сделают так, чтобы в ней можно было находиться постоянно. Весной следующего года Белая башня заработает как культурное пространство. На ее площадке обещают проводить выставки, читать лекции, ставить спектакли. Возможно, появится какое-то кафе. Но это уже «как общественность решит».

Мы встретились с одним из основателей арх-группы «Подельники» Евгением Волковым и спросили, как оценили текущее состояние Белой башни немецкие эксперты, сколько денег и сил ребята потратили на проект за два года своей бурной деятельности и что сейчас тормозит их больше всего — глобальность задуманного, инертность чиновников или просто отсутствие достаточного количества средств. Но самое главное, что мы хотели узнать у Жени, — зачем ему это надо и что он будет делать, когда спасет Белую башню.

Белая башня — признанный шедевр архитектуры эпохи конструктивизма и объект культуры федерального значения. Долгое время он был заброшенным и, казалось, никому не нужным.

«Белая башня простоит еще долго»

— В каком состоянии сейчас Белая башня?
— Если Белую башню законсервировать, оградить от негативного воздействия внешней среды, воды и вандализма, то она простоит еще долго. Этот вопрос мы изучали целый год. Чтобы оценить состояние Белой башни, мы сделали совместный проект с профессором Бранденбургского технического университета Вернером Лоренцом и его студентами. Лоренц — уникальный специалист. Он возглавляет единственную в Германии (и, возможно, во всей Европе) кафедру истории инженерных конструкций. При этом он практикующий инженер, посвятивший себя изучению истории конструкций. В Германии ему доверяют реставрацию таких объектов, как, например, Новый музей в Берлине.

— Что говорят немецкие ученые?
— Несущая способность сооружения была оценена положительно. То есть здание может быть сохранено. Другие элементы находятся в относительно хорошем состоянии. Чтобы обеспечить сохранность объекта в ближайшие годы, необходимо здание законсервировать. Прежде всего речь идет об обустройстве функционирующей системы отвода дождевой воды. Это как раз то, что мы будем делать сейчас.

Обследовав Белую башню, немецкие студенты под руководством профессора Лоренца написали дипломный проект. Посмотреть выводы, к которым они пришли, вы можете здесь («Подельники» перевели работу на русский). Публикуется впервые.

— Работа в Белой башне представляла для Лоренца научный интерес?
— Если честно, то в мировом контексте Белая башня не представляет научного интереса с точки зрения конструкции. Это одна из первых железобетонных конструкций на Урале, но далеко не первая в мире. Тот же Оперный театр был построен из железобетона еще в 1912 году, то есть на 17 лет раньше. Просто при строительстве бака в Белой башне впервые на Урале применили сварку, и это уже интересно. Правда, бак, как известно, лопнул уже при первом наполнении водой… Поэтому Белая башня, скорее, представляла для немецких ученых интерес не как инженерный, а как архитектурный объект. Еще одна причина — им интересен наш опыт. Когда люди самостоятельно пытаются сохранить городской объект и найти ему новое применение. Немцам захотелось нам в этом помочь.

— Сейчас проект консервации Белой башни проходит проверку МУГИСО. Чиновники приняли экспертизу немецких ученых?
— Юридически для консервации башни немецкие обследования к делу не пришьешь. Для проверки нужны были обследования местной лицензированной организации, и их мы тоже сделали. Работа с немецкими учеными для нас — это прежде всего международный опыт. Мы позиционируем проект «Белая башня» как международный. Это так и есть. Не зря же в Екатеринбург со всего мира приезжают фотографы, инженеры и архитекторы, чтобы посмотреть на Белую башню.

Профессор Бранденбургского технического университета Вернер Лоренц приехал в Екатеринбург летом прошлого года, чтобы изучить состояние Белой башни.

— Во сколько обошлась экспертиза немцев?
— Все было бесплатно. На тот момент мы запустили краудфандинговый проект, чтобы собрать деньги на проживание и питание специалистов в Екатеринбурге, на работу автокрана. Немцы прилетели за свой счет, то есть они даже сработали себе в минус. С их стороны это была благотворительность.

— Вторую экспертизу делали местные инженеры. Кто это был?
— Это инженер Сергей Кудрявцев и организация «Интер/ТЭК».

