Виталий Волович: «Мы все — пассажиры Корабля дураков. Люди не знают, куда плывут и чем окончится их путь»

Мы встречались с Виталием Воловичем, когда он завершил работу над новой книгой «Корабль дураков». Работа над ней заняла пять лет. Художник называл «Корабль дураков» своей самой важной и крупной работой в жизни. Книга написана в жанре сатирической комедии и состоит из 13 глав о человеческих страстях, пороках и бедах. В нее вошли самые известные рисунки, в том числе созданные графиком еще 30–50 лет назад, а также совершенно новые работы.

— В каждой главе книги речь идет о жизни, принимающей форму абсурда. Вы даете возможность зрителю взглянуть на собственные слабости и недостатки через увеличительное стекло, чтобы он ужаснулся, увидев себя, и, может быть, стал жить иначе?
— Я далек от мысли, что если я что-то нарисую, то люди, которые увидят в моих рисунках свое отражение, исправятся. В лучшем случае я напомню им о чем-то важном, показав, как в зеркале, не совсем приятные людские свойства. Мне интересны архетипные истории, связанные с историей человечества. Войны, соперничество, невежество… В книге, например, есть дирижер с палочкой в руках, который изображен авторитарным властителем, есть четыре евангельских всадника, изображенных в сатирическом виде, есть корабль, идущий ниоткуда и неизвестно куда. Люди, которые плывут на этом корабле, не думают о том, к каким берегам он пристанет. В этом проявляется их безответственность. Поэтому этот корабль дураков — это и судьба человечества, и название одной из глав книги.

— Как в фильме Стэнли Крамера «Корабль дураков»?
— Когда я смотрел этот фильм (это произошло не так давно, незадолго до окончания книги) — задумался: при чем же здесь корабль дураков? Вот американцы плывут из Америки в Германию, вот немцы, побывавшие в Америке, отправляющиеся домой. Во время поездки они заводят романы, дерутся, ненавидят. В общем, живут нормальной человеческой жизнью. А заканчивается фильм совершенно ужасно: корабль прибывает в гамбургский порт, беспечные пассажиры сходят на землю, где их уже встречают офицеры с нацистскими повязками… В этом фильме я нашел подтверждение своей мысли. Глобально человеческая глупость выражается в неумении предвидеть, как даже в скором времени могут измениться обстоятельства, предвидеть войны и какие-то другие мерзости. Так и сейчас: никто не знает, куда мы плывем и чем человечество закончит свою жизнь.

— Со временем человеческие пороки остаются неизменными?
— Человеческая слабость во все времена обусловлена физиологией, психологией, социальными условиями. Люди и пять тысяч лет назад чувствовали приблизительно то же самое, что чувствуют сейчас. Менялись одежды, менялась архитектура, оружие, словарный запас, а люди продолжали испытывать любовь, страсть. Глупость, невежество и воинственность тоже всегда сопровождали человечество. Как тогда, так и сейчас. Это все черты, присущие человечеству издревле. И они будут вечно с нами, как бы мы ни хотели от них избавиться.

— Как-то вы сказали, что сегодня «народ сильно измельчал». Может, и пороки тоже измельчали вместе с человеком?
— В разное время пороки могут проявляться то в меньшей, то в большей степени — в зависимости от социальных обстоятельств и уголовного кодекса. Но сами пороки-то остались. Сегодня, конечно, не каждый муж выступает в роли Отелло, и не каждый Ричард убивает тех, кто ему препятствует. В этом смысле действительно все стало как-то помельче. Именно поэтому я влюблен в Средневековье: там все пороки показаны как бы в укрупненном виде — и ненависть, и соперничество, и невежество. Все это, конечно, метафоры, чтобы изображать современные события.

