Текст получился довольно длинный. И если у вас нет времени сейчас читать его целиком, ниже — краткий пересказ по пунктам. По клику на тезис вы попадете ровно в ту часть интервью, где Александр Архангельский его раскрывает.
- «Голод» показали для широкой публики в конце октября, и уже 1 ноября был подписан приказ замминистра культуры РФ об отзыве прокатного удостоверения. За это время просто невозможно было получить огромное количество жалоб. Но это решение Минкульта только добавило фильму аудитории.
- Государству неприятна эта тема, потому что сегодня оно поссорилось со всем миром и не хочет рассказывать про то, как этот самый мир помогал бороться с голодом враждебной, непризнаваемой Советской России.
- Людям стало тяжелее жертвовать на подобные проекты: те, кто давал деньги, либо уехали, либо начинают беднеть.
- Моя любовь к искусству не столь велика, чтобы сесть в тюрьму. А все остальные неприятности готов принять, признается Архангельский.
- Сейчас в России безопасно снимать можно только локальные истории о судьбе одного конкретного человека. Но команда «Голода» хочет снять продолжение про Казахстан.
- Государственная система и культура в России будут маргинализироваться. И предпосылок к улучшению ситуации нет.
«Мы прекрасно понимаем, что писали жалобы не граждане, а звонили из какого-то более серьезного ведомства»
— В ноябре 2022 года Минкульт отозвал у фильма «Голод» прокатное удостоверение. Как заявили в ведомстве — «из-за многочисленных жалоб граждан». Это истинная причина, на ваш взгляд?
— Мы ждали, что прокатное удостоверение вообще не дадут, но чтобы отзывать — это уж совсем глупость. Хотят позориться — имеют право. Не наше дело. Я не хочу гадать, истинная ли это причина, у меня никаких официальных данных на этот счет нет. Я знаю только одно — впервые фильм для широкой публики показали 30 октября 2022 года в Ельцин Центре, и уже 1 ноября был подписан приказ замминистра культуры.
 Фото: Анон Буценко, 66.RU |
|---|
Но так не бывает, большое количество жалоб просто физически за такой короткий промежуток времени невозможно было получить. И изначально в документе вообще было написано, что фильм содержит сведения, распространение которых запрещено на территории РФ. Какие сведения запрещены, кем запрещены? Минкульт не смог ответить на эти вопросы журналистов и вынужден был придумать другие причины. Мы прекрасно понимаем, что писали жалобы не граждане, а звонили из какого-то более серьезного ведомства. Ну и ладно, мне-то что — фильм есть, его увидели. Мы запросы в Минкульт не отправляли.
— Почему? Разве не хотелось разобраться в ситуации?
— Слушайте, жизнь коротка. Бороться имеет смысл только тогда, когда это дает какой-то результат. Результатом могло быть: а — возвращение прокатного удостоверения, б — шум, который бы привлек интерес к этому фильму и дал много просмотров. Шум и так возник. И решение Минкульта, скорее, даже добавило нам аудиторию, вместо того чтобы ее сократить. На сегодня «Голод» посмотрели 1,6 миллиона человек, что для фильма с такой непростой темой достаточно много.
А победить эту систему невозможно. Мы пойдем в суд, потратим время, деньги. Да, морально себя удовлетворим. Но я лучше что-нибудь еще сделаю за это время. И честно скажу, мне все равно. Главное, что люди увидели фильм. В этом смысле я считаю, что мы победили. Жалко, что увидели не на экранах, потому что мы снимали долго, тщательно, и все-таки он был рассчитан на то, чтобы смотреть в кинотеатрах, а не на Youtube. В залах возможна дискуссия, через которую люди могут проговорить свою боль. И это как раз снимает стресс, с которым зрители неизбежно сталкиваются, когда смотрят «Голод».
— «Голод» получил через краудфандинг пять миллионов рублей — деньги прислали примерно две тысячи человек. Это те, кто хочет говорить об этом. С другой стороны, есть люди, которые требуют не показывать фильм. У меня складывается ощущение колоссального расслоения и того, что это люди совершенно из разных социальных слоев.
— Я не очень встречался с теми, кто против. Были те, кто говорил, что надо показывать эту тему с разных сторон. А я не против. Пусть те, кто считает, что страну спасли чекисты, снимают фильм о том, как страну спасли чекисты.