— Их результаты в чем-то отличались от результатов немецкой группы?
— Нет. По сути они ни в чем не отличаются. Наши инженеры провели инструментальное обследование — определили прочность конструкции при помощи специальных приборов. Они пришли к выводу, что строительные конструкции водонапорной башни находятся в ограниченно работоспособном состоянии. Их эксплуатация возможна при контроле состояния, продолжительности и условий эксплуатации. Также они пишут, чем вызваны дефекты: это, естественно, вода и вандализм. Для прекращения дальнейшего разрушения строительных конструкций они порекомендовали перекрыть сквозные отверстия перекрытия башни, закрыть оконные и дверные проемы от дождя, отремонтировать кровлю, закрыть несанкционированный доступ на объект посторонних лиц… Короче говоря, все то же самое.

Местные инженеры провели собственное исследование и протестировали конструкции на прочность. Их выводы почти не отличаются от заключения немцев.

— Никто не дал прогноз, сколько еще простоит Белая башня?
— Когда мы начали работать над оценкой состояния, то столкнулись с такой проблемой: у нас, в России, каждый мужик считает, что может разобрать и собрать «Жигули», что он разбирается в геополитике, в финансовых рынках, может предсказать курс акций Газпрома или доллара. В конструкциях тоже все разбираются. Любой тебе скажет: здесь арматура скорродировала, там прогнулась балка — скоро рухнет. А другой скажет: да все нормально, простоит еще лет сто. Инженеры от них отличаются тем, что они, как врачи, делают выводы с большим трудом. Их выводы более обтекаемы, при этом они основаны на инструментальном обследовании. Инженеры же не просто глазами смотрят, а измеряют прочность бетона (кстати, бетон с возрастом иногда только набирает прочность). А есть, наоборот, элементы, которые работают на изгиб, и там важно состояние арматуры. В общем, много нюансов.

Проект консервации Белой башни. Из научно-проектной документации (полный вариант проекта находится в распоряжении Портала 66.ru).

— Весной прошлого года вы разгребли горы мусора в подвале Белой башни, затем поставили забор и вот сейчас провели оценку состояния башни. Этап, на котором вы сейчас находитесь, — консервация.
— Да. Как только мы пройдем этот этап — проведем общественное обсуждение проекта. Что касается забора, то Белую башню мы отгородили, скорее, морально. Замок на дверях висит до сих пор, но в заборе появилась дырка.

— Местные сопротивляются?
— Скорее всего, это сделали подростки… Для нас это был интересный социальный эксперимент. Конечно, мы предполагали, что через забор будут перелезать. И действительно это происходит. Но что важно отметить: Белая башня перестала быть общественным туалетом. Если раньше туда заходили все кто попало и справляли нужду, то сейчас там нет запаха. Иногда мы находим разбитые бутылки, потому что не все ведут себя чистоплотно, но зато больше никто не гадит. Это связано как раз с тем, что появился забор. Есть и другие плюсы. Сейчас, даже если человек перелезает через забор, то он понимает, что попадает на чужую территорию. Когда не было забора, этого понимания не было. Поэтому забор свою функцию выполняет, еще как! То, что некоторые предпочитают попасть в башню через дырку в заборе или перелезть через него, больше говорит о менталитете Уралмаша. Не исключено, что на их месте я бы тоже так поступал.

Сейчас на Белой башне висит замок, но попасть на нее все равно может каждый. Для этого нужно позвонить Жене Волкову. Его телефон висит на калитке, ведущей в башню.

— Как легально попасть на Белую башню?
— На калитке висит мой номер телефона. Нужно позвонить мне, и я расскажу, как можно получить ключ. Это довольно просто. У нас ведь никогда не было такой цели — никого на башню не пускать. Существует целая субкультура Белой башни. Люди привыкли туда приходить по вечерам. Мы не против этого, если они ведут себя цивилизованно. Именно для этого была оставлена возможность позвонить по телефону и взять ключ.

