Мы продолжаем публиковать истории ветеранов Великой Отечественной войны, вошедшие в документальный проект фотографа из Екатеринбурга Маргариты Пятининой «Живые легенды». Всего за год Рите и ее команде удалось встретиться с 90 ветеранами из Екатеринбурга. Несколько историй для «Живых легенд» записали журналисты Портала 66.ru. Сегодня мы предлагаем вам прочитать историю Героя Советского Союза Николая Михайловича Григорьева, которому в этом году исполнится 90 лет. Он ветеран Великой Отечественной войны, участник парада в честь 60-й годовщины Победы в Москве на Красной площади. Михаил Григорьевич награжден 8 боевыми орденами и медалями и 23 юбилейными. Полковник в отставке. Школе, где он учился, присвоено его имя.
— Когда началась война, я жил в колхозе «Заря коммунизма» Борисоглебского района Ярославской области. Но наше село было глухим пристанищем. Маленькое село, почта не ходила, радио не было, и приходилось узнавать все через слухи, ходила одна газета в колхоз, получал ее бухгалтер один, мы брали эту газету с отцом — узнавали новости.
Прежде всего я узнал, что началась война. Но война сначала проходила от нас далеко, поэтому узнавать об этом было трудно, мне в то время было всего-навсего 15 лет. Мы, молодежь, говорили, что война закончится осенью и мы на нее не должны попасть. Но дело в том, что она продолжалась. И вот пришел 1943 год. Мне исполнилось 17 лет 2 декабря. Мне пришла повестка, что меня призывают в армию. Ну что ж, призывают — надо идти. Мы явились вчетвером, я один с деревни, и еще три человека из соседней: Шамин Василий, Голубев Сергей, Овчинников Николай и я. Вот наш целый полк, который был призван.
Поехали мы на лошади (машин не было) до призывного пункта, оттуда нас отправили на сборный пункт, который находился в Ростове. С Ростова мы уже были отправлены в город Кулебаки — он не городом тогда еще назывался, а вроде большое село такое, но там был сборный пункт всей области. Цель была — научить мало-мальски владеть стрелковым оружием. Там все это было на макетах, мы даже настоящей винтовки не видели. Я недолго там был, вскоре меня направили в город Муром учиться на снайпера. Дело, конечно, хорошее, снайпер действует всегда один и уже действует только по выбору, кого надо уничтожить. Проучились мы неполный курс там, нас посадили в воинский эшелон и направили на передний край.
Попали мы сначала в Черниговскую область. Там уже немцев не было, мы прошли Сумскую область, город Конотоп. Здесь мы страшную вещь увидели: на реке Сейм увидел разбитую деревню, вся она была сожжена, люди все уничтожены. Уничтожены не только из стрелкового оружия, а загнаны были в сараи, закрыты в домах, и всех уничтожили путем поджога. Когда мы подошли, эта деревня представляла собой пепел, стояли только черные печные трубы. Среди пожарища бегали свиньи, которые пожирали трупы.
Где-то спрятался один котенок, а это по реке было, и утром, туман еще такой был на реке, и этот котенок издавал звуки — показалось нам, что он просит у солдат помощи, но так мы его и не увидели. Прошли дальше, город Конотоп, там завязался бой, и в этом бою меня ранило первый раз — в грудь, пуля прошла в миллиметрах от сердца, через легкое навылет. Попал я в госпиталь, но лечиться там долго не пришлось. Потому что молодой организм, мне всего 17 лет было, видимо, хорошо справлялся с этим, правда, потом еще долго отходила кровь через горло, которая внутрь попала. Но все-таки через некоторое время я был выписан из госпиталя и попал в 354-ю стрелковую дивизию 65-й армии.
Командир полка при прибытии на передний край построил нас всех, присланных, и говорит:
— Кто в каких родах войск служил?
— Пулеметчик, — а я пулеметчиком был под этим Конотопом.
— А где что знаете?
— Я учился на снайпера.
И вот в этой книжонке я написал его слова, — указывает Николай Михайлович на маленькую красную книжечку «Воспоминания». — Он сказал: «Мы снайперов берем к себе в разведку, потому что в разведке люди тоже должны метко стрелять». А почему именно берут — у них в разведке уже мало состава осталось, а задача большая стояла перед армией, поэтому он и сказал, что снайперы должны хорошо стрелять и в разведке. А в разведке в ближайшее время наступление должно быть. Мы уже подходили к нашей части, освободив Украину, подошли к Днепру, форсировали его и должны были войти в Беларусь. Там готовилась операция «Багратион».
