В одном из первых изданий «Денискиных рассказов» (1961 год) художник изобразил главного героя по фотографиям Дениса Драгунского, и тот потом всю жизнь объяснял, что не имеет ничего общего с книжным двойником.
— Меня все время спрашивают, выливал ли я из окна манную кашу, утаскивал ли меня клоун под купол цирка, пел ли я в школе куплеты «Папа у Васи силен в математике». Читателей — и взрослых, и детей — интересует именно это, — говорит Драгунский. — Они уверены, что мой папа записывал истории, которые я ему рассказывал. Был даже такой дружеский шарж, где художник изобразил нас вдвоем, с подписью: «Известны всем его таланты, ему не свойственны описки. Успешно пишет он диктанты под наблюдением Дениски». Но это было бы слишком просто — из рассказов ребенка не получится детской книжки, как не получится детектив из полицейских историй. Главное — это фантазия автора. О Дениске папа написал 61 рассказ. Только в одном из них — «Третье место в стиле баттерфляй» — говорится, как все было на самом деле. Остальное — в большей или меньшей степени вымысел. Я никогда не влюблялся в девочку на шаре и не менял самосвал на светлячка.
— У персонажей «Денискиных рассказов» были прототипы?
— Были — их даже звали так же. Например, Ванька Дыхов — мальчик с велосипедом из рассказа «На Садовой большое движение» — это кинорежиссер Иван Дыховичный. Мой друг Мишка был не таким упитанным, каким его изображают на картинках, а худым, как щепка. Мы шутили, что можем просунуть его под дверь, если он забудет дома ключ. К сожалению, их обоих уже нет в живых, а что стало с Аленкой, мне неизвестно.
— Вы говорили, что издательства не брали в печать «Денискины рассказы». Если бы не нашелся человек, который помог вашему отцу их издать, ваша жизнь сложилась бы иначе?
— Если бы рукопись не напечатали вообще никогда, на меня не нацепили бы ярлык — герой «Денискиных рассказов». Иногда спрашиваешь себя: я — реальный человек или персонаж? Сейчас я как раз пишу об этом книжку — не автобиографию и не комментарии к «Денискиным рассказам», скорее, пытаюсь разобраться — как воздействовал на меня литературный образ и как я пытался избавиться от его влияния. Не будь «Денискиных рассказов», моя жизнь определенно сложилась бы иначе. Наверное, в ней появились бы какие-то другие развилки.
Развилки на дороге в литературу
— Стать писателем вы решили по примеру своего папы?
— Мой папа писал скетчи и выступал с ними на концертах, мама была актрисой. Их окружали режиссеры и актеры-эстрадники — очень талантливые и приятные в общении — Рина Зеленая, Миронова с Менакером, конферансье Борис Брунов, фокусники, жонглеры, балалаечники и акробаты. При этом у меня сложилась, как говорят психологи, отрицательная идентификация — я точно знал, что не хочу быть ни актером, ни писателем. В мечтах видел себя офицером или священником. Ни то, ни другое не получилось. От военной карьеры меня отговорил наш родственник, генерал-полковник Давид Абрамович Драгунский, дважды герой Советского Союза, а в священники не пустили родители.
 Фото: Игорь Черепанов для 66.RU |
|---|
— Дениска из книжки хотел быть астрономом, машинистом метро или капитаном дальнего плавания.
— Это совсем не про меня. В старших классах я решил стать филологом и стал им — изучал древнегреческий язык. Никакой связи с литературой тут тоже не было. Папа очень радовался, когда я поступил в университет, гладил меня по голове и говорил: будешь у меня книжный червь. Такую жизнь я себе, в общем-то, и планировал. Представлял, что у меня будут старенькие очки, подвязанные веревочкой, и пиджак с засаленными рукавами, в котором удобно изучать древние рукописи. Собственно, так и вышло — весь срок обучения я занимался византийскими манускриптами.
— Мечты сбылись?
— Если бы. Работу по специальности я найти не смог. Надо было куда-то устраиваться, и меня взяли в Дипломатическую академию МИД СССР — преподавать современный греческий язык. В университете мы его тоже изучали, правда, не очень хорошо, но я руководствовался известным принципом — если чего-то не знаешь, начинай учить этому других. За шесть лет преподавания мне удалось хорошенько отшлифовать свой греческий, хотя в дальнейшем он мне не сильно пригодился.
— Четыре ваши пьесы шли в московских театрах, одна из них — «Пчелка» — продержалась на сцене 18 лет. Почему вы отказались от этого ремесла?
