Принимаю условия соглашения и даю своё согласие на обработку персональных данных и cookies.

«Любой серийный убийца — недоработка полиции»: интервью с журналистом-расследователем Сашей Сулим

«Любой серийный убийца — недоработка полиции»: интервью с журналистом-расследователем Сашей Сулим
Фото: Антон Буценко, 66.RU
Журналист-расследователь Саша Сулим уже несколько лет занимается изучением темы ангарской «маньячной группы», которая в 2012 году поймала серийного маньяка Михаила Попкова, совершившего 80 доказанных убийств. Кроме того, недавно Сулим совместно с «Редакцией» сняла фильм о серии пропаж детей в Тюмени. Корреспондент 66.RU встретился с журналисткой, чтобы узнать, как расследуются серийные убийства в России и что нужно сделать, чтобы предотвратить преступления маньяков.

Саша Сулим известна по материалам в «СМИ» (выполняет функцию иностранного агента), где писала о пытках в российских тюрьмах, преследованиях бывших участников вооруженного подполья на Северном Кавказе, приговоренных к смертной казни, педофилах, неонацистах и добровольных ампутантах. В 2019 году Саша получила премию «Редколлегия» за текст о «маньячной группе» из Ангарска.

О деле «ангарского маньяка» Михаила Попкова Сулим сняла документальный фильм и выпустила книгу «Безлюдное место».

Недавно вышел еще один фильм Сулим — об убийстве в Тюмени 9-летней Насти Муравьевой и о серии пропаж детей в городе.

Корреспондент 66.RU встретился с Сашей Сулим на фестивале «ГикКон» и поговорил с ней о российских маньяках и расследовании серийных убийств. Если у вас нет времени прямо сейчас читать текст полностью, ниже прикрепляем краткие тезисы из интервью. Их же вы можете использовать в качестве навигации по тексту.

«Любой маньяк — это продукт сложившейся системы»

— История «ангарского маньяка» развивалась в период с 1992 по 2010 год. Все эти годы полиция отказывалась возбуждать дела по обращениям пострадавших и на протяжении долгого времени не связывала преступления в одну серию. Очень поражает, что в фильме про Тюмень опять слышишь от родителей пропавших детей, что сотрудники полиции отговаривали их писать заявления — ведь тогда можно попасть на учет подразделения по делам несовершеннолетних. Получается, за столько лет в российском следствии ничего не поменялось?

— Истории, о которых идет речь в фильме про Тюмень, тоже датируют концом 90-х — началом 2010-х. Здесь ситуации очень похожи на те, что были в Ангарске. Люди сталкивались с ужасной трагедией, а полиция просила их подождать и не писать заявления. Из-за этого потеряли время, свидетелей и минимальные следы.

Но главное — то, что люди, которые занимаются поисками, как мне кажется, не на 100% выполняют свою работу. «Ангарский маньяк» — или сейчас «тюменский маньяк» — это не только конкретный человек. Само это понятие порождает некая система. Ангарск показал это на 100%: сначала сотрудники на невысоких должностях недоработали, а потом руководство начинало на это тоже закрывать глаза. И все потому, что никому не нужна серия [преступлений]. Потому что приедут проверяющие из Москвы, а проблем в каждом ведомстве на местном уровне немало. В общем, много трудностей. Зачем лишние глаза?

И пока кто-то старается всеми силами избежать проверки, проходит время, число жертв увеличивается, и мы получаем то, что получаем.

— Такие люди, как Артем Дубынин (руководитель «маньячной группы», задержал Михаила Попкова в 2012 году), это до сих пор исключение из правил в органах?

— Абсолютно. Более того, появилось даже некоторое правило, что такие люди, как Артем Дубынин, уходят из полиции. Когда мы снимали фильм про пропажу Насти Муравьевой, я общалась с бывшим сотрудником полиции, который напомнил мне Артема. Он тоже разочаровался и ушел из органов, осознав, что система ему не дает работать так, как он считает необходимым.

Дело в том, что у каждого сотрудника полиции каждый день куча разных задач. Среди них есть, например, кража пяти тысяч рублей, убийство и еще восемь каких-нибудь дел. Все их ему одинаково надо закрыть и заполнить множество бумажек. Это отнимает много времени. Становится очень трудно одновременно заниматься всей этой текучкой и искать серийного преступника. Все-таки для того, чтобы искать серийного преступника, должны организовывать отдельную группу — как в Ангарске была «маньячная группа». Но этого, как правило, не происходит.

«Маньячная группа» просуществовала более 15 лет и распалась в декабре 2018 года, когда ее руководителя Артема Дубынина вынудили уйти на пенсию.

«Никто не застрахован от того, чтобы стать маньяком»

— Как вы для себя отвечаете на вопрос, маньяками становятся или рождаются?

— Маньяками точно не рождаются, ими становятся обычные люди. Да, есть те, кто в силу генетики склонен к жестокости, но далеко не все они становятся маньяками. Это сложный феномен, в котором нет однозначного ответа, почему это происходит. У человека может быть предрасположенность, но чтобы все дошло до критической точки, на него должен повлиять большой комплекс факторов.