Кстати, через месяц после того, как наш фильм собирал деньги на платформе «Планета.ру», открыли сбор средств на фильм «Победить голод». Он с такой вполне себе чекистской заточкой в руках. И я перечислил им деньги — не потому, что я люблю чекистов, а потому, что считаю, что информационное поле должно быть разнообразным.
«Людям становится тяжелее жертвовать»
— Сейчас 2023 год: казалось бы, не СССР, чтобы эта тема была настолько неприятна и о ней не хотели говорить. Но это происходит, почему?
— Мы говорим о людях, которым неприятно смотреть, как люди едят других людей. Одно дело, когда вы читаете про обглоданный труп, другое — когда вы его видите. Слово ранит гораздо меньше, чем зрительный образ. Тем более что это, наверное, первое в истории человечества страшное переживание голода, которое зафиксировано не только на бумаге, но и в кадре. Хотя самые страшные кадры мы показали проездом — фиксируя, но не акцентируя внимание.
А вот почему власть не хочет про это говорить? На поверхности версия — потому, что государство сегодня поссорилось со всем миром и неприятно рассказывать про то, как этот самый мир переступил через себя и помогал (речь идет о США, Великобритании и Франции, — прим. ред.) бороться с голодом враждебной, непризнаваемой Советской России, а Советская Россия, враждующая со всем миром, переступила тогда через себя (попросив помощи, — прим. ред.). Неважно, в каких целях. Мы прекрасно понимаем, что Россия тогда спасала свою политическую шкуру. Но могла бы спасать и другим способом, как Сталин в 1933 году, заперевшись от всего мира, скрывая голод в Казахстане и на Украине. Разные тогда были варианты, и это был выбор обеих сторон.
К тому же мы задумали фильм еще три года назад и план съемок не меняли в зависимости от контекста, который слишком зависит от конъюнктуры. Но, да, с конъюнктурой мы не совпали.
— Вы заявляли, что цель «Голода» — это просвещение. 1,6 миллиона человек посмотрели, узнали — хорошо. Но ведь, как мне кажется, задача была и в том, чтобы об этом стали больше говорить в школах, потому что сейчас этой части истории на уроках уделают мало времени. И вот тут скандал, очевидно, сыграл вам не на руку, и в школах сейчас об этом вообще перестанут говорить.
— Почему?
— Потому что есть система, которая не позволит этого сделать.
— 2023 год же с нами не навсегда. Не переменилась бы ситуация в 2022 году, кто знает, как бы пошла история с фильмом. И в некоторых школах мы, кстати, показывали фильм. Но это были отдельные продвинутые школы, немногочисленные. Плетью обуха не перешибешь, мы не можем переделать школьную систему.
 Фото: скрин 66.RU кадра из фильма "Голод" |
|---|
| Кадр из фильма «Голод» |
— А что в такой ситуации тогда можно снимать в современной России?
— Я бы по-другому поставил вопрос: «Где брать деньги на съемки?» В нашем случае не было ни государства, ни западных фондов не потому, что мы не хотели брать деньги из-за рубежа. Просто в «Голоде» мы говорим про то, как мир нам помогал. И за деньги мира рассказывать про то, какой мир хороший, не совсем красиво. А у государства мы не хотели брать средства, потому что оно лезет не только в форму, но и в содержание. Поэтому для меня на будущее совершенно очевидно, что я опять буду собирать деньги через краудфандинг: ходить с протянутой рукой, просить денег у спонсоров. Но тут возникает еще одна проблема — людям становится тяжелее жертвовать: те, кто давал деньги просто потому, что они у них были, либо уехали, либо тоже начинают беднеть.
Да и это затягивает процесс. Ну, значит, я меньше сниму и напишу в этой жизни. И дело не в том, что я бескомпромиссный человек. В моей профессии, а я 20 лет проработал на телевидении, бескомпромиссным быть практически невозможно до определенного предела. Но я (в своей жизни, — прим. ред.) уже сделал все, что бы можно было сделать с компромиссом, и на этом мой компромисс закончился.
Что касается того, как проскочить мимо цензурных барьеров, тут я не советчик. Грубо говоря, не дразните никого. Если не дразнить, не пытаться расковырять какую-то рану, а просто делать то, что ты считаешь нужным, пока цензуру обойти можно. Но это мы с вами разговариваем в феврале 2023 года. А что будет через полгода, я не знаю — ситуация меняется не в лучшую сторону, и я не вижу никаких перспектив для положительных изменений.