Беларусь, во-первых, являлась воротами в Германию. Поэтому генеральный штаб создавал все условия, чтобы это направление было мощным. И вот когда я попал в 65-ю армию в Беларуси, мы освободили в Калинковичах большую железнодорожную станцию. 62-я армия немецкая питалась этой железной дорогой — то есть снаряжение, вооружение, живая сила приходили именно по этой железной дороге. Тут подключены были белорусские партизаны, которые взорвали ряд мостов, железные пути, столбы связи повзрывали. Помогли нашим воинским частям как можно быстрее продвинуться на запад.
Кроме этого в Белоруссии было около 12 тысяч партизанских отрядов, они взаимодействовали с нами, с разведкой, давали хорошие сведения, мы им помогали тоже. Но немец в Белоруссии столько творил, что мы, конечно, простить не могли. 168 населенных пунктов сожжено было вместе с населением, заживо. Сейчас в Белоруссии есть кладбище, где эти домики оформлены в показательную территорию, и из этих населенных пунктов, из деревень взята земля и перенесена туда, в мраморные четырехугольники.
В общем, все от мала до велика ушли в лес. Остались только немолодые. В лесу для школьников, в болотах были школы, учились ребята. Ребятишки все помогали партизанам, были разведчиками, а маленькие — их немцы не замечали особенно — они везде проходили и довольно-таки интересные сведения давали нашей армии.
После мы окружили под Бобруйском 40-тысячную немецкую армию и уничтожили ее. Но немец выбрал в Белоруссии такое направление — на запад под Минском, это место называется Речица. Речица — это сухая местность, там хорошие дороги, и оборона немецкая была искусно выбрана. Нашим войскам пришлось бы наступать, а когда там болото, леса — это невозможно. Поэтому встала задача у Рокоссовского, Жуков тогда приехал туда найти место, где бы наши воинские части начали наступать с малыми потерями. Любые болота, реки — это места, где, безусловно, гибнет много людей. Поэтому разведке была поставлена задача во что бы то ни стало найти такие места.
Вот нам была поставлена задача любыми способами пробраться к мирному населению, к партизанам и узнать эти места. Когда мы встретились с населением, они сказали, что болота речицкие и пинские — такие, что зверь не мог там проходить, тонул, и армия с танками, техникой и людьми могла потонуть в этих болотах, тогда население нам подсказало, как пройти эти болота.
Во-первых, сделать из подручных средств приспособления, которые позволят по болоту идти, это так называемые мокроступы: типа небольших лыж, только широкие, сделанные из лозы, тонкие прутья связываются. Встаешь на них — и идешь по болоту, тина попадает между прутьями — и солдат не тонет. А для техники сделали гати, по-белорусски гати — это выложенные бревна, сучки разные, ветки. Вот по этим гатям, они в несколько слоев были наложены, тяжелая техника-то не могла пойти, а мелкая — проходила, и вот таким способом были пройдены эти болота.
Немцы не создали на этих болотах обороны, они делали насыпные кочки — из земли, бревен, сучков — и сажали за них, как кукушек, людей с пулеметом, отдельно. И вот когда наступление началось, разведка проходила по этим болотам. Проходили, уничтожали этих людей на этих кочках и продвигались дальше. Но дело в том, что, когда мы прорвали оборону в Беларуси в этом месте, то такое настроение у солдат и офицеров было, что они рвались как можно быстрее пройти эти болота и выйти на границу с Польшей, так и было сделано. Прошли мы это дело. У нас наступление — по 30–50 километров в сутки мы шагали.
Мы подошли к реке Нарев и Висле, нам предстояло их форсировать. Там было несколько мостов у них, Пултуск город, там было два моста. Нашей разведке было приказано найти место, где можно форсировать реку Нарев, задание получил я как старший в разведке. Мы подошли в одну из ночей осенних, это август месяц был 1944 года.
Подошли к этой реке, но подойти — мало, надо с меньшими потерями перейти, форсировать эту реку. Мы обратились к поляку, который на реке там жил, говорим: где такие места есть, чтобы люди не тонули, техника перешла? Он говорит, не знаю. Мы тогда говорим ему: польская армия уже перешла на сторону России и воюет вместе с ней против немцев, если вы нам не покажете — мы вас считаем за врага народа Польши. Он сдрейфил, как говорится, показал нам, мы проверили и доложили командованию о том, что найдено место. А там нужно было учесть и глубину реки, и грунт дна, скорость течения воды и ширину этой реки. Когда это все было сделано, мы на плотах переплыли Нарев.
