Среди книг, опубликованных Секисовым до отъезда в Петербург, была повесть «Кровь и почва» (2015 год) о политтехнологе, который примкнул к штабу партии «Державная Русь», выступавшей за патриархальные устои. Половина критиков увидела в тексте гротеск и абсурд, другая половина — суровый, почти социалистический реализм. В том, что границы между реализмом и абсурдом стираются, читатели убедились девять лет спустя, когда литератор Секисов — теперь уже питерский — выпустил роман «Курорт» об осевших в Грузии релокантах.
 Фото: Игорь Черепанов для 66.RU |
|---|
Если у вас нет времени читать интервью целиком, ниже — краткий пересказ. Он же — оглавление. Кликнув на конкретный тезис, вы окажетесь в той части текста, где Антон Секисов его раскрывает.
- Переезд в Петербург стал для писателя Секисова большой удачей — он начал по-другому смотреть на вещи, нашел свой литературный стиль и своих персонажей. Но повторять этот эксперимент никому не советует…
- Петербург — классическое лиминальное пространство, закулисье, куда можно попасть, выпав из реальности.
- Петербург перенасыщен разного рода фриками, существующими как будто в другой реальности — в снах или галлюцинациях, хотя это настоящие люди.
- Последняя книга Секисова — о релоканте, уехавшем из России в Грузию после мобилизации. Это редкая, если не единственная на сегодняшний день попытка осмыслить в художественной прозе последнюю волну эмиграции.
- Вопреки утверждениям критиков, поездки на книжные фестивали, участие в дискуссиях и встречах с читателями не отнимают у авторов книг время, необходимое для творчества, но создают ложное ощущение собственной значимости
- Писателю важно бездельничать — безделье рождает литературу. Работать с восьми до пяти в офисе, а ночами писать книги — не мой вариант, говорит Секисов.
«В Петербурге я попытался выстроить связи между местными покойниками»
— В один из дней вы уволились с работы, собрали чемодан и уехали в Петербург, где у вас не было ни друзей, ни родственников. Чем вас не устраивала Москва?
— Я спасался от рутины, от размеренной рациональной жизни, от определенности. Когда все время живешь в одном городе, ходишь привычным маршрутом по одним и тем же улицам, общаешься с одними и теми же людьми и каждый твой день складывается одинаково, хочется любой ценой вырваться из этого круга. Журналистика, которой я занимался, — дьявольская ловушка для писателя. Тебе кажется, что работа в СМИ близка к литературе. И там, и там — тексты, творчество и возможность на этом зарабатывать. Но эти два ремесла построены на принципиально разных основаниях. Журналистика — некий конвейер: форматы текстов, определенное количество строк/знаков, дедлайны. Непрерывный поток. Это сбивает прицел, ты утрачиваешь чувство слова. Иной раз читаешь книгу, написанную автором, работавшим в газете, и видишь, как журналист перебарывает в нем писателя.
— Почему вы отправились в Петербург, а не в деревню, в глушь, в Саратов?
— Возникла вдруг странная для 30-летнего человека убежденность, что, переехав в другой город, можно кардинально изменить и свою жизнь, и себя самого, и вообще как-то перезапуститься. Наверное, такие мысли больше свойственны людям юным и романтически настроенным — отправиться в Петербург, город красивых закатов, крыш, вдохновения, искусств и поэзии. Им это простительно, а взрослому человеку как будто нет. Но, подчинившись этой фантазии, я уехал, и в моем случае ожидания оправдались — в творческом плане для меня переезд стал большой удачей. Моя жизнь действительно изменилась. Я по-другому стал смотреть на вещи, нашел свой литературный стиль и своих персонажей. Но я бы никому особенно не советовал делать то же самое в надежде на успех. Знаю людей, которые, оказавшись в Петербурге, впадали в депрессию, и жизнь у них складывалась довольно мрачно. Надо честно сказать, что такой метод срабатывает не всегда.
— От чего это зависит?