Поэтому нужно просто делать свое дело, и люди делают его по-разному. Один вариант, когда ты рассчитываешь на то, что твой фильм посмотрят в зале, а другой — когда ты можешь снимать хоть на мобильный телефон, для того чтобы кино смотрели на фестивалях. И в таком случае можно скрывать свое имя и фамилию, мы знаем такие примеры. Самый лучший способ — надо заранее самому себе сказать, до какого предела ты готов отступать.
— Ну, я не готов сесть в тюрьму. Моя любовь к искусству не столь велика. А все остальные неприятности готов принять.
— Можно, например, уехать в другую страну, творить там и не сесть. Есть такой вариант.
— Мне кажется, полезнее для документалиста быть здесь. Я представляю, как за границей может жить писатель, если он связан с Россией как с культурной родиной. Я понимаю, как может в другой стране играть актер, поскольку театр стал интернациональным. Но что делать документалисту? Да, можно снять про эмигрантов. Ну, раз можно снять про эмигрантов, два можно снять про эмигрантов — тема кончится довольно быстро. Снять про Европу — я слишком плохо ее понимаю, снять про Украину — я ее вообще не знаю, снять про Белоруссию — в Белоруссию ты скорее отсюда попадешь, чем оттуда.
Хотя один из трех авторов фильма «Голод» Максим Курников живет в Берлине и ему это не мешает. Тогда надо выстраивать поверх границ какие-то связи: когда один живет тут, другой — здесь.
«Выгребные ямы — один из источников катастрофы, которую мы сейчас переживаем»
— В таком случае вернусь к вопросу, заданному ранее. Из России сейчас о чем можно снимать?
— Сложный вопрос, потому что мы не знаем, до какой степени люди готовы быть откровенными сейчас. Документалист может быть каким угодно смелым, но если люди не дают ему под запись интервью с предельной степенью откровенности, то ничего не будет.
Поэтому если мы говорим про то, что безопасно, это локальные истории о человеческих судьбах или опыте. Любовь Аркус сняла фильм о Балабанове. Сняла и показывает на стримах, на платформах и, в общем, успешно показывает. Это возможно. Но вопрос возможно/невозможно, мне кажется, неправильный. Вопрос в том, что ты готов снимать и готов ли ты, что это не покажут. Потому что если ты исходишь из того, о чем можно снять, то ты уже проиграл.
Вся команда, работавшая над «Голодом», хотела бы снять продолжение с Казахстаном. Но это надо делать не по-имперски: взяли деньги, камеры, удостоверение, явились в Казахстан и рассказываем казахам, как они голодали, — так не годится. Надо найти там партнеров, казахскую команду, которая готова работать с нами и мыслит так же, как мы. Но это уже вопрос стечения обстоятельств. Украинский «Голод» мы точно не снимем, потому что, во-первых, мы не попадем туда, во-вторых, там с нами никто работать не станет. Я это трезво понимаю. И у русского кино на Западе, если искать партнеров там, только одна тема — это ***** (спецоперация, — прим. ред.), никакой другой быть не может.
 Фото: скрин 66.RU кадра из фильма "Голод" |
|---|
| В фильме, в частности, рассказывается о конфискации церковного имущества под предлогом борьбы с голодом. |
— До какой степени дошла цензура в России? Можно сравнивать с тем, что было в СССР?
— Как система — эта система исчезла, как отдельно взятые факты — нет. Я хорошо помню, как работал на детском советском радио — пока тебе цензор из «Останкино» не позвонит и не скажет, что подписано в эфир, ты с работы не уходишь и дежуришь. Тогда же существовали группы, которые вообще презирали публикующихся, например, Лев Рубинштейн входил в группу московских романтических концептуалистов и у них было такое присловье: «Какое же дерьмо ты написал, хоть завтра печатай». То есть вообще постановка вопроса, о том, что нужно пойти напечататься, вызывала гомерический хохот.
Кино тогда тоже согласовывалось на каждом шагу. Сейчас пока этого нет. Сейчас согласовывается на стадии входа — получит / не получит прокатное удостоверение. Иногда неполучение прокатного, как с сериалом «Монастырь», дает всплеск колоссального интереса.
