Диссидентская цифра
«Мы без конца проклинаем товарища Сталина, и, разумеется, за дело. И все же я хочу спросить — кто написал четыре миллиона доносов?» — знаменитая фраза писателя Сергея Довлатова в массовом сознании стала символом страшных времен репрессий «Большого террора», жертвой которых мог оказаться буквально каждый.
Правда, историки относятся к довлатовской цитате со скептицизмом. По словам сотрудника кафедры истории России Уральского федерального университета, кандидата исторических наук Сергея Соколова, сколько доносов было написано жителями страны в годы «Большого террора» на самом деле, доподлинно неизвестно — полностью архивы не сохранились, кроме того, не каждый донос заканчивался преследованием и становился частью уголовного дела, чтобы его можно было посчитать.
«Откуда взялись четыре миллиона, мне кажется, это какая-то такая диссидентская, перестроечная, может быть, цифра, которую надо проверять, не уверен, что адекватная. Я могу сказать, как историки сейчас смотрят на «Большой террор», он был инициирован сверху. Это результат целенаправленной, спланированной операции, которую провели органы НКВД», — рассказывает Соколов.
Секретный приказ № 00447 «Об операции по репрессированию бывших кулаков, уголовников и других антисоветских элементов» был издан 30 июля 1937 года. До этого приказ обсуждался в политбюро ЦК ВКП (б) и был одобрен руководством страны.
| Иосиф Сталин и нарком Николай Ежов, который руководил «Большим террором» |
Среди тех, кто попал под репрессии, оказались раскулаченные крестьяне, участники «белого» движения, царские чиновники, священники, троцкисты, эсеры, все те, кто попал в картотеки НКВД еще в 1920-е годы.
«В эту же категорию попали и уголовники, но по уголовным статьям было осуждено меньше, чем по политическим. Этот приказ устанавливал квоты по арестам на территории всех краев, областей и республик СССР. Были четкие установки: тысяча, две тысячи, три. На каждую область — свой лимит. Причем местным органам нельзя было их превышать. Арестовывать меньше было можно, но эти лимиты все равно неоднократно пересматривали в пользу увеличения объема, в том числе по просьбе работников НКВД на местах. Почему они обращались с этими просьбами — вопрос. Может, хотели выслужиться, может, еще что-то. Так или иначе, это привело к аресту миллиона четырехсот тысяч человек. Семьсот тысяч — расстреляли. И это только те, что подтверждены», — говорит ученый.
Кроме приказа № 00447 были еще приказы о репрессиях в отношении национальных меньшинств. Процессом руководили «сверху», в первую очередь нарком Николай Ежов, но на некоторых расстрельных списках, конечно, стояла и подпись Сталина.
«Как только политбюро принимает решение свернуть этот процесс, когда осенью 1938 года Ежова меняют на Берию, он останавливается. И как только вышло постановление, «Большой террор» прекратился», — утверждает Сергей Соколов.
Какую роль сыграли доносы
Поскольку репрессии начались и закончились по приказу правительства, историк не считает, что доносы сыграли какую-то важную роль в раскручивании маховика «Большого террора». По его мнению, они были скорее следствием, но не причиной.
«Такая была обстановка в стране, такой был информационный фон. Газеты же с утра до вечера публиковали материалы, в которых разоблачали врагов народа. В том числе и среди высшего руководства. Многие политические процессы в то время были показательными, например дело Тухачевского или Бухарина. Естественно, атмосфера была такая, что многие люди верили в происходящее. А те, кто не верил, у них появлялись сомнения, что не могут столько человек арестовывать ни за что», — поясняет ученый.
Соколов указывает и на то, что в массовом сознании произошла путаница между теми доносами, после которых задерживали людей, и теми, которые они писали уже будучи под арестом — запуганные или подвергнутые пыткам. Нередко доносы писали и сами сотрудники НКВД.
«Да, конечно, доносы в обществе были. Их писали. Но мне неизвестны исследования, которые бы устанавливали их точное количество, кроме того, неизвестны исследования, которые могли бы установить связь доноса и последующего ареста. Далеко не каждая жалоба заканчивалась заключением под стражу. Даже в период «Большого террора» недостаточно было назвать соседа троцкистом для того, чтобы его гарантированно забрали сотрудники НКВД», — говорит Соколов.
То есть говорить о том, что на доносы был общественный запрос, — неверно, считает историк. Государство не полагалось на них как на основную форму раскрытия врагов. К тому моменту все списки неблагонадежных граждан уже были составлены.
«Какие-то люди, которые однозначно должны были быть в списках, например писатель Павел Бажов, под арест не попали. Хотя с самого начала гражданской войны он выбрал не совсем верную, как потом оказалось, позицию. В его биографии был эсеровский эпизод. Бажов был членом партии эсеров до 1917 года. И его следовало бы репрессировать, и, может, на него и были доносы», — рассказывает историк.
Впрочем, были и другие примеры. Например, дело архитектора Дукельского (проектировал екатеринбургский ЦПКиО и здание штаба Центрального военного округа), его арестовали в 1937 году и он был расстрелян. Хотя родился в 1909 году и до революции «запятнать» себя ничем не мог.