— Мне кажется, Петербург — город очень доминантный, сильно влияющий на твой образ мыслей. Живя в Петербурге, все время находишься с ним в каком-то диалоге, взаимодействии. Временами это утомляет, а когда живешь долго, даже изнуряет. Восторг и апатия — такие эмоциональные качели, на которых сложно долго удерживать равновесие. Есть такое понятие — лиминальные пространства. Это закулисье, куда можно попасть, выпав из реальности. Например, места в неестественном контексте — совершенно пустая автострада или торговый центр, где нет ни одного человека. Так вот, Петербург — классическое лиминальное пространство. Центр города — сплошь здания XIX века, нередко заброшенные, непонятно кем населенные. Проспекты и улицы неестественно прямые, геометрически ровные. Такой ландшафт сам по себе вселяет в тебя какую-то смесь тревоги и эйфории.
— В вашей книге «Бог тревоги», которую напечатало уже питерское издательство, писатель тоже переезжает в Петербург, встречает там странных людей из творческой тусовки и однажды находит в «Википедии» статью о себе с фотографией собственной могилы и датой смерти. После чего отправляется на поиски этой могилы по кладбищам Петербурга. Что здесь правда?
— «Бог тревоги» — это практически автофикшн с элементами готического романа. Все персонажи там выведены под собственными именами, и текст большей частью основан на личном опыте.
— Как вышло, что поиски могилы превратились для вас в хобби?
— В детстве меня водила на Ваганьковское кладбище бабушка — для нее такое провождение времени было чем-то вроде культурной программы, хотя я не понимал тогда, зачем нужно ходить и смотреть на могилы. Инициация случилась в Петербурге. Там в центре города мало зеленых насаждений, и местные жители воспринимают кладбища как парковые зоны. У меня прогулки среди памятников тоже вошли в привычку. Был момент, когда я почти провалился в могилу XIX века на Смоленском лютеранском кладбище, где похоронен один немецкий доктор. И когда начал проваливаться, прямо почувствовал зов бездны. Такое двойственное чувство — смесь ужаса и восторга, когда хочется одновременно ринуться в эту бездну и бежать от нее. Похоже на ощущения от экстремальных видов спорта. Наверное, после этого я заинтересовался кладбищами.
— Вы ходили туда не только из-за прогулок на свежем воздухе?
— Я начал изучать могилы — кто там похоронен, записывал имена покойников, пытался найти о них информацию в интернете или в библиотеке. Кстати, очень интересный опыт — многое узнаешь о петербургской повседневности через историю его жителей — не обязательно известных полководцев или писателей, но и врачей, учителей, ремесленников. Создается какое-то стереоскопическое видение жизни в Петербурге.
— Как это происходит?
— Часто удается находить связи, которые совершенно не подразумеваются соседством могил. Например, на петербургском Новодевичьем кладбище лежит психиатр, один из основателей больницы святого Николая Чудотворца. Рядом похоронен пациент этой больницы, которого доктор мог знать. Очевидно, что лежат они рядом не умышленно — так судьба распорядилась. И такое очень часто бывает — ты находишь неочевидные зависимости между соседями по кладбищу. Увлекательнейшее занятие. Позже я написал гид по Никольскому кладбищу в Петербурге, где как раз постарался выстроить связи между местными покойниками. Нашел много пересечений между священниками, писателями, художниками.
 Фото: Игорь Черепанов для 66.RU |
|---|
| «Я писал свой первый текст, не все получалось, и возникла идея – прийти к Гоголю как к некоему языческому божеству с подношением и просьбой подсказать сюжетный ход». |
— Это правда, что вы пытались получить совет у Гоголя?
— Это было в 2015 году, еще до переезда в Петербург. На Новодевичьем кладбище в Москве есть участок, где рядом лежат Гоголь, Булгаков и Чехов — три суперважных для меня автора. Очень удобно — можно навестить всех сразу. Я тогда писал свой первый текст, не все получалось, и возникла идея — прийти к Гоголю как к некоему языческому божеству с подношением и просьбой подсказать сюжетный ход. Так я и сделал. На обратном пути, когда до метро оставалось метров двести, на меня набросилась непонятно откуда взявшаяся толпа цыган. Это было очень странно — последний раз я видел их в далекие 90-е. Не помню в точности, как все произошло, я впал в какое-то оцепенение, наверное, им удалось меня загипнотизировать. После общения с цыганами я лишился денег, наверное, сам и отдал. Похоже, это была шутка классика. С тех пор я не обращаюсь с просьбами к мертвецам.