На берегу нас встретило проволочное заграждение, но оно было так сделано, что достаточно было его прорезать. Саперы там у нас хозяйничали. Заграждения были соединены с противопехотными минами проволоками, достаточно потянуть ее — как взрыв и мы обнаружены, а если обнаружены — то немцы откроют огонь, и нам уже конец. Но этого не произошло, саперы умно всё проделали.
Дальше минное противопехотное поле, там минное поле танковое и уже только трехступенчатая оборона траншей немцев. Немцы там особенно нас не ожидали, всё кричали в рупор, что русские не пройдут дальше, границы Германии и России будут по реке Нарев и Висле. Ну что ж, кричали они, кричали, мы тоже кричали, когда подползли к ним, к траншеям, открыли огонь, гранаты, рукопашная, немцы разбежались, мы заняли кусок земли, наверное, метров 300 шириной и такое же расстояние примерно вглубь. Но дело-то в том, что немцы сначала не поняли, что там только разведка, а нас было 15 разведчиков и группа поддержки — то есть пулеметчики, саперы.
Настало утро, командование немецкое дало такое указание: эту группу разведки русскую во что бы то ни стало сбросить в воду и занять прежнее положение. Ну что нам оставалось делать — рассвет, прыгать в воду нельзя, там прицельный огонь и нас побьют. Мы отстояли день. Столько атак было немецких, но мы все-таки отстояли. Вскоре другие наши части начали форсировать местами эту реку.
Командование наше узнало, что пропадают люди, которые перешли и были связными с передним краем. Куда деваются люди? Уходят солдаты — и нет, и пропали. Уходят офицеры — связи нет, пропали. И вот нам поставили задачу: разузнать, куда пропадают эти люди. Мы пошли, искали-искали, походили по хуторам. Наткнулись на один хутор, когда услышали выстрел оттуда и поняли, что это не наш выстрел, наши войска были за этим хутором уже, а дорога связных проходила через этот хутор. И вот там как появится наш связной — они языков брали, допрашивали и потом убивали их, а дальше своим информацию передавали по их связи.
Одного товарища посылаем. Он отошел немного от них — мина! Маленькая мина, 50 мм, немцы выстрелили. Потом второй раз, недолет. Мы тогда поняли, что с этого хутора немцы стреляют, делают пристрелку. Перелет, недолет — и средняя тут будет. Оно так и получилось: средняя мина ему прямо около бока взорвалась и убила его. Я докладываю командованию полка, оттуда нам подкрепление подходит, и окружаем этот хутор. Там обнаружили немецкую разведку в количестве около 100 человек, которые закопались в землю и всех проходящих брали.
26 человек мы захватили живыми и привели в штаб, остальных побили там. Но этих 26 человек не оставили в живых из-за того, что много наших людей погибло, тут же их расстреляли в стороне. И вот после этого нам всем троим командование объявило, что посылают документы на присвоение «Героя Советского Союза».
— Как вы захватили этих немцев?
— Они в траншеях, в окопах, в землянках были там. Когда зашли мы, окружили этот хуторок, они начали отстреливаться, но куда им деться, когда окруженные. Там часть их побили, а вот этих 26 человек мы взяли в плен.
— Вы втроем были?
— Не втроем. Погибли. Мы сдерживали натиск немцев, чтобы они не сбросили нас в воду, и надо было сохранить плацдарм, который был очень важен стратегически. Немцы про него говорили — один генерал их сказал: «Это пистолет, наведенный непосредственно на Рейхстаг, на Берлин». Там же Восточная Пруссия, еще Варшава не взята была, другие там войска, с разных направлений шли. Тяжелая обстановка была, тяжелая.
После этого наша часть была выведена на формирование. При отходе меня второй раз ранит, в левую ногу, рана большая была, я пролежал с ней 6 месяцев. Сначала в польском госпитале, потом перевели, станция Сура где-то под Москвой. На этом и кончилась моя эпопея на западе. День Победы я уже встречал в оздоровительном батальоне под Москвой. Мы все время бегали на площадь, там карта большая стояла, и каждое утро там отмечалось, где наша армия, а тогда уже к Берлину подходили. Она обозначалась флажками, и каждый день эти флажки сжимались, и потом уже где-то к 5 мая практически были там, уже штурмовали Берлин, самое гнездо.
