Сергей Максимишин, ведущий фотожурналист России: «Мы вернулись к тоталитарному государству»

Год назад вышла книга «100 фотографий Сергея Максимишина». Она была издана по подписке, то есть на народные средства. В широкую продажу альбом так и не попал. Каждый снимок сопровождает небольшой рассказ о том, когда, где и при каких обстоятельствах он был сделан. Получилось своего рода пособие для журналистов и калейдоскоп российской жизни за последние 15 лет. Как изменилась страна за это время, в чем главное достижение 90-х и почему разрешить «чисто российский парадокс» в наше время уже невозможно — читайте в интервью Сергея Максимишина порталу 66.ru.

Первое свое образование Сергей Максимишин получил на кафедре экспериментальной ядерной физики. Работал в лаборатории научно-технической экспертизы, после чего открыл собственную фирму, которая разрабатывала инвестиционные программы. В 1998 г., когда в стране случился дефолт, компания разорилась. Тогда Максимишин решил круто изменить свою жизнь: поступил на факультет фотокорреспондентов при санкт-петербургском Доме журналистов. C 1999 г. начал работу в газете «Известия»

— По вашим фотографиям можно проследить, как менялась Россия с нулевых до наших дней. Как бы вы описали эти перемены? Интересовала ли вас эта тема, когда вы приезжали в небольшие российские города?
— Меня интересовало, как люди живут. Об этом все мои портреты. Конечно, если сравнивать, как я снимаю сейчас, с 2000 годом, получается гигантская разница. Стало меньше свободы слова. Мы потеряли то, что нам удалось завоевать в 90-е. И сегодня мы вернулись к тому, от чего уходили в 90-е, — к тоталитарному государству.

— Что, на ваш взгляд, стало самым главным достижением 90-х? Свобода?
— В 90-х была надежда. Сейчас нет надежды.

— В материальном плане люди стали жить лучше, но надежду они потеряли?
— Я бы сказал, что улучшилась жизнь некоторых людей. Может, некоторые люди стали жить лучше, а я стал жить хуже. Потому что я перестал чувствовать себя своим. Мы лишились, как мне кажется, свободы слова. У нас появились политические заключенные. Мы стоим на пороге войны, у нас гибнут люди, мы зачем-то влезли на Украину... Все это не приведет ни к чему хорошему.

Из очерков Сергея Максимишина, город Тобольск: «Сотни памятников деревянного и каменного зодчества буквально тонут в жидкой грязи. Город разрушается на глазах. Местные власти бьют тревогу. Два года назад им удалось пригласить в Тобольск президента Путина. Тот пообещал выделить на восстановление города 2 млрд руб. Денег пока нет. Горожане на них надеются»

— В одном из интервью вы говорили о «типично российском парадоксе»: приезжаешь в небольшой город, люди рассказывают, как им трудно жить. Но потом, когда ты показываешь это, они говорят, что ты «сволочь и все очернил». Как быть в такой ситуации?
— Если не называть проблемы своими именами, если не показывать проблемы, то как же мы будем их решать? Когда меня упрекают в том, что я показываю Россию не так, как кому-то хочется ее видеть, я говорю, что самый антироссийский писатель — Николай Васильевич Гоголь. Написать более антироссийскую книжку, чем «Мертвые души», было просто невозможно. В ней же нет ни одного положительного персонажа! Разве что можно вспомнить отступление о тройке… Тем не менее Гоголь — великий писатель. И великий писатель — Салтыков-Щедрин. И я всегда спрашиваю: кто больше любил родину? Михаил Юрьевич Лермонтов, который написал «Прощай, немытая Россия», или тот, кто написал «Эх, хорошо в стране советской жить»? Мне кажется, что все-таки Лермонтов.

— Вы приехали в Екатеринбург, чтобы провести мастер-класс для фотографов. Много вопросов задают про этику в фотожурналистике?
— Очень много. Для людей, далеких от фотографии, существует такая коллизия: снимать или помогать. Я думаю так: если ты не можешь снимать и помогать одновременно — тогда помогай. Но если ты не можешь помогать — тогда снимай. Но в 99% случаев можно делать и то, и другое. Потому что съемка — процесс очень локальный. При этом существуют неразрешимые этические задачи. Я снимал историю про беспризорников, жил с ними около трех недель — они при мне нюхают клей. Должен ли я отобрать этот клей? Ну, я не знаю... У меня нет ответа на этот вопрос.