— Многие звонят?
— В среднем раз в неделю мне кто-нибудь да звонит до сих пор. Часто звонят фотографы. Один раз мне позвонил юноша с характерным кавказским акцентом и спрашивает: «Как можно попасть на эту башню?». Я объяснил и спросил: «А что вы там хотите делать?». Он говорит: «Понимаешь, с девушкой свидание, пойдем в ресторан, а потом она хотела на город посмотреть с высоты. На «Высоцком» — дорого, я хочу ее на башню сводить». Мне, конечно, стало жалко эту девушку: в темное время суток он ее приведет на Белую башню… Но тем не менее.

Многие так и поступают. Как оказалось, на Белой башне даже назначают свидания.

— Ты наверняка слышал о том, как неизвестные сорвали всю плитку с беседки в дендропарке УПИ, которую несколько недель реставрировали художники Максим и Елена Прислоновы. Вы тоже сталкивались с вандализмом?
— Да. Наш друг Вова сделал деревянную конструкцию перед приездом немцев. При помощи нее мы решили закрыть самую опасную дырку в перекрытии. Мне кажется, все было сделано очень талантливо. Эта конструкция действительно прослужила несколько месяцев. А потом, когда мы пришли, то увидели, что она разодрана на мелкие щепочки и сожжена. Нас это, конечно, поразило.

Проект консервации Белой башни. Из научно-проектной документации.

— Вы раздали 30 ключей от Белой башни. Не пришлось об этом пожалеть?
— У нас до сих пор никто не спёр замок. Ключи есть у волонтеров (тех, кто устанавливал забор и участвовал в субботнике) и у партнеров проекта. В общем, это такой достаточно узкий круг людей. Думаю, что после консервации этот замок останется висеть и дальше. Но если вдруг мы решим установить новый, то раздадим ключи от него тем же самым людям. Потому что они уже вступили в клуб хранителей Белой башни.

«Обещанные Минкультом деньги мы до сих пор не получили»

— Сколько денег вы уже потратили на проект?
— Примерно столько же, сколько собрали. Назвать конкретную сумму сейчас довольно трудно. Были краудфандинговые кампании (в общей сложности это где-то тысяч 120 рублей), было несколько спонсорских пожертвований (примерно 100 тысяч рублей). Все, что мы собрали, мы потратили ровно на то, на что собирались. Плюс к этому весь прошлый год мы вели большую подготовительную бумажную работу, необходимую для консервации башни (документы о подключении к электричеству, документы по межеванию земельного участка). Сейчас в конце концов земельный участок сформирован, и в скором времени будет проведено межевание. Это все тоже стоит денег, но на это мы изыскиваем спонсорские средства. Например, с межеванием нам помог УБРиР.

Весной этого года администрация Екатеринбурга очертила границы земельного участка под Белую башню на кадастровом плане города. Вот как это выглядит на плане мэрии.

— Далеко не всем удается собрать необходимые средства при помощи краудфандинга. Особенно если речь идет о каких-то ощутимых суммах. Вам это удалось. Почему люди охотно несут вам свои деньги?
— Белая башня — это реальный объект, и результат можно пощупать. Скинулись — появился забор. Скинулись — вот еще что-то… То есть виден результат. Ведь очень часто деньги собирают на съемки клипов, издание книги. Все это деятельность, направленная на самореализацию одного конкретного человека. У нас не так. Кроме того, мы занимаемся этим уже не первый год. У арх-группы «Подельники» есть своя история. Группа существует с 2008 года, а проект «Белая башня» — с ноября 2012 года. То есть практически два года. Многие знают Полину Иванову, Антонину, меня. Знают предыдущие наши проекты: Дни архитектуры в Екатеринбурге, «Обзорная экскурсия», которая уже собрала намного больше денег в краудфандинге, чем Белая башня. Сейчас я надеюсь, что нам удастся привлечь людей на участие в новом краудфандинговом проекте. Сейчас мы собираем деньги на консервацию — в общей сложности 850 тысяч рублей. Их нужно собрать за 45 дней. Конечно, мы не рассчитываем, что вся сумма, которую сейчас собираем, будет состоять из микропожертвований горожан. Здесь будет большая доля спонсорских денег. Понятно, что будем ходить к спонсорам, им предлагать поучаствовать в этом проекте.

— Сколько денег дал УБРиР?
— По-моему, в районе 25 тысяч рублей. Это была адресная сумма, конкретно на межевание. Надеюсь, что мы и дальше будем с ними сотрудничать.

