Вечером 26 ноября пресс-службы СУ СКР и ГУ МВД по Свердловской области выпустили релиз о том, что освободили 22 подростков из трехэтажного коттеджа под Екатеринбургом, где организовали реабилитационный центр для зависимых. Есть подозрение, что детей там подвергали насилию. Прибывший на место корреспондент 66.RU пообщался с матерью одного из пациентов и, по ее словам, в рехабе все было в порядке.
Ее слова подтвердила еще одна реабилитантка.
Но другие дети, с которыми мы также поговорили, наоборот рассказывают, что их держали голодом и били. Экс-мэр Екатеринбурга Евгений Ройзман*, имеющий огромный опыт в реабилитации наркозависимых, заявил, что нельзя верить вообще никому. Свою позицию он подробно объяснил в интервью 66.RU.
— Расскажите, что не так с этой ситуацией?
— Каждый журналист должен очень критически относиться к пресс-релизам правоохранительных органов и еще более критически относиться к показаниям наркоманов. Это первое.
Второе — непонятная история. Судя по всему, для основателей [реабилитационного центра] она была сугубо коммерческая, потому что ни один человек, который собирается действительно избавлять людей от зависимости, не станет набирать туда пациентов с настолько разными проблемами. У них там дети с 8 лет. Это какая мать должна отдать восьмилетнего ребенка?! Там у них и игромания, и клептомания, и наркомания, что тоже сразу же возбуждает недоверие — так не бывает.
Что касается непосредственно наркотиков — во всем мире, во всех цивилизованных странах существует принудительное лечение. Нормального закона о принудительном лечении нет в России, и эту нишу пытаются постоянно занимать. У кого-то получается, у кого-то — не очень. Но все люди, которые пытаются этим заниматься, они заложники у правоохранительной системы — в любой момент придут, в любой момент наркоман напишет заявление и скажет все, что требуется, потому что для любого наркомана самая страшная пытка — это лишение наркотиков. А те, кто лишили наркотиков, — его главные враги. Понятно, что они в процессе враги, а пройдет пять лет, и он им руку пожмет и в ноги поклонится. Чуть-чуть появляется политическая ситуация или появляются конкуренты, или кто-то из правоохранителей сам решил этим бизнесом заняться — сразу возникают такие ситуации, и заявление кто-нибудь напишет.
Когда касается вопроса об избавлении от наркотиков, необходимы условия [пребывания]. Это должна быть территория, гарантированно очищенная от наркотиков. И этого можно достигнуть только закрытым помещением. Всегда и родители, и реабилитант скажут, что они с этим согласны, но если там закрытая дверь, то потом к тебе придут и напишут заявление.
Вот поэтому никаких иллюзий нет. Я к таким делам отношусь очень осторожно. Понятно, что есть факт, но никто не знает, что произошло, потому что там контингент такой… Их же не из консерватории берут, не из нобелевских лауреатов, не отличников. Людям, которые занимаются реабилитацией не из коммерческих целей, а по чистому сердцу, им не позавидуешь. Они рискуют свободой. Кто-то честно работает и уверен, что к нему не придут. Придут.
Поэтому я не готов высказывать точку зрения. Я проходил через все это. Я знаю, как могут сказать те, знаю, как могут врать эти, знаю, как для достижения политических целей правоохранители могут идти на подлоги.
На что всем нужно обратить внимание — эта ниша существует до сих пор по одной причине: нет внятного закона о принудительном лечении, и государство этим не занимается. Если бы занималось, подобные частные центры были бы другими, лицензионными, использовали бы все передовые научные разработки, и у них был бы контакт с государством.
— Почему в реабилитационных центрах нельзя допускать родителей к зависимым детям?
— Человек должен какое-то время гарантированно находиться без наркотиков. Он всю свою жизнь жил за счет родителей и умеет их гипнотизировать. Он добьется от них чего угодно. У нас тысячи случаев, я тебе говорю, не сотни, а тысячи. Вот уже все нормально, пробыл полгода, и раз — появляются родители. Они им говорят: «Мама, спасибо, что сюда сдала, я стал нормальным человеком, но, видишь, какой тут контингент. Они уроды, им тут год надо пробыть, а меня можешь забирать. Кстати, завтра я выхожу на работу». И все. Очарованная мама бежит и говорит, что забирает своего мальчика. Ей говорят: «Не торопитесь, все начнется снова». А она: «Не-не, я своего ребенка знаю». Забирает, а через месяц возвращает полусгнившего и просит забрать обратно.
По этой причине все реабилитационные центры стараются минимально допускать родителей, так как те мешают процессу. Это я говорю о тех местах, где люди работают честно, на результат, а не из-за денег, и у них задача — вернуть обществу здорового человека.
— Как вы относитесь к родителям, которые сдали своих несовершеннолетних детей неизвестно кому?
— Послушай, ну у нас вот, к примеру, был детский реабилитационный центр — единственный в стране. У нас до 30 детей там находилось единовременно. За счет наших детей существовала 35-я школа на Шарташе, потому что там учились только наши дети из реабилитационного центра. И он был бесплатным. К нам обращались директора и преподаватели детских домов, потому что лет с 13–14 эти дети начинали терроризировать воспитателей. Эти дети у нас жили, получали профессию. Слава богу, я своих выпускников знаю, встречаю постоянно, и у многих жизни сложились. Мы следили постоянно за учебой.
У нас машина выезжала на улицу. Мы этих токсикоманов маленьких, которых пыжиками называли, — они у нас с 8–9 лет были. Но они успешными стали, я нескольких отслеживаю и знаю, где они. Мы душу вкладывали и денег не брали. Но опять же, этим должно заниматься государство, потому что нишу занимают. Кто-то с огнем в груди и по доброте душевной, как мы делали, а кто-то — за деньги.
— В вашем случае государство тоже не участвовало.
— Государство тогда не участвовало. Тогда этих беспризорников на улицах было много. Мне пытались претензии предъявлять. Говорю: «Слушайте, идите наловите, сколько надо, да занимайтесь, воспитывайте. Вон их полно — на Сортировке, на вокзале — везде, полные подвалы». Время такое было, и у нас, слава богу, получилось. Хотя бы за это нас не сажали.
— Эту организацию проверками не терроризировали, в чем и заключается проблема. В отличие от вас.
— Нас терроризировали, но у нас были добрые отношения с ПДН (подразделение по делам несовершеннолетних — прим.ред.), соцзащитой. Они нас всех знали. Всегда бывали уполномоченные. Мы работали открыто и журналистов всегда пускали.
— Где же все-таки грань между физическим воздействием на реабилитантов и дисциплиной?
— Дисциплина должна быть, очень важный момент. Не должно быть жестокости и унижения.
— Если есть правила, а ребята их нарушили, и им говорят: «Приседайте 100 раз». К этому как относиться?
— Приседания, отжимания — много где присутствуют. Чисто армейские «упал — отжался». У нас такого не было. Мы по-другому действовали.
Еще раз скажу самое главное, Кирилл. Ты не знаешь, как там было, и я не знаю. Потому что, с одной стороны, — свидетельства наркоманов, а с другой — свидетельства правоохранительных органов. И тем и другим верить нельзя.
* признан Минюстом иностранным агентом
