На прошлой неделе мы отправились вместе с вице-президентом фонда «Город без наркотиков» Тимофеем Жуковым в один из уцелевших реабцентров — на Изоплит, где прямо сейчас находятся более 30 человек. В результате получился репортаж, за кадром которого остался большой разговор с Тимофеем и руководителем мужского реабцентра Романом Батраковым. Сегодня мы предлагаем вам прочитать сокращенную версию нашего полуторачасового интервью о новых методах реабилитации и борьбы с наркоманией.
«Если наркоман говорит, что хочет уйти, мы звоним его родителям»
— Поначалу Андрей Кабанов сомневался, стоит ли вообще сохранять реабцентры. Ведь если делать все по закону (то есть без удержаний, в которых обвиняли соратников Ройзмана), наркоманы разбегутся, а центры будут пустовать. Почему у вас на Изоплите по-прежнему есть люди, пусть и не так много, как раньше, если вы говорите, что никого не держите и готовы всех отпустить чуть ли не по первому зову?
Роман: На самом деле мы никого не отпускаем «по первому зову». Он тут бывает практически у всех. Вы можете провести эксперимент, взять десять человек, которые провели в центре месяц, и спросить их: готовы ли вы к нормальной жизни? Девять из десяти скажут: да, готовы! Убедить людей не уходить с реабилитации раньше времени — это и есть самое трудное. Ведь что происходит, когда бывший наркоман уезжает с Изоплита? Он попадает в ту же среду, в тот же район, к тем же друзьям, вместе с которыми он, может быть, и употреблял. Поэтому я советую всем реабилитироваться год. Это то время, за которое можно очистить голову и войти в привычный, человеческий ритм. При этом я никому ничего не навязываю — ни реабилитантам, ни их родственникам.
— С кем вы заключаете договор — с реабилитантами или с их родителями?
Тимофей: Мы, как правило, страхуемся и заключаем договор с ближайшим родственником. Это могут быть родители, может быть супруга. При этом в договоре всегда стоят две подписи — самого реабилитанта и его представителя.
Роман: Понятно, что человек под воздействием наркотиков реабилитироваться не хочет. Такая проблема есть. Но как только наркоман перестает употреблять и более-менее приходит в себя, то, как правило, он начинает понимать, что то, что он делает, — это плохо. В этот момент, после разговора с родителями, люди приходят на реабилитацию. Я рассказываю наркоману, что произойдет с ним в ближайшее время, если он не перестанет употреблять, показываю, что можно жить без наркотиков. Но решение человек всегда принимает сам. Потом, когда спустя какое-то время у реабилитанта возникает порыв уйти — это тот самый «первый зов», — мы говорим ему, что для начала должны поставить в известность его родителей.
 Фото: Константин Мельницкий; 66.RU |
|---|
| Сейчас в мужском ребилитационном центре 36 человек. |
— Сейчас это единственный рычаг воздействия на реабилитанта?
Тимофей: Это не давление, не шантаж. Это то, что мы обязаны сделать. Родственники должны понимать, что если они сейчас не отреагируют, то человек уйдет в никуда. Что будет с ним дальше, мы сказать не сможем. У него же при себе нет ни денег, ни теплых вещей…
Роман: Что происходит дальше? Приезжают родители, и мы их спрашиваем: готовы ли вы взять на себя ответственность? Если они говорят, что нет, не готовы, они убеждают реабилитанта остаться. Обычно мы присутствуем при разговоре и тоже ищем аргументы. При этом мы не против, чтобы реабилитант, который оказался у нас впервые, получил второй шанс. И бывает, что родители этот шанс ему дают — забирают с реабилитации. Но чаще всего заканчивается это тем, что реабилитант оказывается у нас снова. Если человек приехал к нам сам (часто — из другого региона), сам заключил договор, сам заплатил за реабилитацию, то мы не имеем никакого морального и юридического права не отпустить его тогда, когда он захочет уехать. Но таких случаев у нас мало.
«Ройзман работал с героиновой зависимостью, сейчас наркоманы — совсем другие»
— Как изменилось отношение к реабилитантам при Андрее Кабанове? Наручниками к кровати больше никого не приковываете?
Роман: Раньше были другие наркотики, поэтому и отношение к наркоманам было другое. С начала 2000-го шли героиновые наркоманы, у которых была сильная ломка. С 2008-го все стало меняться. Сейчас практически 90% наркоманов идут с синтетикой. Эти два периода — начало нулевых и десятые годы нельзя сравнивать.