Новый краудфандинговый проект арх-группы «Подельники» стартовал на прошлой неделе. Ребятам необходимо собрать 850 тысяч рублей до 2 ноября. Деньги пойдут на консервацию Белой башни. Сделать пожертвование можно на официальной странице проекта.

— Вы получили 2 млн рублей от Минкульта России на проект «Культурные лаборатории Белой башни». Деньги уже пришли?
— Нет, эти деньги до сих пор на счет не пришли.

— Когда обещают?
— Неизвестно. Но, зная специфику государственного финансирования, можно предположить, что они придут в ноябре или декабре. Трудно предсказать… К сожалению, для нас это серьезная проблема, потому что все культурные мероприятия в Белой башне лучше проводить в теплое время. Именно по этой причине грант вообще-то писался еще весной. Заявка составлялась с расчетом на то, чтобы провести эти мероприятия летом. Сейчас мы будем действовать исходя из сложившихся обстоятельств. Мы анонсировали первые мероприятия уже в октябре-ноябре, но, судя по всему, они пройдут на площадках наших партнеров — если мы получим деньги. Это библиотека Уралмаша, музей Уралмаша… У нас есть четыре контрольных лаборатории. Одна из них называется «Театр» (при поддержке ГЦСИ). На самом деле сейчас, когда мы получили этот грант, нам важно понять, какие именно функции больше соответствуют Белой башне. Что лучше проводить на этой площадке — лекции, концерты, выставки. Мы пока не знаем.

— Сама башня как культурная площадка заработает не раньше следующего года?
— Я думаю, что Белая башня реально как культурный проект заработает только весной. С одной стороны из-за отсутствия денег, с другой — из-за погоды.

— Проект «Белая башня» существует с ноября 2012 года. Что его тормозит — глобальность, инертность чиновников или просто отсутствие денег?
— Если честно, тормозит проект то, что это все-таки не наша основная работа. Мы все работаем архитекторами и на самом деле довольно сильно заняты. Белой башней занимаемся в свободное время. Конечно, мы могли бы заняться этим вплотную, но тогда нам бы нечего было есть.

Белая башня — объект федерального значения на балансе Росимущества. Для того чтобы получить разрешение на работу, ребята собрали тонну бумажек и отнесли их чиновникам. Бюрократическая машина работает исправно, говорит Женя, но не засасывает.

— Как вам удалось добиться взаимопонимания с такими разными организациями, как Росимущество, минкульт, МУГИСО, Главархитектура?
— Я бы не сказал, что мы добились взаимопонимания. Взаимопонимание, то есть позитивные рабочие отношения, у нас только с Росимуществом. Это они приняли решение доверить нам Белую башню. Со всеми остальными организациями общение идет исключительно в рамках должностных полномочий. Главархитектуре мы приносим бумажки на оформление земельного участка, МУГИСО мы приносим бумажки на охранные обязательства… Ты собираешь пакет бумажек, приносишь его — получаешь одну новую. Потом собираешь много других новых бумажек, приносишь — получаешь еще одну новую…

— Бюрократия не убивает в тебе желание продолжать этим заниматься?
— Нет, мы все-таки заранее знаем правила игры. Мы же не такие наивные, глупые. Мы знаем, с чем связано пользование памятником архитектуры федерального значения. Оно связано именно с таким большим количеством бумажек.

«Когда государство пытается что-то делать само, у него это редко получается хорошо»

— Нередко общественные организации берут на себя функции государства и тем самым его дискредитируют в глазах окружающих, потому что всем вдруг становится ясно, что сами чиновники со своей работой не справляются. Ответную реакцию предсказать трудно. Как складываются ваши отношения с чиновниками?
— Мой опыт показывает, что чиновники очень ограничены своими должностными инструкциями и своей конкретной сферой деятельности. Не очень уж они глобально мыслят. То есть они не думают о том, что бы им такого сделать, чтобы сохранить в городе памятники архитектуры. Не рассуждают, хорошо это или плохо, что общественность в нашем лице этим озаботилась и взяла эти обязанности на себя. У чиновников, с которыми общаемся мы, более простые задачи: принять бумажку, подать другую бумажку.