Но я в этом контексте задаю себе немного другой вопрос: «А на государственные деньги сейчас можно снять фильмы, похожие на те, которые снимались в те же 1970-е годы?» Например, «Солярис», наверно, мог быть снят, а «Сталкер», «Белорусский вокзал», где священная тема войны поднята и развернута не в том направлении, которого хотело государство? А «Осенний марафон» с человеком, с одной стороны, попавшем в любовную ловушку, но мы же понимаем, что это не любовная ловушка, а ловушка вообще существований.
Не так много таких фильмов, но они были, и они проходили не просто цензуру, они проходили согласование на всех стадиях. Сегодня я думаю, что государство не подписало бы на стадии финансирования такой проект, во всяком случае, сделало бы все, чтобы он не вышел. Я думаю, что рубеж 70–80-х в каком-то отношении был посвободнее.
— Каково состояние культуры в России на сегодняшний день?
— Это все еще хорошо функционирующая, но медленно движущаяся к краху культурная модель. Она была блестящей в 2000-х, когда расцвел театр. Этого театра больше не будет, не только потому, что уехали Кирилл Серебренников, Чулпан Хаматова, Дмитрий Назаров вынужден был эмигрировать, а потому, что эксперимента больше нет. Эксперимент будут придушивать. И это вопрос не руководителей отдельных театров, это вопрос государственной системы, а система будет маргинализироваться.
Мы видим, что книжки иностранных агентов пока еще издаются, но уже запираются в библиотеках в отдельные комнаты и не будут закупаться в библиотеки. Они упадут в тиражах, а упав в тиражах, перестанут издаваться — типографии бесплатно печатать не будут. Кино все еще снимается, особенно сериальное кино, но долго ли это продлится — не знаю.
Второе. Я не вижу пока солидарности между уехавшими и оставшимися и не вижу попыток создать единое надграничное пространство русской культуры. Вижу, что каждый дует в свою дуду и каждый против другого — это нехороший результат. В ближайшие годы, а может, и десятилетия мы будем маргинализироваться.
Нашей целью в нулевые и десятые было выйти в мир на равных. И в области, как минимум, театра это получалось, в области литературы — хуже, но тоже иногда получалось, в области кино получалось крайне редко, но редко всплески были. Мы знаем примеры, когда молодые режиссеры попадали на Каннский фестиваль. Это тоже будет схлопываться. Путь универсализации на ближайшее время для нас закрыт, а для культуры это часто заканчивается плачевно, кроме одного случая. Я знаю принцип, следуя которому мы можем выскочить из тупика.
— Какой?
— Вот, например, на протяжении 2000—2010-х положение украинской культуры в мире было более-менее маргинальным. При этом она ждала своего часа — в ее рамках создавались книжки Оксаны Забужко и многих других писателей, но мир не знал их, их не переводили. Но у Украины появился шанс, трагический шанс заявить о себе в мире. Украине оказалось есть что предъявить. Вместо того, чтобы сидеть на кухне, пить водку и говорить, что мы маргиналы, они говорят: «Да, мы маргиналы, но мы будем всемирными». Все над ними хихикали, но оказалось, что так оно и происходит.
И вот, если мы примем нашу маргинализацию как неизбежную расплату за то зло, в которое мы все вовлечены, и как задачу на проработку своего прошлого и будущего. Тогда, возможно, настанет тот час, когда мы накопим новый опыт и этот рассказ о нашей маргинальности будет универсальным. Этот шанс есть, а используем мы его или нет, я не знаю.
У нас у 18 или 20 миллионов человек сейчас вместо туалета выгребные ямы. И это плохой признак — страна, которая зарабатывала колоссальные деньги в 2000–2010 годах, не сумела людям предложить нормальный туалет. Если говорить про источник катастрофы, которую мы сейчас переживаем, то выгребные ямы — один из этих источников. Люди живут в эпоху, где выгребные ямы — норма. А значит, там нормой также является насилие, презрение, гендерное неравенство, агрессия. Все минусы позавчерашней цивилизации. Но помимо этих 20 миллионов с выгребными ямами у нас есть 120 миллионов с нормальными туалетами и с ориентацией на будущее.
Если так будет продолжаться — это спад и архаизация. Но тут все показывают пальцем на Чечню, говорят, что «у них же получилось». Да, я был в Чечне и могу сказать точно, что у них получилось — это архаическое общество, дееспособное и мирное для тех, кто лоялен к власти. Но Чечня маленькая — это раз, два — это колоссальные денежные вливания. На всю страну не хватит, да и на Чечню-то скоро не хватит.
