Путин, Крым, секс, или О чем молчат россияне. Колонка-фельетон философа Александра Перцева

— Когда-то давно — в 1830–1842 гг. — Огюст Конт придумал социологию, чтобы во Франции больше не было революций (средства от них предлагались разные: для того же, например, снесли старый центр Парижа и устроили широкие бульвары, чтобы их нельзя было перегородить баррикадами). Огюст Конт был неудачником. Он хотел преподавать математику в первом политехническом вузе — Политехнической школе. Но его взяли туда только репетитором на подготовительные курсы, потому что его несильная мысль не могла гениально парить в бесконечном. Она была способна только подсчитывать — в рамках четырех арифметических действий.

Несильный мыслитель Огюст Конт рассудил так: революции происходят от того, то люди ищут смысл в жизни и в мире. Одни находят один, другие — другой, а после этого дерутся. Царь, священники и дворяне считают, что смысл миру и жизни дает Бог и ангелы его. Напротив, просветители, философы, адвокаты и журналисты полагают, что смысл миру дает Разум и его сущности-понятия: «справедливость», «равенство», «братство», «классовые противоречия».

Чтобы избежать революций, надо совершенно перестать сильно думать (философию, конечно же, запретить). Надо быть практичнее: не видеть в мире никакого смысла, а просто наблюдать факты. Конечно, один человек везде не заглянет и всех фактов не пронаблюдает. Поэтому надо встать где-нибудь на углу в людном месте и опросить массу людей, что они видели и что думают по этому поводу. Только думать они должны не сильно, а чисто конкретно, безо всяких там энтелехий, субстанций и акциденций. После такого опроса тоже не надо умствовать, а просто сосчитать все статистически — и представить все в виде формулы, а для тех, кто умеет читать книжки только с картинками, — нарисовать в виде диаграммы-таблички-презентации.

Само собой понятно, что из таких табличек, сколько их ни покажи, никакая мысль вытекать не должна (а то будет революция!). Наоборот, после показа табличек у людей должен ум зайти за разум. Они собьются с толка и окончательно перестанут понимать смысл происходящего в мире. И сделают для себя вывод: одни считают так, другие считают так, третьи — эдак, буду и я жить применительно к ситуации, не надо мне никакого смысла в жизни. Не пойду записываться ни в красные, ни в белые. Обойдусь без принципов. Буду, пользуясь социологией, колебаться вместе с генеральной линией, приспосабливаясь к мнению большинства (или, наоборот, меньшинства, если я — альтернативный бунтарь и блогер).

Так что нормальный социолог индивидуальным мнением не интересуется. Ему нужна статистика, нужна «референтная группа», то есть толпа опытных людей, которые умеют приспосабливаться к делу (т.н. специалисты).

Но почти в те же времена, когда умствовал Конт, другой мыслитель — С. Кьеркегор — объяснил миру, что самое глубокое и значительное для человека открывается ему вдали от толпы, в одиночестве, да еще и перед лицом смерти. Это смысл жизни, отношение к Богу, отношение к собственной конечности, которая осознается только во время болезни.

В общем, социология — это одно, а экзистенциализм — другое. Социология имеет дело с толпой, а экзистенциализм — с одиночкой, пребывающем в кризисе. Социолог не должен спрашивать толпу о смерти и о Боге, о болезни и близких. Его задача — опрашивать на углу (или по телефону) носителей жизненного опыта, что они где видели и что такого нехитрого по этому поводу полагают. А если бы выборы были завтра, то за кого бы… А если водка стоила бы столько, то вы бы… А в Турцию бы вы или в Сочи?

И тут вдруг самый эмпирический из всех эмпирических социологических фондов вдруг берется спрашивать толпу, что она думает о смерти, Боге, болезни… «Видно, быть потопу!» — говорил в таких случаях слон у В.С. Высоцкого.

«Половина россиян не готова говорить со своими близкими о многих темах, среди них: сексуальные проблемы (33%), самоубийства (15%), болезнь, смерть (7%), религия, вера в Бога (5%), политика, отношение к руководителям государства (2%), внешняя политика, действия России в других странах (в Сирии, на Украине и т.п. (2%).