— Четыре поставленные пьесы за 12 лет — очень скромный результат. Эксперимент оказался провальным — я прекрасно это понимаю. Стать театральным драматургом (и кинодраматургом) мне не удалось. Я нашел себя в другой сфере, занявшись политической аналитикой. Мои статьи публиковали престижные издания, их переводили на иностранные языки, меня приглашали читать лекции за рубежом — это был успех. Я ушел в политику, стал главным редактором партийной газеты «Союза правых сил». СПС считался такой нормальной системной оппозицией — в 2007 году нам твердо пообещали, что партия пройдет в Госдуму. Я тоже баллотировался — возглавлял один из региональных списков. Получил удостоверение кандидата в депутаты и бесплатный проход в метро. Но потом наверху что-то случилось, и прежние договоренности оказались недействительными — вместо 5,5% голосов СПС набрал 0,97%.
— Оппозиция договаривалась с властью, что ее пустят в Госдуму?
— Да. К тому времени выборы стали абсолютно зарегулированными, если бы Кремль захотел, мы получили бы 15%, а если бы не захотел — ноль целых и ноль десятых. Я мог стать депутатом Госдумы, ездить на казенном автомобиле, говорить какую-нибудь хрень и заботиться только о том, как пройти на второй срок. Но — не вышло. Тоже своего рода случайность. Политика кончилась, но остался блог в ЖЖ, где я пропагандировал деятельность партии — у него было 700 подписчиков (тогда казалось, что это ужасно много). Расставаться с блогом мне не хотелось, и я начал публиковать там рассказики о себе и своих знакомых, а потом и просто — краткие новеллы. Число подписчиков сразу стало расти, а когда этих публикаций накопилось достаточно, издательство «Рипол-классик» предложило напечатать их на бумаге. Первая книга «Нет такого слова» вышла в 2009 году тиражом три тысячи экземпляров, позже были допечатки и переиздания. Через год сборников было уже три, потом — еще три, потом — еще один, а в 2013 году я выпустил повесть «Архитектор и монах» — о том, как однажды в венском кафе «Версаль» встретились неудавшийся художник и недоучившийся семинарист — Гитлер и Сталин, и их встреча изменила ход истории.
 Фото: Игорь Черепанов для 66.RU |
|---|
«Я мог стать депутатом Госдумы, ездить на казенном автомобиле, говорить какую-нибудь хрень и заботиться только о том, как пройти на второй срок».
— Вы так быстро пишете книги?
— Обычно на роман уходит полгода. Когда в голове все сложилось, остается сесть и работать с утра до вечера. Иногда приходится менять клавиатуру из-за того, что начинают выпадать клавиши.
— Сейчас вы считаете себя успешным?
— Мой успех в том, что у меня есть читатели. Их немного, но мы общаемся в социальных сетях, и я знаю — эти люди действительно следят за всем, что я пишу. Мне еще повезло, конечно, что меня взяла в группу своих авторов Елена Шубина — ее издательство выпустило 17 моих книг. Теперь я не беспокоюсь, когда пишу новую книжку, — знаю, что ее тоже напечатают. Один мой приятель — тоже филолог — сказал как-то, что изучает русских классиков третьего-четвертого ряда. Меня очень вдохновила эта фраза — в четвертом-то ряду место для меня точно найдется.
— Издатель не в претензии, что вы выкладываете свои рассказы и романы в интернет?
— Вовсе нет. Считается, что человек, прочитавший книгу в Telegram, уже не станет покупать ее в магазине. Но это заблуждение. Текст в интернете только привлекает внимание к бумажному изданию. В конечном итоге книжку захотят поставить на полку. Обычно это случается года через три.
Как фабрикуют прозу
— В своих рассказах вы пишете о номенклатурной советской элите — «Дом на набережной», привилегии, пайки, черные «Волги». Ваши родители ведь не были партийными функционерами, откуда вам известно, как все было?
— Ну как — откуда? В детстве я жил в самом-самом элитном доме Советского Союза по адресу Москва, улица Грановского, 3. Это даже круче, чем «Дом на набережной». Жильцами в разное время были Троцкий, Хрущев, Косыгин, Рокоссовский, Конев, члены Политбюро — да кто хотите. Мой дед работал водителем при Совете министров СССР, возил ответственных товарищей. В подвале этого дома ему выделили комнату, и он сумел прописать туда маму. Потом мы жили в этой комнате вчетвером — я, мама, папа и дедушка. Чтобы дотянуться до окна, я подставлял стул, но видел только тротуар, голубей и чьи-нибудь ботинки. Это был взгляд снизу на жизнь советской элиты (позже мы перебрались в кооперативную трехкомнатную квартиру, но это другая история). Уже на филологическом факультете у меня появилось много знакомых ребят из номенклатурной среды, девушек, с которыми я крутил романы. Я бывал в их квартирах, иногда даже жил там какое-то время, и мне рассказывали, что происходило за кулисами — о назначениях, интригах, ссорах, предательствах. Так что я прекрасно знаю, о чем пишу.