— Маньяков сравнивают с наркоманами. Это сравнение подразумевает, что и те и другие раз за разом стремятся увеличить «дозу». Но о каком увеличении «дозы» может идти речь, когда убийство само по себе — это уже максимальное, что можно сделать с человеком?

— Кроме дозы это сравнение подразумевает, что человек, как наркоман, испытывает реальную ломку, от которой страдает физически. Героиновый наркоман идет за дозой не для того, чтобы кайф получить — ему нужно снять боль.

Так же и здесь. Человек, которого мы обывательски называем маньяком, вне эпизода чувствует себя плохо и подавленно. При этом он не наблюдается у психиатра, не пьет никакие лекарства, чтобы избавиться от этого чувства. Рано или поздно он понимает, что в момент совершения убийства ему становится лучше. Но длится это недолго, поэтому ему хочется убивать снова и снова.

А по поводу увеличения дозы, насколько я понимаю — мне сложно судить, со мной подобного не было, — работает так. Сначала человек может убить животное, и этого ему достаточно. Но со временем ему необходимо нечто большее — ведь совсем иные ощущения он будет испытывать при убийстве человека. В то же время маньяки не столько стремятся убить — им важнее получить власть над человеком, пока он еще жив. Поэтому жертв часто долго пытают — как будто чем дольше длится пытка, тем больше маньяк чувствует самореализацию.

— Как пандемия повлияла на поведение маньяков? Насколько мне известно, во время локдауна выросло число жертв домашнего насилия, но кажется логичным, что убийства и похищения людей на улицах должны были сократиться. Или нет?

— Мне в рамках разговора про Тюмень на ковид указывал только эксперт-криминалист Дмитрий Кирюхин. По его словам, убийца Насти Муравьевой — это тот же человек, который похищал детей 20 лет назад. Маньяк перестал орудовать в городе примерно 10 лет назад [тогда пропала 11-летняя Аня Анисимова]. А сейчас, по мнению Кирюхина, маньяк мог снова начать действать, так как из-за ковида мог потерять работу, а значит, у него появилось много времени и осталась предрасположенность к насилию.

У Кирюхина большой профессиональный опыт, поэтому я думаю, что к нему можно прислушаться. Кроме того, когда я писала книгу, мне один профайлер рассказывал, что окружение может быть очень сильным сдерживающим фактором для маньяка. У человека может быть семья или работа, связанная с постоянным общением с людьми. В этом случае у него просто нет возможности пойти, кого-то выследить, затащить в лес и убить — люди вокруг заметят в нем какие-то перемены, позвонят в скорую, и человека начнут лечить. А вот в других случаях — когда нет такого постоянного окружения — человек, находясь в своем психозе, проводит дни, месяцы и годы, и это в итоге выливается наружу.

В России есть места, где потенциальным маньякам могут оказать помощь. Так, например, в фильме «Редакции» рассказывается о лечебно-реабилитационном научном центре «Феникс» в Ростове-на-Дону. Стоимость лечения здесь порядка 250—300 тыс. рублей.

— По вашему мнению, что нужно делать с маньяками? Лечить в специализированных центрах? Сажать в тюрьму пожизненно? Или какие-то другие меры принимать?

— Моя философия по жизни состоит в том, что людям нужно помогать. Они не виноваты в том, что чем-то заболели или что с ними произошло то, что стриггерило развитие таких наклонностей. От этого никто не застрахован.

Поэтому я за то, чтобы людей, которые начинают ловить у себя признаки склонности к убийствам и жестокости, лечить. Причем нужно создать такие условия, чтобы обратиться за помощью им было легко и не страшно.

В фильме про Тюмень у нас показан яркий в этом отношении пример пациентки из центра «Феникс». Она в определенный момент уже точила ножи и выслеживала кого-то в парке. Но все же не дошла до той стадии, когда голова совсем отключается, и благодаря этому вовремя попала к врачам. Это большая удача.

Но если говорить, о тех, кто уже совершил преступления, с ними все устроено иначе. Сколько человек должен отсидеть за такое преступление, определено законодательством. Но у нас есть большая проблема в том, что пенитенциарная система не исправляет людей.

Вот, например, сейчас вроде бы Роман Емельянцев [маньяк из города Шахты, которого осудили на 15 лет за убийство троих человек] вышел на свободу. Он в начале нулевых говорил о том, что продолжит убивать после освобождения, но за это время, конечно, мог пересмотреть свою позицию. Но однозначно, что проблема, которая заставила Емельянцева убить троих человек, никуда не исчезла.

Нужно понимать, что тут дело не в силе воли, как кому-то может показаться. Это нужно лечить терапией и медикаментами, а за самим человеком присматривать. Если он осознал сам, что совершил, и готов работать над собой всю дальнейшую жизнь, это круто. Не давать человеку шанса мне кажется бесчеловечным.