Ну а моя судьба такая была. Когда подлечился немножко, еще хромал, мы знали, что вот-вот должна война с Японией быть, они хотели выступить на Дальнем Востоке, когда немцы возьмут Сталинград, но этого не получилось. Сталинград не сдали, разгромили немцев, и они пока замолкли. Высадили в Улан-Баторе нас, это за Байкалом, Бурятия там граничит с Монголией. Высадили нас на этой станции, там уже никаких дорог нет, пешком шли в их столицу. В столицу пришли, там мы не остановились, наша дислокация была за городом. Нас распределили по частям, поскольку мы ехали из разных частей, меня спросили: кем вы были на западе? Я уже разведчиком не мог быть, там крепкие нужны, а я раненый был, не мог. И говорю: минометчик я был. А сам представление имел минометное, но ничего не знал. И вот мне вручили должность третьего номера. А это опорная плита, которая весит 21 килограмм.
У нас лошади сначала были, потом лошади погибли, потому что суровый климат в Монголии, конечно, они не выдержали. Жара до 50 градусов летом, растительность — дикий лук, воды нет, если где-то попадается, то соленая. И мы, когда получили часть, двинулись через Малый и Большой Хинган в Манчжурию. Воду мы получали через 70 километров, потому что высылалась экспедиция, которая бурила скважины. Давали напиться — и дальше двигались. Малый Хинган прошли, оба Хингана составляют около 100 километров, дорог там нет, блудили, шли по компасу, одежда вся погорела, на ноги шили «постолы» — это по-монгольски, а по-русски лапти. Шили из кожи, но хорошо если кожу доставали сухую, выделанную как-то, тогда сошьешь — можно надеть; а если при 50 градусах шить из сырой кожи, так он потом загибается — и выбрасываешь его. Обматываешь ноги какой-нибудь ветошью и шагаешь. Ночью шли, днем невозможно — у нас люди гибли от солнечных ударов.
Еще некоторые засыпали на ходу и уходили в степь. А в степь как ушел — так и пропал. Там километров через 70 только может попасться юрта. Чтобы покушать, убивали животное: корову, лошадь или верблюда. Очень много в степи было мулов — все же побросали свои места, скот весь побросали и сбежали. Мы вообще брали одну печень и ею питались, печень еще можно есть, а другое мы не могли, потому что соли не было, хлеба не было. Когда мы вошли в Большой Хинган, там нас встретила вода хорошая, родничковая. А вскоре показалось река Гэньхэ, мы вышли к Мукдену, и еще один городок там, мы до него не дошли. Там нас остановил Болдынов, генерал-майор командующий, мы шли по 50–60 километров в сутки. Очень тяжело, устали, бараний вес у всех, и он сказал:
— Кто слабо себя чувствует, выйдите из строя. Сзади идут наши санитарные части, у них машины, они вас подберут и доставят в нашу часть. А нам надо быстрее дойти до Порт-Артура и преградить дорогу японцам, чтобы они ушли к себе в море.
Нас выручили десантники, они во всех городах, в портах перерезали им пути и никуда их не выпустили, а мы пришли в Харбин, там нас встретили как родных, давали нам кушать, приглашали в гости. Ну мы, конечно, не ходили, потому что много японцев осталось там у них, а японцы переоделись в одежду китайцев и занимались мародерством там, вырезали воинские части, которые отдыхали. И китайцы помогали нам ловить этих японцев: берет его за волосы и тащит, «капитан» они нас всех звали, «вот япона» нам говорят. Ну мы их, конечно, сдавали как военнопленных и слали их в Сибирь.
Обратно мы тем же путем выбрались, постояли с неделю там и пешком пошли. Пришли на ту же станцию, поселились сначала в городах там, на территории Советского Союза. Потом посадили нас на поезд и увезли на постоянную дислокацию в Тюмень. Здесь я и обосновался, и здесь меня нашла «Звездочка», а присвоили мне ее, по документам, 24 марта 1944 года, а я узнал об этом только в 1947 году.
Я знал, что документы подавали, но не знал, что утвердили ее. Ее передали мне через моего отца, который тоже на фронте был, но в это время пришел домой. Сначала в военкомат запросили, потом отца нашли в этой деревушке, он сказал, что я в Тюмени, я связь уже имел, и меня вызвали в Новосибирск, и вот генерал-майор Истомин мне ее вручил. После этого я в Тюмени депутатом был избран, но мало был совсем, меня направили в военное училище в город Ташкент. Я его закончил, пехотное, по специальности политработник, направили в Германию снова служить, там оккупационные войска наши были в 1950 году. Сначала я попал в разведку, механизированная разведка. Там я немного пробыл, у нас рота получила отличную оценку и меня осенью перевели в «катюши», город Риза, под Дрезденом.