Когда государство пытается что-то делать само, у него это редко получается хорошо. Поэтому я считаю, что государство должно само делать что-то только по минимуму. Я не считаю, что государство должно охранять людей от самих себя: никому ничего не давать, а то вдруг, не дай бог, какая-нибудь общественная организация возьмет здание и сделает с ним что-то не то. Давайте лучше ничего им не дадим, пусть здание разрушается. Понятно, что Большой театр не может реставрировать общественность или частные организации. Это должно делать государство. А в остальных случаях государство может давать возможность бизнесу или обществу самим делать то, что они считают нужным.

Сейчас Белая башня по сути никому, кроме «Подельников», не нужна. Правда, исключать, что государство вновь заинтересуется объектом после того, как ребята проведут все необходимые коммуникации, Женя не стал.

— Почему до вас Белая башня была никому не нужна?
— Белая башня была на балансе Росимущества и до сих пор остается. Но РФ не выделяет никаких денег на сохранение памятников архитектуры. Есть только адресные программы по культурному наследию. В них попадают отдельные здания. Но большой волны реставрации у нас нет. Чаще всего государство реставрирует здания для самого себя. Например, Дом Севастьянова. Его отреставрировали и обнесли забором. Сейчас туда ни один человек просто так не попадет. Дом служит резиденцией президента в УрФО, в которой он был один или два раза в жизни. Есть еще «Дом мира и дружбы» (бывший дом главного горного лесничего). Был проект архитектора Малахова, памятник классицизм на набережной Городского пруда. Его отреставрировали и сделали в нем приемную Путина. Туда тоже можно попасть раз в неделю, по записи. То есть здание как общественное пространство функционировать перестало. А раньше в «Доме мира и дружбы» проходили выставки, мероприятия, все что угодно. В «Доме союзов» тоже много всего происходило. Есть еще «Театрон» на улице Розы Люксембург — приемная Медведева. Получается, что государство вкладывает деньги в реставрацию каких-то памятников только для себя — потом само в них заезжает.

— Ты наверняка слышал о конфликте вокруг водонапорной башни на Плотинке, которую занимает Музей истории Екатеринбурга. Агентство по управлению и использованию памятников истории и культуры по УрФО пытается через суд получить более 600 тыс. рублей арендной платы за последние три года, так как, по их мнению, все это время музейщики занимались коммерческой деятельностью и деньги у них есть.
— Я не знаю, чем там все закончится, история очень темная. Я вообще не понимаю, что такое Федеральное агентство по использованию памятников архитектуры, которому все это дело принадлежит. Что это за чиновники? В чьих интересах они выдвинули эти требования? Мне кажется, что это делается явно не в интересах общества. В Конституции есть глава, посвященная культурному наследию народов России. И там сказано, что государство должно заботиться о культурном наследии и обеспечивать к нему доступ. Культурное наследие существует не для того, чтобы его обнести забором и сделать резиденцию какого-то чиновника, а для того чтобы люди могли им пользоваться. Поэтому музей в водонапорной башне Плотинки — это прекрасно, даже несмотря на то что он открыт только по выходным или в определенные часы. Главное — что у людей есть возможность туда попасть. А если это непонятное федеральное агентство отберет здание (чего, надеюсь, не произойдет), то я не знаю, что из него сделают.

На руках у «Подельников» есть только договор бессрочного пользования. Разорвать его может любая из сторон — без объяснения причин.

— Начиналось там все примерно так же, как у вас: музейщики сами пришли, заключили договор, все отремонтировали и установили в башне постоянную экспозицию. Не боишься, что, когда вы закончите консервацию, проведете коммуникации (электричество, водоснабжение), начнете с успехом проводить культурные мероприятия — к вам придут чиновники и попросят платить за аренду?
— Надо еще дожить до этого… На самом деле положение Белой башни с точки зрения девелопмента, мягко говоря, не очень. Окраина Уралмаша. Состояние — тоже не очень. Сделать там какое-то кафе, ресторан — не очень понятно, как. Потому что сейчас нет ни электричества, ни воды. И масса проблем с охранным статусом. То есть с точки зрения извлечения прибыли это место вряд ли кого-то интересует. Больше всего оно нужно нам, архитекторам, потому что это символ архитектуры Екатеринбурга, памятник конструктивизма, уникальный объект, которым мы гордимся, который мы показываем иностранцам. Мы его ни у кого не отбираем. Потому что оно никому — так, как нам, — и не нужно. И поэтому, я думаю, будет справедливо, чтобы нам не мешали и не говорили, как именно этим нужно заниматься. Мы это себе и так достаточно хорошо представляем.