Но тут опять-таки нельзя обобщать. Думаю, очевидно, что «ангарскому маньяку» никаких шансов давать не надо.

— Эксперты центра «Феникс» вам говорили о том, что в России растет толерантность к маньякам. То есть их проблемы стали лучше понимать или это про то, что сейчас творится в поп-культуре, где у маньяков берут интервью или делают их главными героями фильмов?

— Сейчас действительно много информации про маньяков идет. Я сама брала два интервью у «ангарского маньяка». Вспомним фильм Ксении Собчак про «скопинского маньяка» [Виктор Мохов в 2000 году похитил двух несовершеннолетних девушек 14 и 17 лет, держал их и насиловал в подвале почти четыре года]. После его выхода многие начали говорить, что журналистка героизирует и романтизирует образ маньяка.

Но настоящая романтизация и героизация начались гораздо раньше — в фильмах. Главными героями кино стали делать отрицательных персонажей. Например, в сериале «Декстер» человек убивает других людей, но это оправдывается и общественно допускается.

Думаю, если дозировать процент слов маньяка в документальных фильмах, наверное, аудитории все-таки не будет казаться, что ты кого-то романтизируешь. Я в своей книге и в фильмах объясняю, что общаюсь с Попковым только для того, чтобы показать максимально полную картину тех событий — потому что у следователей и жертв может быть совсем иное восприятие этих событий. После того как вышел фильм про «ангарского маньяка», у нас не было ни одного комментария о том, почему мы вообще Попкову даем слово.

А кроме того, я считаю, что люди должны знать, что маньяки — это обычные люди. Иногда мы не ожидаем зла от человека, потому что он по всем нашим понятиям не производит впечатления опасного. Например, небольшой город, милиционер вечером предлагает подвезти — это выглядит очень безопасно, поэтому почему бы не поехать с ним.

Что уж там, даже Андрей Чикатило был обычным мужичком, и только на судах мы увидели его безумным, без штанов и вытворяющим что-то странное.

Андрей Чикатило вместе с женой Фаиной

«Пока не изменится в целом наша система, ничего у нас в следствии не поменяется»

— Сейчас улицы городов увешивают десятками камер. Но нападения происходят повсюду. Получается, система видеонаблюдения не гарантирует безопасность?

— Когда я снимала фильм про воров в законе, один из героев мне рассказал, что сейчас рэкетом сложно заниматься, просто потому что везде камеры и через день тебя уже найдут. Если даже бывший преступник отмечает это, значит, что-то такое имеет место.

Проблема системы видеонаблюдения в том, что камеры в прямом смысле не работают — они просто не подключены. А кроме того, их распределение неравномерно. В той же Тюмени кучу камер установили в центре города, а на весь район Лесобазы, где произошло похищение детей, всего две штуки. Если бы их было много, какая-нибудь из них могла зафиксировать преступника.

Но, конечно, еще очень важно, чтобы сотрудники полиции ответственно выполняли свою работу. Нельзя рассчитывать только на камеры. Например, тело Насти Муравьевой и предполагаемого убийцу нашли только после приезда Евгения Корчевского, который занимался ангарским маньяком. Он, видимо, иначе организовал рабочий процесс, и все удалось сделать.

— Возможно, вы с экспертами как-то затрагивали вопрос развития технологий следствия за рубежом. Применяются ли там какие-то методы, которые в России тоже могли бы взять на вооружение?

— В каждой стране устроено по-разному. Я, например, некоторое время жила во Франции, и однажды там пропал ребенок. Федеральные каналы несколько дней организовывали прямые включения с места пропажи. Вся страна знала, что пропал ребенок, его искали все. Конечно, Франция не такая большая страна, как Россия. Но все же это довольно крупное государство. Когда пропала Настя Муравьева, естественно, в Тюмени об этом писали и все знали. Но за ее пределами такой огласки не было.

Кроме того, есть история про ФБР и отдел бихевиористики, по которой снят сериал «Охотники за разумом». Они разработали схемы и алгоритмы поиска преступников, которые известны во всем мире, в том числе и в России. Благодаря этим алгоритмам можно составить хотя бы примерный портрет предполагаемоего преступника. Конечно, в ходе добавления новых деталей он может кардинально измениться, но самое главное — есть хотя бы то, от чего можно оттолкнуться. Но чтобы все это собрать, нужно потратить много времени и не по разу опросить людей. У наших сотрудников времени на это нет.

— Что должно измениться, чтобы российское следствие начало работать эффективнее?

— Можно, конечно, говорить, что всему виной наша ментальность, что все безразличны друг другу и могут пройти мимо преступления. Но в других странах тоже далеко не все идеальные — везде очень много плохих людей и так же много хороших.

Пока не изменится в целом наша система, ничего у нас в следствии не поменяется. Пока сотрудники не начнут качественно выполнять свою работу, все останется как было. Пока они не будут задавать правильно поставленные вопросы людям, последние будут молчать.