О связи с Екатеринбургом
В вашем городе потрясающая концентрация людей, которые имели отношение к моему воспитанию. Когда я открываю глаза утром в своей комнате, первое, что я вижу, — это портреты Сергея Есенина и Бориса Рыжего, которого я просто обожаю. Для меня это возможность прикоснуться к святому и невозможному. У вас невероятное наследие, и в этом вам равных нет. Я сам, хоть и родился в рязанской деревне, уже долгое время живу в Нижнем Новгороде, а там кто: Горький, Добролюбов и я. В Екатеринбурге — целая россыпь, как у Бажова, собственно и сам Бажов! Вы необычайно богаты.
О том, что литература никогда не умрет
Есть колоссальное присутствие в нашей жизни социальных сетей, в которые действительно перешло что-то бессознательное — нежелание осознавать действительность, желание сидеть и просто листать картинки до состояния некоторого озверения. Нам говорят, что это точно конец литературы, что мы точно оттуда никогда не выберемся, потому что мы просто целиком одичали. Когда появилось радио, говорили так же: никто не будет читать никакие книжки, потому что можно залипнуть и слушать радио, как муха в янтаре.
Но мы будем, так или иначе, дрейфовать в сторону смысла. Самые важные вещи происходят в пространстве осмысления, в том числе в пространстве проговаривания и записывания, в пространстве литературы и философии. К ним всегда будет возвращаться человек, который желает остаться человеком. В этом смысле это и есть самое прямое действие литературы. Религия — это книга. Форма жизни, будь то социализм или капитализм, — это ряд каких-то книг. Наше представление об истории — это книга. Язык — это книга: поэзия, проза.
О телевидении — рассаднике бессознательности
Я смотрю сейчас первые ссылки: Настя Рыбка, а потом Ксения Собчак и Максим Виторган. Мы сами создаем эти рейтинги. Что можно с этим сделать? Можно построить жесткую идеологическую стратегию: популяризировать все самые основные духовные скрепы, закрутить гайки на телевидении, в Instagram. Вывести на обложки рабочих, матерей, инженеров и других. Можно убрать всех павлинов непонятного пола, артистов непонятной принадлежности, лиц без голоса.
Но как только мы начнем это делать, начнется мясорубка. Можно, конечно, их всех согнать в какое-то особое место, сделать канал какой-то позорный, который люди будут стесняться смотреть. Но надо помнить, что культура — сложная вещь, и обращаться с ней надо как-то посложнее.
О том, кто такой писатель
То ли миссия, то ли не миссия. Бывает, человек графоман и вообще ничего не понимает, но говорит, что он проводник между небом и землей. Да, иногда имеет место и метафизика. Если говорить о статусе писателя, то сейчас он совсем другой. Такого колоссального статуса, как у советского писателя, нет и не было вообще никогда в мировой истории. Были огромные гонорары за книги и публикации, колоссальное уважение. Но когда я вспоминаю про этих советских писателей, то сразу думаю: едва начинается военный конфликт — их сразу гонят туда. Великая Отечественная война, когда дали звания офицеров всем писателям: майор Леонов, подполковник и потом полковник Шолохов, подполковник Симонов. Что характерно, артистов не отправляли. Артистов — в Ташкент, а писателей — на фронт.
О Донбассе
Когда говорят, что я поехал на Донбасс за каким-то писательским опытом, — это полная чушь. Вообще-то там можно пальчик потерять, глазик, ножку, ручку. Это было обусловлено совсем другими мотивами. Я не разочарован тем, как это началось и закончилось с точки зрения геополитической. В целом это была неизбежная ситуация, я не представляю, что был другой вариант развития событий. Но потом я все-таки бросил все и уехал. Я обладаю информацией, которую просто не в силах сейчас рассказать. Даже я не знаю очень многих составляющих. Даже тот момент, когда Мариуполь уже был оставлен украинской армией и наши подразделения ополченцев стояли уже у пустого города. Я знаю, кто давал приказ, чтобы мы туда заходили и кто давал приказ, чтобы мы туда не заходили. Но почему эти приказы отдавались, я не знаю. Были звонки на таком занебесном уровне, о котором мы даже не догадываемся. Были угрозы такой высоты, о которой мы тоже не знаем. Это был огромный международный конфликт высочайшего уровня.
 Фото: 66.RU |
|---|
О любви к Есенину
Помню этот момент, когда мне было шесть лет, я сидел с мамой на крыльце своего дома под Рязанью и она читала мне Есенина, «Гой ты, Русь моя родная…». «Хаты, в ризах образа» — я ни слова не понимал. Потом я начал читать Есенина все больше и больше, он совершенно меня покорил, я был восхищен его поэзией, а в 80-е заболел окончательно. Потом узнал о «Романе без вранья» его товарища Мариенгофа, которого многие считают такой черной птицей, которая кружила над Есениным. Это все сложные и многогранные вопросы. Сейчас я как взрослый есениновед работаю над его биографией. Месяца через два, наверное, я напишу эту книжку. Читайте Есенина.
О творчестве Виктора Пелевина
Приехал я недавно в гости к маме, а она в слезах. Говорит, «Тихий Дон» перечитала. Я спрашиваю: «Ну, и чего?», а она сказала такую замечательную фразу: «Как с родней повидалась». Так вот, могу сказать только то, что в книгах Виктора Пелевина нет моей родни. Они крутые, они интересно собраны, у него отличный фантазийный дар, он парадоксальный. Он первым сформулировал очень простую мысль: «Зачем было менять империю зла на банановую республику зла?». Я читаю каждую третью его книгу. Да, он существует, живет в Москве, ходит на митинги. Когда проходила премия «Супер-Нацбест», где был приз сто тысяч долларов наличкой, в шорт-листе был я, Пелевин, Проханов и еще кто-то. А приз отдавали только тому, кто будет в зале. Мне тогда сказали, что он придет, потому что сто штук баксов — цена, за которую он готов появиться. Но премию получил я, а он сидел в баре на втором этаже, пил пиво и решил еще лет 30 не появляться на публике.