В нулевые все было по-другому, и методика, соответственно, другая. Она была жестче, потому что если бы наркоманов гладили по головке, им бы это не помогло. По моему личному мнению, в то время жесткая методика работала и спасла много жизней. Я знаю, о чем говорю. Я сам в прошлом наркоман, приехал из Нижнего Новгорода, потому что много читал про фонд.
Еще одно отличие — в нулевые наркоманы приходили, чтобы спастись. Они понимали, что если они этого не сделают, то умрут от передоза. От передоза синтетики сразу умереть невозможно. Соли колют постоянно, от них не спишь, не ешь по несколько суток… Умереть наркоман может, например, через год. Ломки сейчас тоже нет. То, что происходит с людьми, мы называем «войной» (с самим собой). Это первые несколько дней, которые, как правило, сопровождаются галлюцинациями.
 Фото: Константин Мельницкий; 66.RU |
|---|
| Решетки в центре на Изоплите не только на окнах, но и на дверях. |
— Первое, что видишь, подъезжая к реабцентру, — высокий металлический забор и железные ворота. Сверху — колючая проволока. На окнах здания и на дверях — решетки. Зачем они нужны, если вы никого не держите?
Тимофей: Решетки — это техническая формальность, дополнительные меры предосторожности. Мы же понимаем, что в какой-то момент любой из реабилитантов может подумать: нахрен мне вообще с кем-то считаться, ставить в курс родителей, я лучше возьму и сбегу! Психология наркомана устроена так, что даже спустя большое время без наркотиков он не перестает паранойить.
Я тут ездил на днях в монастырь в Верхотурье. Там живут бывшие уголовники и наркоманы. Встретил там парня, который оказался знакомым моей тети (она десять лет назад умерла от героина). В Екатеринбург он приезжает, только чтобы навестить мать. Он мне рассказывал: «Тимоха, я когда приезжаю в город, на меня накатывает с огромной силой. Я понимаю, что могу перейти через дорогу и взять наркотик. Моя психология так устроена, что даже спустя долгое время мне хочется пойти и употребить».
— То есть вы не считаете, что решетки могут кого-то здесь унижать или ограничивать?
— При условии полной открытости — нет. У нас есть видеокамеры, с помощью которых родители могут в режиме 24/7 видеть, что происходит с их детьми. На стене висят номера телефонов участковых. Каждый может позвонить по ним, если решит, что его права здесь кем-то ущемляются. Участковые и сами могут прийти к нам в любой момент, посмотреть договоры, выдернуть любого и спросить, как ему тут живется. Я думаю, что когда человек находится в состоянии агонии, когда его бьют, то он не побоится сказать об этом сотруднику полиции и всеми силами попытается выйти из этой ситуации.
 Фото: Константин Мельницкий; 66.RU |
|---|
| Теперь в реабцентрах фонда все снимают на камеры. Таким образом там надеются избежать ложных обвинений в свой адрес. |
— Недавно фонд попал в реестр Минздрава. Какие обязательства и ограничения это на вас накладывает?
Тимофей: Мы еще сами толком этого не поняли. Минздрав должен нас контролировать, но пока мы, как и раньше, существуем автономно. В нашу работу никто не вмешивается. Я знаю, что мы должны отчитываться перед чиновниками, что существует специальная комиссия, которая будет время от времени собираться, приезжать к нам и смотреть, как все устроено. В нее, в частности, входит Олег Забродин (главный нарколог Свердловской области, — прим. 66.RU). Одна из целей комиссии — понять, как можно объединить опыт разных организаций. У нас же принципиально разные подходы к тому, что такое наркомания. Забродин считает, что это болезнь. Мы считаем, что не может быть такой болезни, из-за которой люди начинают грабить и убивать. Единственный способ избавить человека от зависимости — это полностью оградить его от наркотиков.
— Если к вам приедет комиссия и скажет, что решетки нужно снимать, снимете?
Тимофей: Да фиг его знает. Я всю жизнь живу на девятом этаже в доме с решетками. Просто потому что его так построили. Не знаю, скажут, будем думать.
«Как правильно реабилитировать женщин, мы не знаем»
— Почему вы отказались от женского реабилитационного центра?