— Вы этого не сделали?
— Тогда я этого не сделал. А сейчас я, наверное, просто не пошел бы на эту съемку. Может быть, сейчас я бы отобрал — не знаю… Но тогда я этого не сделал, так как слишком был увлечен процессом фотосъемки. Фотограф увлекается. Есть такой анекдот: фотограф идет по пляжу, за ним бежит мальчик и кричит: «Дядя, мама тонет!» Фотограф: «Мальчик, извини, пленка кончилась». Так бывает. У фотографа иногда сносит крышу.

Из очерков Сергея Максимишина, серия «Беспризорники»: «Три месяца я снимал группу беспризорников, поселившихся на чердаке старого дома на улице Марата, в 100 м от Невского проспекта»

— Что важнее: правда, которую покажет фотограф (напишет журналист), или проблемы, возникшие у человека, который позволил что-то снять (рассказал то, что рассказывать было нельзя)?
— Понятно, если от вашей правды может кто-то пострадать, то вы соразмеряете эту правду и последствия, которые она может за собой повлечь. Но правда сама по себе ведь самоценна. Это же то, что всегда спрашивает Владимир Познер. И у Познера есть классический ответ. Когда вы берете интервью у большого чиновника, который случайно изобрел планы военного вторжения в какую-то страну, вправе ли вы как журналист обнародовать эти планы? Это очень сложный вопрос, и у меня нет на него ответа. Наверное, всё зависит от того, какие это планы и какой чиновник.

— В Сети можно найти много подборок вроде «10 фотографий, изменивших мир». Как правило, речь идет о военной съемке. В истории бывали случаи, когда благодаря нескольким кадрам об ужасах войны удавалось кардинально изменить общественное мнение о военных кампаниях. Вы же говорите, что фотограф больше не способен менять мир. Почему?
— Появились более мощные каналы воздействия на общественное мнение: телевизор, интернет. Раньше мы были средством массовой информации. Люди видели мир нашими глазами. Люди знали, как выглядит русско-японская война, — по фотографии. Люди знают, какой костюм был на Черчилле, — по фотографии. Сейчас наша доля в информационном обеспечении ничтожно мала. Мы перестали быть жизненно важными. Сегодня мы, фотографы, все стали артистами, художниками. Но потребность в искусстве вторична. Люди начинают интересоваться искусством, когда у них есть всё остальное. Нас переложили с одной полки на другую: если раньше мы были news, то теперь мы стали entertainment, то есть развлечением. Сегодня мы уже не так важны. И если завтра какой-нибудь сумасшедший правитель вдруг возьмет и запретит фотожурналистов — что изменится по большому счету? Ничего не изменится. Новости выходят в режиме реального времени, а у нас газета выходит в понедельник…

Чечня, зима 2000 г.

— Но ведь в режиме реального времени можно выходить не только с помощью спутниковых тарелок. Берешь ноутбук — и скидываешь все по Wi-Fi.
— Когда я, например, работал в Сибири и началась война 08.08.08 в Южной Осетии, то меня очень интересовало, стоит ли мне бросать все дела и ехать туда. Так вот, у меня даже мысли не было смотреть фотографии — конечно, я смотрел видео. Видео существенно более информативно. Фотография может быть более аналитична, она передает ощущения, но вот как источник информации — конечно же, видео будет впереди. Сегодня военные фотожурналисты знаете на кого похожи? На художника Верещагина. Вот художник Верещагин в Туркестанском походе ходил за русскими войсками — то двери нарисует, то еще что-нибудь такое. Передавал ощущение.

— То есть сегодня задача фотожурналиста — передавать ощущение, а не показывать реальность?
— Мы теперь художники при реальности. Мы не передаем информацию. А передача ощущений на расстоянии — это то, как Лев Толстой определял искусство. Если раньше, чтобы быть крепким профессионалом, нужно было снять, как бегут два футболиста, и чтобы мячик был при этом был резким. Или как два человека жмут друг другу руки, и чтобы это было резко. Звезд с неба не хватаешь, но ты уже крепкий профи. Сейчас этого совершенно недостаточно. Потому что если мы сейчас не передаем ощущения — мы никому не нужны. Соответственно, документальная фотография все больше сближается с арт-фотографией. Более того — границы уже нет. Вот это такая генеральная линия. А дальше уже можно ловить блох. Можно говорить о том, что модно в фотографии, что не модно в фотографии. Главное — если вы не художник, то вы просто плохой профессионал. Ну, потому что нехудожнику просто нет места. Что ему делать?