— При каких условиях договор может быть расторгнут?
— Сейчас у нас договор бессрочного пользования. Его могут расторгнуть в любой момент. Например, при неисполнении нами охранных обязательств, если мы не проведем консервацию. В этом случае нам даже могут предъявить штрафы. Договор может быть расторгнут и просто по желанию одной из сторон. Объяснять, по какой причине это было сделано, никто не обязан. Мы же понимаем, в каких обстоятельствах мы живем. Понятно, что, если у нас захотят отнять башню — у нас ее отнимут. Это очевидно. Но если нам все-таки удастся сохранить Белую башню на долгие годы и запустить в ней жизнь, а потом у нас ее отнимут, то я все равно буду считать, что наша цель достигнута. Потому что нам удалось реализовать нашу цель.

«Не люблю, когда меня называют общественником. Я неравнодушный профессионал»

— Екатеринбург — город личных гражданских инициатив?
— Я думаю, что да. Та же самая беседка в дендропарке УрФУ. Я недавно там был… «Обитаемый город» (или фонд «Город PRO») занимаются городской средой. Кто еще? Можно, конечно, о фонде «Город без наркотиков» упомянуть, но у них немножко другая специфика, они как бы из другой социальной группы и заниматься всем этим стали гораздо раньше.

— Ты согласен с Андреем Кабановым, который сказал, что фонд превратился в политический актив Евгения Ройзмана, нужный ему для того, чтобы сначала зайти в мэры, а потом — в губернаторы?
— Я никогда пристально не следил за деятельностью фонда. Тема наркотиков меня стороной обошла. К счастью… Фонд для меня прочно ассоциирцется с Ройзманом, а не с Кабановым или с кем-то еще. Да, я читал интервью Кабанова, мне трудно что-то ему возразить, потому что моя точка зрения на фонд не поменялась… На моей машине есть фондовская наклейка, я взял ее в фонде, когда на Ройзмана оказывалось сильное давление и он всех попросил поддержать фонд. Еще до кампании мэра. Как-то я стоял в пробке на Космонавтов, и Ройзман мне посигналил, опустил окно и поблагодарил за то, что я наклеил. Было приятно.

— Как оцениваешь Ройзмана-мэра?
— Мне не очень нравится, как Ройзман реализует те небольшие возможности, которые у него есть на посту мэра Екатеринбурга. Мне казалось, что он мог бы делать больше, потому что он — глава законодательного органа, и он мог бы пользоваться своей законодательной властью. Но это лучше, чем ничего. А насчет его губернаторских амбиций — это только слова Кабанова, не более того.

Женя называет себя «неравнодушным профессионалом» и объясняет, в чем разница между такими, как он, и профессиональными общественниками.

— На кого больше надежд — на бизнес, государство или общественные организации?
— В большей степени на бизнес, чем на общественные организации. Потому что все-таки в бизнесе люди привыкли работать сами. Принимать решения и реализовывать их. Если говорить конкретно о сохранении памятников архитектуры, то гораздо больше шансов, что они будут сохраняться, если у нас появятся условия для того, чтобы их можно было отдавать в частные руки с определенной коммерческой целью. Главное — чтобы это не вредило самому зданию. Чтобы бизнесмены могли взять в аренду памятники архитектуры, сделать там кафе, ресторан. Такие примеры есть, но их, к сожалению, очень мало. Мало кто из бизнеса захочет связываться с большим бюрократическим аппаратом на непонятных условиях, когда ты можешь что-то сделать, вложить свои силы и средства, а у тебя потом это все отберут.

— Общественные организации не оправдывают ожиданий?
— Сам я себя общественником не считаю. Честно говоря, мне не очень нравится это слово. Я бы сказал: неравнодушный профессионал. У меня все-таки есть основное место работы, я архитектор, проектирую здания, которые строятся в нашем городе и в других городах. Я архитектор, и моя общественная деятельность в том, что мы сохраняем памятники архитектуры. И существенная часть этой работы связана с профессиональными вопросами.