Тимофей: Мы отказались от реабцентра, потому что нам было непонятно, как работать с женщинами. Это связано, в том числе, с их физиологическими особенностями, с психикой. У женщин очень переменчивое настроение. Ну и нельзя забывать, что избавить женщину от алкогольной зависимости в десятки раз сложнее, чем мужчину…
— Это было личное решение Андрея Кабанова?
Тимофей: Это было общее решение. Его принимали несколько человек. Сейчас в фонде учитываются пожелания всех: руководителей центров, по оперативной работе и так далее. Мы не принимаем поспешных решений и не начинаем сразу транслировать их во вне. Так было раньше. В результате вокруг фонда было много абсурда, фарса. Что-то преувеличивалось, что-то искажалось. Были конфликты с людьми из силовых структур. Бывало, что со стороны фонда шли прямые оскорбления в сторону силовиков, в том числе — личного характера.
Сейчас все, что касается информационной работы, мы согласовываем с силовиками. При этом никто никого не ограничивает, цензуры у нас нет. Происходит это так: я пишу посты, показываю их оперативникам. Понятно, что есть информация, которую нельзя выдавать в чистом виде, это может навредить оперативной работе. Потом я скидываю текст Валерию Горелых (пресс-секретарь свердловского ГУ МВД, — прим. 66.RU). Он готовит свой комментарий, и мы публикуем. Никто никого не задевает, все пожелания учитываются.
 Фото: Константин Мельницкий; 66.RU |
|---|
| Женщин на реабилитацию в центры «Города без наркотиков» больше не берут. |
— Полицейские тоже с вами считаются?
Тимофей: Конечно. Когда они что-то комментируют с участием сотрудников фонда, например, какие-то операции, то обязательно звонят либо Андрею Владимировичу (Кабанову, — прим. 66.RU), либо мне. Это такие человеческие, нормальные отношения. Если вдруг кто-то где-то окарался, никто никого не унижает.
Весной был случай, когда нашего сотрудника приняли с наркотиками. Вместе с ним взяли двух полицейских. Мы не стали кричать, что, мол, это полицейские совратили нашего оперативника, они, в свою очередь, не стали говорить, что наш оперативник совратил полицейских. Понятно, что когда ты имеешь прямой доступ к наркотикам, знаешь, как эти схемы работают, то срабатывает человеческий фактор. Искушение есть всегда.
— Чем, кстати, закончилась эта история?
Тимофей: Пока ничем, суды еще идут. Наш сотрудник написал явку с повинной. После этого у нас сильно подпортились отношения с тем отделом полиции (это в Верхней Пышме), сейчас мы выстраиваем их заново.
— На что вы в первую очередь обращаете внимание, когда подбираете оперативников? Что делаете, чтобы подобные случаи больше не повторялись?
Тимофей: Такие случаи были и будут — это 100%. Ты никогда не знаешь, как поведет себя человек, когда перед ним вдруг возникнет искушение. Понятно, что наркотики конвертируются в деньги… Оперативники приезжают на обыски, например, в дом на Белинского, где жил Лошагин, видят лепнину на стенах, и им кажется, что вот он, успех! Тут живут люди, которые наторговали на дорогущий лофт! И это все копится, копится… В определенный момент оперативник может подумать: подождите, я же знаю все схемы, знаю, как их обойти, то есть я точно не попадусь…
Мы, конечно, стараемся подбирать оперативников из тех людей, кого мы лично знаем. Я сам привел несколько молодых пацанов. Это спортсмены, серьезные, хорошие, нормальные парни. До какого-то момента я в них точно уверен, а как изменится их отношение в будущем — кто его знает…
 Фото: Константин Мельницкий; 66.RU |
|---|
| В фонде говорят, что оперативники, решившие заработать на изъятых наркотиках, будут всегда. |
«У силовиков нет ни одной причины закрыть фонд»
— Как вы определяете эффективность работы реабцентров и фонда?
Роман: В конце каждого года я беру договоры реабилитантов и обзваниваю родителей. Спрашиваю, как дела, чем занимается их сын, не начал ли снова употреблять. По статистике, 65% выпускников — с положительным результатом. Это много. Тем более что далеко не все проходят полную реабилитацию. В год у нас бывает от 200 до 250 человек.