— То есть и сегодня люди способны так же сильно любить и ненавидеть, как это было во времена Пушкина и Лермонтова? Разве что на дуэли никто уже не вызывает…
— Молодые люди и сейчас бросаются с балкона из-за любви. Я не думаю, что, когда Гёте написал «Страдания молодого Вертера», каждый молодой человек кончал жизнь самоубийством из-за несчастной любви. Да, это было, что называется, в тренде, это входило в некий нравственный кодекс того времени. Разочарование, которое наступало после любовной неудачи, предполагало такое поведение. Сейчас, наоборот, это не в тренде. Это как-то странно, нелепо, смешно, глупо. Это больше не входит в нравственный кодекс. Скажут: «Ну вот, из-за какой-то бабы застрелился!» Но тем не менее такие случаи происходят, несмотря на то что наступило время прагматизма. И я думаю, что это происходит не под воздействием наркотиков, а действительно из-за неразделенной любви.

— Какой человеческий порок неприемлем лично для вас?
— Я очень не люблю предательство, заносчивость, ложное величие, когда человек надувается, как павлин. Не люблю глупость, хотя иногда она бывает забавной, но чаще — опасной. Мне отвратительна жажда убийства.

Я думаю, что все пороки терпимы в малом количестве и не терпимы в количестве большом. Это как яд: в малых дозах им лечат, а в больших — он смертелен. Зависть, с одной стороны, это ужасный порок, но с другой стороны в малых дозах он выливается в попытку встать наравне с соперником в любви, в творчестве. Соперничество в спорте — это та же самая война, только человеческий инстинкт направлен в нормальное русло. Но если соперника убивают, то это уже совсем другая история.

— Человек, конечно, слаб. Но заслуживает ли он того, чтобы прощать ему его пороки? Даже предательство?
— Думаю, что все зависит от степени вашей близости. Кому-то можно простить многое в расчете на другие достоинства, а кому-то не прощаешь даже малость. Не могу сказать, что в жизни я испытал предательство в полной мере. Было, конечно, но от очень немногих людей. В целом мне везло. В этом смысле я прожил потрясающую жизнь. У меня были замечательные друзья. Я говорю «были», потому что они ушли из жизни. Я был дружен 50, 60, 65 лет. Я не говорю про 40 лет — это заурядная формула дружбы.

— Сейчас люди так легко сходятся и расходятся, что 40 лет дружбы — это не заурядно, это, скорее, наоборот — большое исключение.
— Это действительно так, и на это есть свои основания. Раньше было такое время, когда одному было очень трудно выжить. Я помню, один крупный театральный деятель во время защиты диссертации театроведа начал свою речь со слов: «В искусстве надо работать чайками». Это значило, что у тебя должна была быть группа поддержки, особенно в Союзе, с его проблемами и трудностями. Обязательно должна была быть группа людей, которые помогают тебе выжить. И дружбы завязывались сущностные. Это не приятельство, которое теперь возникает чаще всего.

Я в этом смысле очень счастливый человек. Леша Казанцев был мои другом с 14 лет, с ним пройдено большое количество житейских испытаний, невзгод и неприятностей, и во всех ситуациях он показал себя прежде всего достойнейшим другом. Миша Брусиловский — с ним мы дружим более 50 лет. Чего только не было! Мы настолько верим и знаем друг друга, что это такая дружба, о которой писали в рыцарских романах. Там утверждалось, что дружба выше любви. Не могу сказать, что это на 100% верно, но дружество точно не ниже любви.

— Благодаря ему вы впервые побывали в Париже, еще в советское время. Как это произошло?
— В Париже проводилась выставка Миши Брусиловского, и он сделал все, чтобы выслать мне приглашение. В 80-е годы я поехал в Париж с невероятно скудными средствами. У меня было примерно 20 франков на день. За 6 франков я покупал багет и какую-нибудь упаковку с картофелем. Это было все, чем я питался в течение месяца, пока жил в Париже. Когда я приехал, то похудел на 8 кг. Но оно того стоило!

Через неделю у Миши закончилась виза, и он уехал. Я остался один, не зная языка и не имея ни одного знакомого. Я таскался по каким-то балаганам, стриптиз-шоу, пытался смотреть то, что доступно, заходил в Оперный и смотрел потолок, расписанный Шагалом. Правда, мое ощущение Парижа складывалось не столько из личных впечатлений, сколько из того, что я раньше видел и читал об этом городе.

