ГУЛАГ неподалеку: фотоэкскурсия по музею репрессий «Пермь-36»

Сегодня, 08:08
Фото: 66.RU
Всего 5 часов езды от Екатеринбурга по издевательски красивому Северному широтному коридору — и добро пожаловать в Мемориальный музей-заповедник истории политических репрессий. «Пермь-36». Лагерь, задуманный для «бытовых» преступников, к 1970-м превратился в место ссылки «политических», инакомыслящих. Через него прошли многие архитекторы, поэты, издатели, журналисты — в общем, самые опасные преступники эпохи Фишера и Чикатило.

Авторского комментария не будет — минута молчания. Пусть говорят те, кто прошёл «Пермь-36» (и другие «ветки» ГУЛАГа):

«В соответствии с интересами трудящихся и в целях укрепления социалистического строя гражданам СССР гарантируется законом: свобода слова, свобода печати, свобода собраний и митингов, свобода уличных шествий и демонстраций».
Статья 125 Конституции 1936 года

«Агитация или пропаганда, проводимая в целях подрыва или ослабления Советской власти либо совершения отдельных особо опасных государственных преступлений, распространение в тех же целях клеветнических измышлений, порочащих советский государственный и общественный строй, а равно распространение либо изготовление или хранение в тех же целях литературы такого же содержания — наказывается лишением свободы на срок от шести месяцев до семи лет и со ссылкой на срок от двух до пяти лет».
Статья 70 УК РСФСР «Антисоветская агитация и пропаганда» в редакции 1960 года

«Лагерная зона, новенькая, с иголочки, сияла, слепила глаза».
Варлам Шаламов, «Вишера»

«…А из-за леса, из-за леса
(и это видели мы сами
Сквозь геометрию запрета)
Вставало солнце залпом света…»

Леонид Бородин

«Жить рядом с лагерями столько лет… это оставило отпечаток на местных жителях. Несколько поколений работали надзирателями…»
Владимир Буковский

«Жизнь в лагере расписана по минутам. Подъем в 6, отбой — в 23:00. Тяжёлая работа и скудное питание».
Михаил Танич

«Труднее всего в лагере — чувствовать себя совершенно одиноким, когда ты не видел близких, не получал писем, не знал, что снаружи. Но я напоминал себе каждый день — на воле меня ждут люди, и я должен быть сильным ради них».
Натан Щаранский

«Здесь власть пытается раздавить всякую солидарность между заключенными, всякий намек на коллективное сопротивление. Но именно здесь происходили самые яркие акции протеста, коллективные голодовки, коллективные обращения к миру».
Владимир Буковский

«Мы отмечали еврейские праздники даже в лагере. Начальство часто пыталось это запретить, но на Хануку я сделал свечи из маргарина и ниток, и друзья из других бараков тайно присоединились к нам, чтобы почувствовать — мы всё ещё люди, а не только зэки».
Натан Щаранский

«В таких местах, как Пермь-36, нет ничего более опасного для системы, чем несколько человек, не сломленных и готовых бороться до конца».
Владимир Буковский

«Однажды меня чуть не убили блатные — отказался поделить в их пользу хлебный паёк. Встали на мою защиту тогда все лагерники…»
Михаил Танич

«За то время, что я провел на зоне, у меня «накопился» рекорд по числу наказаний за отказ сотрудничать с КГБ. И все это знали хорошо. Для меня было важно не поддаваться этому давлению и чувствовать, что моя воля не сломлена».
Натан Щаранский

«Мне грозили новым сроком или изолятором, но я знал: даже если мы остались здесь одни, за нами будет правда и память».
Владимир Буковский

«Здесь сидели по двое в камерах, даже между собой было запрещено говорить…Контакты с внешним миром — две-три письма в год, рабочий день — 10 часов, от выработки зависело питание».
Михаил Танич

«В первые дни после ареста я не мог привыкнуть к тюремной рутине и думал, что всё это не со мной. Но очень быстро привыкаешь к холоду, к холодной пище, к постоянным обыскам — иначе не выживешь».
Натан Щаранский

«Мы были горсткой безоружных людей перед лицом мощного государства, располагающего самой чудовищной в мире машиной подавления».
Владимир Буковский

«[В ШИЗО] весь день в клетке, всего-то и «общества», что вонючая параша в углу, книг нет, писать нельзя, зябко даже летом, под ложечкой вечно сосёт. Вывод в дежурку, где тебе объявят очередные 15, — развлечение. Постылая решётка, облезлый забор…»
Анатолий Марченко, правозащитник

«Начальник лагеря Осин… был настоящим садистом, упивавшимся своей властью над зеками и наслаждавшийся физическими и моральными мучениями, которые им причинял».
Натан Щаранский

«Главное — не дать власти лишить тебя личности, сочувствия, принципиальности… В камере ПКТ или ШИЗО всё сводилось к борьбе не только с властью, но и с собой: сохранять достоинство, когда лишён всего человеческого».
Владимир Буковский

«Самое страшное — как быстро пространство сжимается до размеров камеры или угловой койки. Ты считаешь ржавые гвозди на решётке, подолгу смотришь в мутное окно…»
Натан Щаранский

«Я иду в колонне — чуни да пайпаки,
Минус тридцать с хвостиком, сорок — без вранья!
Позади — бараки, по бокам — собаки,
И пила лучковая — барышня моя».

Михаил Танич

PS

За открывшейся дверью — пустота,
Это значит, что кто-то пришёл за тобой.
Это значит, что теперь ты кому-то
Понадо-понадо-по-на-на-добился.

Егор Летов, «Русское Поле Экспериментов»

Кирилл Зайцев
редактор раздела «Авто»

Читайте также