Разберемся в хитросплетениях социологической мысли — с позиций, так сказать, экзистенциальных. Кто такие «близкие»? Это, конечно же, не друзья в интернете, где у каждого пользователя их не менее трехсот (и очень хорошо, что их не надо кормить и поить). Знающий пользователь прикинется какой-нибудь Belosneskoy (если он грубый мужик) или, если он девочка, обозначит себя как Silver dragon — и как раз с такими же друзьями «под прикрытием» все сексуальные проблемы и обсудит, равно как и самоубийства. И про внешнюю политику, и про руководителей все скажет — под каким-нибудь творческим псевдонимом «Зе мазер оф Кузья». Как пел про таких «пикейных жилетов» тот же В.С. Высоцкий: «А козел себе все скакал козлом, но пошаливать он стал втихомолочку — как-то бороду завязал узлом, из кустов назвал волка сволочью».

Если же близкие — это не друзья из сетей, то кто же? Семейный круг? Жена или муж? Почему с ними не надо говорить о сексуальных проблемах? Они в курсе… Тогда с детьми? С родителями? С друзьями не из сетей, а из бани?

33% не говорят с ними. А 67% говорят!

Тут еще важен возраст, однако. Говорят ли о болезнях и смерти , например, бабушки? Есть ли у них для этого кто-то ближе, чем соседки по лавочке? Но все это — разговоры интимные, не для досужего любопытства социологов.

О здоровье же в обществе с рыночной экономикой вообще говорить не принято. Надо изображать его всегда и везде. В деревне в стародавние времена кокетство сопровождалось веселым хохотом, который не прерывался. Поэтому сельской шуткой могло быть любое слово или произвольное сочетание слов, которое сопровождается громким смехом.

— Какой сегодня день, Клавдея? Ха-ха-ха!

— Среда с утра была, Пантелей! Ха-ха-ха!

Смех здесь предполагался потому, что больной человек не смеется. Раз смеешься, значит здоров — можно брать замуж. Или в мужья. Могу поднять два ведра с водой и нести через всю деревню — и не по разу в день!

По той же причине американцы следуют всегда и везде принципу keep smiling: надо постоянно улыбаться, а то подумают, что ты болен, — и не дадут кредит. Умрешь, небось, прежде чем отдашь…

Надо ли говорить о своем здоровье при приеме на работу — да еще при наличии конкуренции? Конечно, никто и не говорит. Но — напрасно. Кадровые службы уже давно прочитали всё, что наивный соискатель выложил в социальных сетях… Так что и в сетях не стоит говорить про здоровье. И с ближними…

Что же касается самоубийств, то во время ток-шоу, которое я вел на «Ермаке», один психиатр из Екатеринбурга сказал мне: «В Америке совершенно нормальное дело — ходить к психоаналитику. У них даже таблички такие есть на автомобилях: «Мой психоаналитик круче твоего!» У нас такую табличку никто на заднее стекло не приклеит.

До Революции ходили исповедоваться к священнику. В советское время, как полагали, все расскажут друзьям и близким. Так вот, ответственно заявляю: те, кто покончил с собой, неоднократно заводили разговор о самоубийстве с родными и близкими, но те просто не обратили внимания и не поддержали этот разговор, не удержали, не отговорили — только вспомнили потом, что говорил, уже после случившегося».

Сообщения о смерти, болезни, любви, ненависти и прочих сугубо индивидуальных, экзистенциальных вещах — это не информация. Даже самое информационное общество не сможет сделать из этого информацию, которую обработают социологи. Обо всем этом в докомпьютерные времена говорилось в стихах и в песнях. Но поэзия не может быть сдана на ЕГЭ, а поэтому умерла еще в школе. Песни тоже стали все больше английскими, а на «Русском радио» — все больше фактографичными, информативными. Рэп — тем более. Так что, подражая Западу, придется учиться ходить к психоаналитикам. От двух тысяч за визит. На Западе, впрочем, есть услуга — «друг на час» (типа «муж на час», только без физического труда — просто посидел, выслушал и ушел). Ищите такого среди волонтеров!

А нетрадиционным социологам, которые затеяли опросы про секс, смерть да болезнь, надо с участливым лицом задать дежурный вопрос психиатра: «Хотите поговорить об этом?»