«Мне важно бездельничать — в моем случае безделье рождает литературу»
— Один критик написал, что ваша питерская книга «Комната Вагинова» — смесь Сальникова с Тарантино. Это радикальное изменение стиля, потому что раньше вас сравнивали с Пелевиным, Шаргуновым и Платоновым.
— Сюжет подсказал петербургский писатель Валерий Айрапетян. Когда он жил в коммуналке на Невском, в соседней комнате какие-то чеченские бандиты держали пленника. Это продолжалось не день, не два, а несколько недель, в какой-то момент пришли омоновцы, выломали дверь и со всеми разобрались. Мне эта история долго не давала покоя — хотелось написать о петербургской коммуналке. Всегда казалось, что там происходит какая-то балабановщина. Сначала «Комната Вагинова» вышла в виде аудиосериала — для меня это был первый опыт, когда приходилось выпускать эпизоды в заданном темпе, обычно я пишу, как пишется. Но такой режим даже пошел на пользу — рассказ получился стройным и без лирических отступлений.
 Фото: Игорь Черепанов для 66.RU |
|---|
| «Сюжет «Комнаты Вагинова» подсказал петербургский писатель Валерий Айрапетян. Когда он жил в коммуналке на Невском, в соседней комнате какие-то чеченские бандиты держали пленника». |
— Главный герой романа, по профессии филолог, поселяется в питерской коммуналке, где когда-то жил писатель Вагинов, в надежде написать его биографию. Почему вы выбрали Вагинова, а, например, не Хармса? «Комната Хармса» звучит ничуть не хуже.
— Константин Вагинов — образцово-странный писатель или, как принято говорить, неконвенциональный. Не близкий широкой публике. Чем-то напоминает Хармса, но никогда не станет таким же популярным. Нишевые авторы меня очень интересуют — я всегда ищу такие оригинальные феномены, стараюсь рассказывать о них аудитории в надежде ее заинтересовать. Могу, например, прочитать лекцию в кабаре — есть в этом некоторое культуртрегерское удовольствие. Вероятность, что попытка окажется успешной, невелика, но как знать, может, кого-то это вдохновит.
— В коммуналке вы поселили сумасшедшего поэта, итальянца Гаэтано, женщину с енотом. С кого вы списали всех этих персонажей?
— Петербург перенасыщен разного рода фриками, существующими как будто в другой реальности — в снах или галлюцинациях, хотя это настоящие люди. Можно просто подсмотреть, но в данном случае кальки с живых людей не было — персонажи рождались скорее из неких общих ощущений от петербургской жизни. Атмосфера городского андеграунда очень вдохновляет. Но вот парадокс — чем меньше литературный герой похож на реального человека, тем больше вероятность, что тот увидит в нем себя и обидится. С «Комнатой Вагинова» так и было — сразу три человека посчитали, что я вывел их в образе поэта Сергачева.
— Ваш последняя книга — о релоканте, уехавшем из России в Грузию после мобилизации. Это редкая, если не единственная на сегодняшний день попытка осмыслить в художественной прозе последнюю волну эмиграции.
— Я ездил в гости к приятелю, который жил возле Батуми и, может быть, живет до сих пор в маленьком городке у моря. Там была своего рода коммуна гуманитариев, которые уехали из России и вели довольно беспечную жизнь, хотя тревожная атмосфера все время присутствовала. Стояла зима — туман, дождь, пустые пляжи. Я гулял по берегу и встретил мужчину лет тридцати пяти — релоканта из России. Он шел мне навстречу и немигающим взглядом смотрел куда-то вдаль, в пустоту. В глазах — тоска и потерянность. Такой городской невротик с кофе навынос, который попал в водоворот большой истории. Глядя на него, я сразу вспомнил Акакия Акакиевича, с которого сняли шубу. Чем не персонаж? Мне захотелось написать о человеке, зависшем вне времени, попытаться воссоздать обычный день из его жизни.