К сожалению, те, кого у нас принято называть общественниками (профессиональные общественники, которые общественной деятельностью занимаются как основной), очень часто мыслят иждивенчески. Их общественная деятельность заключается в том, чтобы кричать «Доколе?!» и призывать государство объявить некое здание памятником архитектуры. Но покажите мне пример здания в Екатеринбурге, которое было в запустении, его объявили памятником архитектуры и оно от этого вдруг само отремонтировалось. Нет такого. Давайте государство остановит застройщиков, запретит им строить — но какой реальный эффект от этого? Мне кажется, что общественная деятельность должна заключаться в том, что ты берешь что-то сам и делаешь, а не призываешь к чему-то государство. Вообще апелляция к государству — это одна из разновидностей комплекса жертвы. Хочется делать — бери и делай. А не говори: а вот давайте вы сделаете то и то. Общественная деятельность должна быть такая.

В качестве примера эффективно работающей общественной организации Женя называет проект «Гражданские инициативы» Максима Каца.

— Образец для подражания в этом смысле для тебя — это «Гражданские инициативы» Максима Каца?
— Максим Кац для меня — образец как организатор. Мне сложно оценивать результат, потому что я не живу в Москве и не знаю, сколько лавочек они поставят, сколько бульваров приведут в порядок. Но я вижу, что он умеет очень хорошо консолидировать ресурсы, добиваться результатов. Это то, что у нас, в проекте «Белая башня», удается со скрипом. Если бы мы были профессиональными менеджерами гражданских проектов, то мы бы под каждую задачу находили финансирование, находили людей и делали бы все быстро, в сжатые сроки. Реально мы делаем не так. Мы очень много делаем сами: сами относим какие-то бумажки, сами проектируем, сами еще что-то делаем. И это отнимает много времени. Но опять же — я же себя общественником не считаю. Но если бы мы были общественной организацией, которая должна быть эффективна именно как общественная организация, то мы должны были бы брать с пример с Каца.

«Политических амбиций у меня нет»

— Как изменилась твоя жизнь с тех пор, как ты стал заниматься Белой башней?
— Благодаря этому проекту я познакомился со многими интересными людьми. В частности, с семьей Рейшеров, сыном архитектора Моисея Рейшера, который проектировал Белую башню. Потом профессор Лоренц. Слово за слово — и получилось, что у него возник интерес к Белой башне. И мы придумали этот проект. Потом поехали к ним смотреть, что у них получается в итоге. Для нас провели очень интересную экскурсию по зданию Нового музея в Берлине, где Лоренц курировал все инженерные расчеты, исследования. Что еще? … У меня появилась вера в людей. Мне очень запомнился наш второй субботник на Белой башне, когда мы вывозили мусор из подвала. Это были незабываемые эмоции, потому что пришло много людей — человек 30. Даже самую тяжелую работу все делали с охотой, прямо с энтузиазмом.

В прошлом году «Подельникам» через соцсети удалось собрать много волонтеров. До этого момента убирались в Белой башне редко. Субботники проводились в 2009 и 2011 годах, и только на первом этаже.

— Как по-твоему, что их мотивировало?
— Атмосфера. Казалось бы, находишься в вонючем подвале, который за несколько лет насквозь пропах мочой, достаешь оттуда какие-то шины, какой-то мусор, но все это — в очень приятной, дружеской атмосфере. Все друг с другом на ты, с шутками. И когда девушки нас звали пить чай, никто не хотел выходить из этого подвала, потому что все хотели довести работу до конца и только тогда пойти пить чай и отдыхать. Это какой-то задор, энтузиазм. Понимание, что ты все это делаешь сам. Это очень кайфово на самом деле!

— А что движет тобой?
— То же самое. Очень интересно делать что-то самому, когда ты четко понимаешь, что результат зависит только от тебя. От того, что ты сделаешь или не сделаешь. Никто кроме нас этим заниматься не будет, никто за нас ничего не сделает, и это дает свободу действий и ощущение ответственности, и вместе с этим — удовлетворение.

