Я — хохол по национальности — говорю о том, что мы — русские, всегда в кокошниках, у нас все будет хорошо.
Я лучше позову маленький, но живой театр, чем буду платить звездам.
Вы знаете, у меня совсем нет друзей. И богатых друзей — тем более. Как-то я не привык с ними дружить, с богатыми, не могу — сразу с ними почему-то разругаться хочется.
Счастья хочется просто-напросто всем. Счастья и любви.
Мои пьесы в «Современнике» уже не идут, зато идут моих учеников! Я, конечно, теряю большие деньги, но я думаю: слава Богу, потому что я жить вечно не буду и сидеть на этом стуле тоже.
Главная проблема провинциального театра — замкнутость: они сидят дома и не могут позволить себе выехать на гастроли.
Я не старею. Мне все время весело и радостно.
Меня всегда умиляет, когда я смотрю, как жители маленьких городов ждут автобус или поезд, чтобы уехать домой, а рядом у них — коробки из «ИКЕИ». У них «ИКЕИ» нет, поэтому они к нам едут, чтобы попасть в этот другой мир.
Я хитрый — мотивирую театры из других городов внимательно прочитать всех моих учеников (а их человек 50), выбрать пьесу и поставить в театре.
Мы, русские, — великая нация. Сколько бы нас ни гнобили, у нас всё будет хорошо.
Лучшие мои пьесы — «Амиго», «Тутанхамон», «Птица Феникс» — не поставлены вообще ни в одном театре.
 Фото: архив 66.RU |
|---|
Почему я должен тратить деньги на каких-то звезд и приглашать их, когда я могу позвать маленький театр, где все искренней, ярче, талантливее и живее?
Здорово, что мои ученики замещают меня и приходят в эти замечательные театры, на эти сцены.
Мы — частный театр и зависим только от проданных билетов: сколько продадим билетов — такова будет и зарплата.
Ставьте наших, берите наше, уральское!
Когда ты начинаешь что-то просчитывать, ничего не получится. Это, как говорится, Бог даст: бывает, получится, а бывает, не получится.
Деньги — это же свобода. Когда есть деньги, можно букеты роскошные дарить и на роскошных автобусах встречать актеров в Кольцово, а не на каких-то пазиках.
Мне все время кажется, что никто не помогает. Хотя так оно и есть.
Публика голосует рублем. И ногами. Либо идут, либо не идут.
 Фото: архив 66.RU |
|---|
На вопрос «Куда ты мчишься, Русь-тройка?» я бы ответил: «Да куда надо, туда и мчимся».
Студентов может интересовать всё что угодно. Но я как учитель должен их направить.
Я всегда говорю своим студентам: какую бы историю вы ни писали, где бы она ни происходила, в профессорской, в президентской семье или в хрущевке на Уралмаше, вы всегда должны рассказывать историю про Россию, про нашу жизнь.
Найдите во всей Франции такую труппу, как моя, и сыграйте так, как мои сыграли! Найдите артиста, который так сыграет Ричарда III, как это сделает Олег Ягодин, — не найдут!
Про людей забыли мы все — вот что, товарищи театральные работники.
Умные борются с дураками, а побеждает всегда убогая серость.
Я все время прошу деньги. Но что делать, у меня частный театр, мне приходится.
Мы — самая лучшая, великая нация, великая культура! Сколько бы про нас ни говорили, сколько бы нас ни долбили — пошли они все далеко, ничего они нам не сделают. Мы были, есть и будем. У нас своя гордость.
 Фото: архив 66.RU |
|---|
Какая разница, на Багамах мы или в Пышме. Не в этом счастье.
Есть театр живой, а есть мертвый. Если живой, так это все очень здорово. Это сразу видно.
Я выкладываю спектакли в интернет, потому что люди посмотрят, и если их что-то увлечет, то потом они захотят это все прочувствовать в зрительном зале — там воздух другой и ощущения совсем другие.