— Странную работу вы ему подобрали.
— У меня есть знакомый, который занимается аккаунтами вебкам-моделей и зарабатывает на контенте с обнаженкой. Платят за эти видео и фотографии европейские мужчины. Общаются с ними специальные люди, которые ведут блоги этих девушек. Когда я узнал об этом, подумал — может, мне тоже заняться такой перепиской, выдавая себя за женщину? Получил бы интересный творческий опыт. В реальности, впрочем, ничего не вышло. Но из попытки представить себя на месте этого человека получилась повесть о сорокалетнем релоканте Мите, который от лица вебкам-модели переписывается с мужчинами и пытается развести их на деньги.
— Когда вы не пишете тексты для аудиосериалов, предполагающие быстрый темп работы, какой у вас рабочий график?
— Идеальный вариант — проснуться, сходить в бассейн. Пока плаваешь, обдумываешь, о чем будешь писать. Но у меня нет такого — писать каждый день по два часа. Бывает, провожу за компьютером с утра до вечера или или не пишу вообще. Ежедневная работа начинается, когда уже материал собран, структура текста понятна, остается сесть и написать.
 Фото: Игорь Черепанов для 66.RU |
|---|
| «На встречах с читателями ты чувствуешь себя центром внимания – создается ложное ощущение собственной значимости. Это влияет на психику – можно слегка зазнаться, вот в чем главная опасность». |
— На подготовку требуется время. Два известных критика — Галина Юзефович и Константин Мильчин — считают, что поездки на фестивали, выступления и круглые столы отвлекают авторов от их основной работы — сочинения текстов. Романы, созданные второпях, получаются короткие и сырые.
— Я стал ездить на фестивали только в этом году, сначала соглашался на все предложения организаторов, а потом понял — это тяжело, нужно находить баланс. Но проблема не в физическом времени, которое тратишь. Съездить на фестиваль — все равно что провести уикенд в другом городе. Это случается не так часто, максимум — два раза в месяц. Другое дело, что на встречах с читателями ты чувствуешь себя центром внимания — создается ложное ощущение собственной значимости. Это влияет на психику — можно слегка зазнаться, вот в чем главная опасность. И еще, когда много выступаешь, это снижает вес твоих слов и их значение. Смысл сказанного постепенно вымывается. Некоторые писатели вообще не дают интервью, чтобы не повторяться, тем более что вопросы им обычно задают одни и те же. Стивен Кинг, например, готов писать по три романа в год, не отвлекаясь на посторонние дела, хотя (это мое личное мнение) одна книга в год — намного лучше, чем три.
 Фото: Игорь Черепанов для 66.RU |
|---|
| «Сейчас появилось больше возможностей для писателей, чем было, скажем, 10 лет назад. В том числе окололитературных – наставничество, выступления/лекции, рассказы на заказ». |
— Вы уже достигли стадии, когда писатель может заниматься только литературным трудом и жить на гонорары?
— Наверное, нет. Был период, примерно полгода, когда на меня свалилось сразу несколько гонораров за книжки. Писательских заработков хватало — это действовало на меня как наркотик, меняющий мозги на структурном уровне. Ты понимаешь — вот жизнь, которой тебе хочется жить. Есть авторы, совмещающие литературный труд и работу — после восьми часов в офисе они возвращаются домой и пишут книги. Я так не могу. Мне важно бездельничать — застревать в этих массах времени. В моем случае безделье рождает литературу. Сейчас появилось больше возможностей для писателей, чем было, скажем, 10 лет назад. В том числе окололитературных — наставничество, выступления/лекции, рассказы на заказ. Плата за них вместе с гонорарами, роялти и продажами прав на экранизацию позволяет многим авторам жить писательством, если у них не очень большие запросы. Мне такая практика еще не удается в полной мере. Когда чувствуешь, что цель рядом, но ты не можешь ее достичь, становится обидно.