Весной прошлого года «Подельники» собрали волонтеров и очистили подвал. Ребята собрали и вывезли 240 мешков мусора из подвала Белой башни.

— Тебя можно часто увидеть на митингах. Ты не думаешь связать свою жизнь с политикой?
— Нет. Зачем? Для людей, которые занимаются политикой на регулярной основе, это становится профессией, а у меня уже есть профессия. Я с профессией определился очень давно, еще когда мне было 10 лет. И менять ее не хочу.

— А опыт брата (Леонид Волков, политик, депутат Екатеринбургской городской думы, — прим. 66.ru) чему-то тебя научил?
— Мы с братом достаточно близки. Я его поддерживаю в его деятельности — в основном, за исключением каких-то частностей… Но на себя я это никогда не проецировал. Я понимаю, что у нас совершенно разные темпераменты. Я бы никогда не стал так же активно погружаться в политику, даже если разделяю его цели.

— Ты не рассматриваешь занятие политикой как способ более эффективно делать все то, чем ты сейчас и так занимаешься, — менять ситуацию в лучшую сторону, но только уже совсем на других уровнях?
— Я не вижу конкретных средств, с помощью которых можно было бы это делать. Все равно это раскладывается на какие-то конкретные вещи. Появятся обособленные дорожки на Ленина, появятся веломаршруты, появится Белая башня — что-то глобальное складывается из этих вот мелких составляющих. Я могу одно конкретное мелкое изменение довести до конца. Это будет часть чего-то глобального.

— Леонид Волков — человек, известный теперь не только в Екатеринбурге. Тебя обижает, когда тебя называют «братом Леонида Волкова»?
— Как тут можно обидеться, если я действительно ему брат? Меня, конечно, удивило, когда на Znak.com появился заголовок «Брат известного политика из Екатеринбурга подготовил альтернативный вариант подготовки к ЧМ-2018».

— Ты же понимаешь, почему так было написано?
— Для привлечения внимания. Поэтому не обижаюсь. В журналистике есть свои каноны. Надо им сделать такой заголовок — пусть делают, но это смешно, потому что в этом нет логической связи. Да, я действительно брат депутата и действительно что-то там помогал с Центральным стадионом. Но с таким же успехом можно было написать: внук пенсионерки Раисы Виленской предлагает перенести матч на другой стадион…

— Не думаешь, как брат, уехать жить за границу?
— У него есть глобальные проекты, и политическая активность глобальная, и в существующих российских обстоятельствах… На самом деле я тоже не питаю иллюзий. Мне кажется, что нынешний режим сильно авторитарный и клонится куда-то в сторону фашизма. И это всё очень опасно. Но для него в какой-то момент это всё стало просто несовместимо с обычной профессиональной деятельностью. Потому что когда тебе три раза в неделю надо идти в прокуратуру, писать объяснения, понятно, что это все с IТ-бизнесом плохо совмещается. Поэтому он такой выбор и сделал.

Пойти по стопам старшего брата Евгений Волков не собирается. Женя уверяет, что политических амбиций у него нет.

— Что должно произойти, чтобы ты тоже встал перед этим выбором?
— У меня цели уезжать не было и нет. Поэтому я это делать не собираюсь. Но обстоятельства могут сложиться всяко. Я понимаю, что общество очень сильно изменилось за последние годы, что сейчас очень большую силу набирают (как бы это сказать?) архаичные, что ли, люди. Я не удивлюсь, если скоро нам нужно будет носить на согласование проекты не к главному архитектору, а к главному казачьему хорунжию; когда всех детей в школах будут принудительно крестить, когда детям запретят выезжать за рубеж, потому что они там видят геев; запретят импорт одежды, автомобилей из-за рубежа — тогда будет время уезжать. Наверное. Но я еще об этом толком не думал, потому что есть люди, у которых есть цель — побыстрее свалить, у меня такой цели нет. Есть цель — жить в России и здесь что-то делать. Но для этого надо иметь какое-то поле деятельности. Из Магадана что-то делать — не очень удачно может получиться…

— То есть когда закончится этот проект, то ты найдешь себе другую «Белую башню»?
— Ну, можно сказать и так, наверно… Я так далеко не заглядываю, потому что понимаю, что по «Белой башне» еще много всего надо сделать.