Я сидел в меблирашке, в дешевом номере, который мне оплатил Миша, ел дешевый багет (кофе у меня был свой), иногда пил кислое вино и воображал себя студентом, приехавшим покорять Париж. То есть это были все литературные ассоциации. Не столько подлинная жизнь, сколько ориентированная на литературные ощущения.

— Сейчас не остается времени на такую дружбу, о которой вы говорите? Или проблема в другом?
— Обстоятельства стали способствовать более индивидуальной жизни, что ли. Дружба была — если у тебя случалась беда, то тебе не нужно было никого звать, вокруг тебя сразу же образовывались близкие люди. И все за тебя делали. И это была нормальная ситуация. Друзей узнаешь, как ни странно, по возможности нажаловаться, выплакаться, получить сочувствие. Посочувствовать другу, который выплачется тебе, — это, собственно, и есть основа близких отношений.

Сейчас так бывает, что, обманувшись приятельским тоном и приятельской манерой поведения, человек приходит к кому-то, говорит о своих переживаниях или невзгодах, а тот отвечает: «Старик, извини, это твои проблемы!» Все. Проведена черта. Я не могу представить, чтобы в дни моей молодости кто-то произнес такую фразу. Такого даже в лексиконе не было. Сейчас это нормально.

— Пороки, изображенные на ваших рисунках, — это история про то, как жить не надо. Вы никогда не хотели пойти от обратного и показать, что значит, на ваш взгляд, жить правильно, честно, достойно?
— Это не задача художника. Я трагик по натуре, мне интереснее то, что сопряжено с конфликтом, где выявляется характер. Интереснее рисовать человека несчастного, изображать трагическое событие, чем писать что-то голубое или розовое. Счастье рисовать неинтересно. Его нужно показывать каким-то другим образом. В истории искусства очень мало картин, которые были бы безоблачны, показывали бы бесконфликтные события. Когда-то давно я сделал единственную в своей жизни книжку о вечной, красивой любви Тристана и Изольды. Но и то я постарался найти там конфликтную ситуацию. Они закованы в стены, и даже их объятия происходят в обстоятельствах средневековых башен, в которых они стиснуты.

— В книге будет и текстовая составляющая в виде фрагментов из классической литературы, которые перекликаются с рисунками. Сколько книг вы перечитали за эти пять лет, чтобы подобрать нужные вам слова?
— Это очень большая работа, на которую у меня ушло больше чем пять лет. Пять лет — это только непосредственной работы. А так, подспудно, книга зрела очень давно. Я подобрал большое количество фрагментов текстов мировой литературы — европейской и русской. В книге будут цитаты из Ветхого Завета, античной литературы, литературы Средневековья и эпохи Возрождения. Будут Пушкин, Бодлер, Губерман, Заболоцкий…

Есть и оригинальные тексты. Они не принадлежат литературному источнику, но тоже очень яркие и интересные. Например, отрывок из подлинного протокола суда инквизиции, отрывок из средневекового сочинения «Молот ведьм». В книгу также войдет фрагмент, который я увидел 30 лет тому назад в Музее истории в Риге. Там была высушенная отрубленная рука, ржавый меч и счет, который выставил местный палач городскому суду. Текст примерно следующий: «Уважаемый и высокомудрый господин, от Пасхи и до Михайлова дня мной была проделана следующая работа: отрублена голова портного по имени Якоб (мечом) — 6 марок, очищен позорный столб — 3 марки, выпорот изменник в супружеской верности — 5 марок» и так далее. А у меня есть как раз глава «У поверженного креста», где эти тексты более чем уместны.

В конце Виталий Волович отметил, что ему очень хотелось, чтобы его книга увидела свет: «Она подводит итог моей жизни. Если книга все же выйдет, я буду счастлив. Начну наконец герань на балконе разводить».