«Дукельского арестовали после доноса некоего Каменева, но известно, что тот показания давал под пытками. И на примере архитектора можно посмотреть, как из-за ареста изменилось отношение к человеку. До заключения Дукельского под стражу его коллега Соловьев давал ему исключительно положительные характеристики. Но после ареста, как и многие, выступил резко против него», — резюмировал Соколов.
Получается, не неприязнь к человеку стала причиной доноса, а донос стал причиной неприязни. И таких случаев было много. Отсюда и заблуждение о массовой тяге к доносительству, которой на самом деле не было. Поскольку государство самостоятельно выбирало себе жертв.
| Архитектор Алексей Дукельский |
Донос — средство коммуникации
Кандидат исторических наук, доцент кафедры зарубежного регионоведения Уральского федерального университета Светлана Быкова изучала в Государственном архиве Свердловской области множество дел, инициированных НКВД в 1930-е годы. Она также подтверждает, что доносов в следственных делах встречается не так и много, так что распространенное мнение о массовом доносительстве — миф.
«Я удивляюсь, что принимают на веру этот миф, абсолютно не знакомясь с документами. Я очень много смотрела дел и, в том числе массовые, на 230 человек. И даже на эти 230 — самое большое восемь доносов, в том числе несколько из них на одного человека. Те доносы, которые я видела, были очень разного характера и объема, как правило, это были анонимные записки, иногда очень краткие: «Проверьте такого-то, он белогвардейский офицер», и точка, в других случаях — пространные заявления на двух–четырех страницах. Некоторые были написаны малограмотными людьми с огромным количеством грамматических, пунктуационных и орфографических ошибок», — рассказывает она.
Быкова добавила, что, несмотря на то, что доносительство не носило массовый характер, отдельные случаи доносов в корыстных целях встречались — из зависти, желания выслужиться или отомстить человеку.
«Их не так много, скорее, отдельные случаи, и это явление сильно преувеличено в художественной литературе. Это же было, кроме всего прочего, опасно. Потому что могло повлечь еще и арест самого автора, которому сотрудники НКВД задавали вопрос, почему тогда ты раньше молчал и не сообщал?» — поясняет историк.
Чаще всего люди, по словам Быковой, писали доносы, откликаясь на правительственные решения или новые чистки, например, после того, как объявлялось о новой волне борьбы с «троцкистами» или «правым уклоном».
По мнению историка, доносы стали еще средством диалога с властью и возможностью людям высказаться. Потому что в 1930-е годы открыто критиковать действия партии было невозможно. Критику сразу признавали контрреволюционной деятельностью и антисоветской агитацией. У сотрудников НКВД были знаковые сокращения этих преступлений: КРД и АСА.
«Люди не понимали, как эту критику высказать и не понести наказание. Иногда даже в адрес центральных и местных органов власти таким образом высказывали свои замечания. Например, человек писал, что не хватает хлеба. Это после того, как он всю ночь простоял в очереди, а утром нужно было снова идти на завод. Наверно, это не те слова, за которые стоит осуждать. Люди писали о дефиците промышленных товаров и продуктов питания, о многочасовых очередях, о проблемах на производстве, о неправильных и несправедливых решениях правительства и ЦК ВКП (б) — обо всех проблемах, которые замечали, но о которых опасались открыто говорить», — рассказывает ученый.
Объемные заявления, адресованные в газеты или в НКВД — иногда с указанием фамилии и домашнего адреса автора, — как правило, содержали «обвинения» в адрес публичных персон: например, первых секретарей обкомов, журналистов, ученых, руководителей предприятий, директоров крупных заводов, преподавателей университетов.
| Быкова рассказывает, что, к примеру, рабочие могли написать обращение, в котором выражали непонимание, почему у первого секретаря Свердловского обкома Ивана Кабакова (второй слева) огромная квартира, а они живут в ужасных условиях: неотапливаемых общежитиях и необустроенных комнатах. |
В делах встречаются и доносы, написанные в камерах следственной тюрьмы НКВД на Ленина, 17 и даже в исправительных лагерях. Часто сотрудники обещали доносчику сократить срок заключения и склоняли его к сотрудничеству.
«Находясь в отчаянии и полной власти сотрудников НКВД, некоторые люди под угрозами, моральным давлением или под пытками были вынуждены подписать как самооговоры, так и доносы на других людей, «подтверждая» фальсифицированные следствием обвинения», — поясняет Светлана Быкова.
Но, конечно, среди доносчиков были и идейные люди, которые «болели за Родину».
«Я не могу понять, почему в нашем советском обществе живут противники социалистического строительства и никто ими не интересуется, фамилия, имя, адрес — проверьте», — писали они. Иногда такие доносы были даже в адрес НКВД, люди прямо заявляли: «Если ты не примешь мер, то я и на тебя напишу». Шла активная коммуникация. Если человек хотел продолжать диалог с властью, он писал имя и фамилию», — рассказывает историк.
По словам Светланы Быковой, приказы о репрессиях шли сверху, власти активно искали и находили внутренних врагов, тем самым управляя настроением общества. Доносы не были непосредственной причиной обвинений, они могли долгое время — иногда в течение нескольких лет — оставаться в делах и использовались НКВД как дополнительный аргумент обвинений в период акций, санкционированных центральной властью.