Можно и по фотографиям понять, и пьесу можно прочитать полторы странички — и уже понять, надо читать дальше или нет. Я давно живу и все вижу насквозь.
Все пишут об одном и том же: о счастье, о поисках этого счастья. Все пишут об отсутствии любви и о том, как хочется, чтобы была любовь.
Говорят, советы, как касторка, — их лучше давать, чем принимать, — но я бы советовал каждому заниматься хорошо своим делом, и тогда будет порядок.
Смотрю на этих молодых и думаю: «Ну давайте, сделайте». А у них такого запала нет, нет дикого желания что-то сделать.
Я бы хотел «Золотую маску», чтобы все заткнулись.
Я немножко долбанутый на театре. Таких мало, наверное, на белом свете.
Всё по Салтыкову-Щедрину: «Если я умру и через 100 лет проснусь, что будет в России? Пьют и воруют». Так оно и есть.
Театр означает, что нужно прийти и три часа сидеть в темном зале. И неизвестно, увлечет тебя это или нет. Черт его знает. Каждый раз это игра с неизвестно чем.
 Фото: архив 66.RU |
|---|
Старость меня дома не застанет. Я в дороге, я в пути, и я помру на репетиции, имейте в виду!
Мне приходится дружить с властями, даже если мне что-то не нравится. Не потому что мне это выгодно, а потому что за мной театр. Приходится, где-то сжав зубы, где-то почесывая голову, дружить даже с теми, с кем тебе совсем не хочется дружить.
Я не вижу смысла в войне. Но это вовсе не означает, что я буду смирным до невозможности — вот как мне скажут, так я буду прыгать. Надо сохранять свою свободу, оставаться человеком, свободным художником.
Я никогда в жизни не хотел эмигрировать. Я так думаю: в своем отечестве пророка нет.
Я великий русский драматург, черт побери! И великий русский режиссер. Вы, пожалуйста, напишите — я солнце русской драматургии.
Я говноед. То есть я не хожу в рестораны и не знаю, что такое фуа-гра.
Посмотришь иногда на фотографии и думаешь: а зачем тебе то, что ты делаешь, надо, когда никому не надо?
Мне кажется, те, кто ходят на митинги, не понимают своей башкой, что за требования, куда это все. По-моему, просто скучно людям.
Коляда-plays — это фестиваль, который дает имидж области.
Где хорошее управление культуры — там дают деньги на проезд. Где дураки — там театр сам ищет деньги либо спонсоров.
 Фото: архив 66.RU |
|---|
Артисты же скоморохи — приехали, на любой подоконник встали, поем и пляшем, только радуемся.
Показывать, какой я великий? Не буду! Мне стыдно, неловко. Оценят. Помру — будут цветочки носить на могилку.
Я видел полтора миллиарда спектаклей в жизни по всему миру, от Уругвая до Калининграда — мне не надо долго думать, хороший ли спектакль.
Две беды в России: дураки и дороги. Ответ один: в России живем.
Ем я простую русскую еду, обедаю в столовой «Вилка-ложка» напротив театра, меня там узнают. Люди удивляются, что я ем в таком месте.
Да погибло ваше кино именно из-за ваших фестивалей и критиков! Вы про людей забыли.
Нельзя, чтоб всё поле в тюльпанах, а сбоку — два одуванчика. Всего должно быть в меру.
В Польше зайдешь в магазин, скажешь по-русски: «Дайте, пожалуйста, сигарет!» — и весь магазин так раз — поворачивается, будто ты сейчас вынешь из-за пазухи гранату и закричишь «Аллах акбар!». Ну, не любите — насильно мил не будешь.
Русская литература без сна невозможна. Кого ни взять — Гоголя, Пушкина — везде есть сон и мечта.
Иногда бывает, что приезжает на какой-нибудь фестиваль известный театр, а потом сидишь и думаешь: «Что это вообще такое? Почему они прославились?» А сколько с ними мороки!
Я делаю свое дело. Мне в моем мире, который я придумал, тепло, уютно и легко.