Тимофей: Если говорить об оперативной работе, то, по сравнению с 2011–2013 годом, результаты увеличились в 2,5 раза. Сразу после того, как я стал вице-президентом, я опубликовал цифры по операциям. Мне тут же позвонил Евгений Маленкин и сказал: вы там что-то напутали, это же в 2,5 раза больше, чем это было при мне! Я ему говорю: нет, ничего не напутали. Приезжай, у нас все отчеты есть, посмотришь!
— С Евгением Маленким не смогли договориться? Он не приходил, не говорил: я все понял, все осознал, возьмите меня обратно?
Тимофей: Нет, такого он не говорил. Я помню, как мы сидели за столом: я, Кабанов, Дима Павлов, Маленкин. И кто-то спросил Евгения: «Будешь лекции читать?» Он ответил: «Я еще за старые лекции не отсидел»… Недавно у него закончился условный срок, и я не знаю, чем он будет сейчас заниматься, но он не просил ни о чем.
Я знаю, что у Андрея Владимировича остались вопросы к Маленкину, на которые он не смог ему ответить. Думаю, что если бы он захотел вернуться, у него состоялся бы многочасовой разговор с Андреем Владимировичем. После того, как они бы высказали друг другу все претензии и пришли к пониманию, что могут работать вместе, то что-то могло бы получиться, наверное. Не мне судить. В любом случае, таких просьб с его стороны не было, как и предложений со стороны фонда.
 Фото: Константин Мельницкий; 66.RU |
|---|
| Работать в реабцентре на Изоплите можно в автомастерской, слесарном цехе или ухаживать за животными. |
— Постоянное видеонаблюдение, телефоны участковых, развешанные по стенам реабцентра, нужны для того, чтобы обезопасить фонд от возможных обвинений в незаконном удержании и жестоком обращении с реабилитантами в будущем? Не боитесь, что история с «разгромом» силовиками может повториться?
Роман: Послушайте, у меня есть ксерокопии всех документов. Когда человек приезжает к нам, он и его представитель пишут заявление. В договорах стоит по две подписи. Допустим, приходит к нам участковый и говорит «Вы удерживаете незаконно гражданина Иванова!» Как незаконно? Вот заявление, ксерокопии, все есть!
— У Маленкина, наверно, тоже были все договоры на руках?
Тимофей: Если мы себя честно ведем, и это видят силовики, которые с нами работают, это видят представители других ведомств и люди в правительстве, то зачем им нас закрывать? Ты думаешь, людям реально доставляет удовольствие взять и кого-то начать гнобить? Я не понимаю, ради чего? У всего, что происходит, есть свои причины. Причины закрывать фонд нет. Зачем? Чтобы взбудоражить жителей города? Мы же ведем себя открыто, не врем, не сочиняем легенд вокруг фонда.
Наши пацаны-оперативники сейчас чувствуют себя спокойно. Они знают, что если они едут на операцию, то никто им ничего не предъявит. Мне старший оперативник, Серега, как-то сказал: «Тимоха, я раньше боялся ехать на операции, я не зал, чем операция закончится для меня. Я паранойил». То же самое было в реабцентрах. Все были на нервах, потому что не знали, что могло произойти в следующий момент. В то время вокруг было слишком много вранья.
Сейчас у нас со всеми нормальные, человеческие отношения. Есть договоренности с силовиками и понимание, что главное — это честность.
 Фото: Константин Мельницкий; 66.RU |
|---|
| Роман Батраков тщательно ведет все документы, связанные с реабилитантами. В фонде надеются, что в случае чего придраться проверяющим органам будет не к чему. |
— Допустим, сейчас делить вам нечего, но есть ли гарантия, что и дальше будет так?
Тимофей: Мы можем только друг другу помогать, потому что мы работаем во благо. Я убежден, что если ты делаешь что-то полезное для общества и твоя деятельность соприкасается с органами власти, нужно всеми силами выстраивать с ними позитивные отношения. Это не значит, что ты должен задницу всем ходить лизать, всех восхвалять и говорить, что одни — дураки и бездельники, а другие — молодцы. Все должно быть по-честному. Если кто-то ошибся, это еще не повод для того, чтобы поливать друг друга тоннами грязи и развязывать войну. Потому что пока люди не сядут за стол переговоров, не извинятся друг перед другом и не пожмут руки, эта война может не закончиться никогда. А у кого первого хватит сил пойти на примирение — вопрос в вечность.