— Среди ваших персонажей, которых можно назвать советскими обывателями, трудно найти человека на роль положительного героя.
— Какое время, такие и герои. Возьмите, например, Гоголя — есть у него положительные персонажи? Нет. А у Пушкина есть. У Чехова положительных тоже нет, а у Тургенева есть. Почему? Все очень просто. Когда Гоголь начал писать, всех декабристов уже вывели под корень, а народовольцы еще не появились. При Чехове уже не было народовольцев, а эсеров и социал-демократов, о которых писали Горький, Леонид Андреев, Серафимович и даже молодой Александр Грин, еще не было. Получается так: революционная волна — провал — снова революционная волна — снова провал. Гоголь и Чехов попали в эти провалы и честно писали о людях из той жизни, которую они наблюдали.
 Фото: Игорь Черепанов для 66.RU |
|---|
«Какое время, такие и герои. Возьмите, например, Гоголя — есть у него положительные персонажи? Нет».
— Вы тоже попали в провал?
— Наверное, да — в провал. Но вы знаете, героические фигуры меня не особенно привлекают. Наверное, из-за того, что я нахожусь в бессознательном диалоге с соцреализмом. Вот вы говорите — обывательские интересы, а какие интересы не обывательские — революционные, научные или какие-нибудь там романтические? Вполне возможно. Но таких страстей мало сейчас — к сожалению, а может, к счастью. Спокойный период. А повести об инженерах, которые строят заводы в тайге, о ткачихах и милиционерах, где все такое черно-белое, уже надоели, может быть, потому, что были плохо написаны. Я рассказываю в своих книгах о том, что вижу на самом деле, и всегда говорю критикам, что положительные герои у меня есть. Это мои читатели, готовые, как говорится, облиться слезами над вымыслом и посочувствовать изображенным «обывателям».
— Сюжеты ваших новелл не всегда правдоподобны. Когда подписчики Telegram упрекают вас в этом, вы отвечаете, что взяли случай из жизни или — что жизнь намного изобретательнее литературных сюжетов. Но речь идет о доверии читателей. Как тут быть?
— Есть один важный момент. Свои тексты я обсуждаю с читателями в социальных сетях. Некоторым действительно кажется, что мои сюжеты недостаточно правдоподобны. Думаю, точно так же они воспринимают и сочинения других авторов, в том числе — классиков, хотя не могут сказать им об этом напрямую. В том же романе «Война и мир» Толстого много сюжетных и фактических натяжек. Вопрос — почему автор убивает своих героев? Умирает князь Андрей, при родах умирает Лиза — эти смерти нужны ровно для того, чтобы выпрямить сюжет и сделать его более складным. Кто скажет, зачем погиб Анатоль Курагин? Формально — из-за того, что на войне ему оторвало ногу. Но я читал, что в России после наполеоновской кампании 1812 года было много одноногих помещиков. Они спокойно занимались хозяйством, женились, заводили детей. А оставь Толстой этого персонажа в живых, получилась бы какая-то достоевщина — Курагин, ковыляющий на одной ноге, и Наташа, которая выходит замуж за Пьера. Возникает ненужная коллизия. Куда проще расчистить поле, убрав лишние фигуры. Жизнь действительно богаче любого вымысла. Почему тогда я должен отдавать предпочтение статистике, а не отдельным фактам?
— Почему вы назвали последнюю книгу «Фабрика прозы», если фабрика — это конвейер, с которого сходят одинаковые изделия?
— Для меня фабрика не столько конвейер, сколько предприятие, где из сырья за несколько стадий получается готовый продукт. Так из впечатлений жизни, из переживаний автора получается текст. Я сам себя так воспринимаю, как маленькую фабрику прозы.
— Судя по диалогам с читателями, у вас есть универсальный конструктор сюжетов, которые вы собираете из готовых блоков в разной последовательности. И это действительно напоминает фабрику.
— Собрать — еще полдела, надо, чтобы эта конструкция поехала. Как сделать, чтобы текст ожил? Вот мне приятно иногда поговорить с читателями на тему всяких вариантов, возможных развилок, персонажей. Для них это прекрасная возможность заглянуть на творческую кухню писателя. Мне интересно знать, как воспринимают меня и мои тексты, что на самом деле одно и то же, потому что мои тексты — это я.