Там потом меня избрали секретарем комсомольского бюро полка, и вот я с молодежью работал. Не только с нашей молодежью, к нам прислали наших девушек для работы, много было офицеров, солдат-комсомольцев. Мне пришлось работать и с молодежью немецкой, собирались мы на собраниях, на мероприятиях, немецкая молодежь Западной, Восточной Германии, мы, военные, кроме этого встречались с польской молодежью, чешской и другими. Везде мы были хорошими гостями, без нас ничего не начиналось, ни одно мероприятие. Говорили по-немецки, были переводчики немецкие и русские. До 1956 года я был на комсомольской работе в Германии.
В 1956 году по замене переехал в Одесский военный округ в войска ПВО, обнаружение самолетов НАТО, которые в Турции стояли и так далее. Когда Пауэрса, который здесь появился, мы его взяли станциями своими, но провести его, то есть видеть его мы не могли, потому что наши станции еще слабые были, мы передали в войска, которые здесь стояли с ракетами, они его тоже не могли брать, потом несколько раз самолеты поднимали, вооружение снимали, но долететь до него не могли, он на 24 тысячи шел по высоте, наши самолеты не могли туда подняться. И вот со второй ракеты сбили его. После этого в 1968 году я закончил второе училище — общевойсковое высшее в городе Одессе. Послужил до 1968 года и в армии, потом было сокращение политработников, и я решил уехать оттуда, уволиться. Мы с супругой с Молдавии переехали в Джезказган в Казахстане.
В 1958 году по замене, вернее по сокращению, мы переехали в Казахстан. Я устроился на работу в большой горно-металлургический комбинат старшим инженером. Там я тоже много работал с молодежью — по школам, институтам, воинским частям, производствам. Но в 1968 году мы затосковали и решили переехать. И вот 18 лет уже здесь. Здесь я встречался с губернатором Росселем, я хорошо знаю Мишарина, сейчас Куйвашев — с ним два раза встречался. Здесь работал в Совете ветеранов, много в школах, в детских садиках. Вот, кстати говоря, лучше контингента, чем в детском садике, не нашел. Это люди, дети, которые любопытны во всем, спрашивают много:
— Видел ли ты Гитлера?
— Нет, не видел.
— А он убит в самом деле?
— Да, убит.
— Страшно ли на войне? — Задают такой вопрос.
— Конечно, не страшно только тому, кто не побывал на переднем крае.
Ну и много других вопросов. Школьники задают много, но кто постарше, те почему-то стесняются этого. Бывает, их наталкиваешь на это дело, но они не очень идут.
— Где вы познакомились с Антониной Павловной?
— Это длинная история. Мы в совхоз ехали, нашу воинскую часть в 1948 году направили репу убирать. И вот в одном отделении была она — Тоня Иванова — студентка Педагогического техникума. Там немного девчат было. Вот познакомились, подружились. Я уехал учиться в Германию. Все прервалось. Но через несколько лет все-таки нашли друг друга. Переписывались. В 1952 году из Германии я приехал в отпуск, и 1 августа мы поженились. Я еще в армии был. В армии я пробыл 18 лет.
— Что самым тяжелым было на войне?
— Преодоление болот, их форсирование, взятие плацдарма и удержание его. Это самое тяжелое было, потому что сил мало было еще, а немец напирал как следует, особенно артиллерией.
— За военные годы от начала Великой Отечественной до окончания войны с Японией что было самое страшное?
— Самое страшное было идти в бой, когда сердце чувствует неладное. Там остался жив я два раза и один раз контузило. А тут надо снова идти в бой, и будешь ли ты жив — неизвестно, мои товарищи, которые ранены были, они по домам поехали, а нас почему-то туда. Меня два раза ранило, ну а контужен не знаю сколько раз был. Один раз я ничего не слышал, потерял слух, зрение. Тяжело было, никуда не ходил, в землянке отлеживался, в госпиталь не пошел. Да еще на Востоке, знаете, так тяжело было, ни воды, ни питания как следует не было, жара страшная. Эти монголы нас встречали и китайцы очень хорошо, когда мы подъезжали к их столице обратно с победой, они все повылазили на крыши, а у них крыши — землянки глиняные. Столица все-таки была, сейчас ее не узнать — отстроена. Они вот на крыши повылазили, музыки-то нет никакой, так они достали палки, ведра, заслонки, банки и во всё колотят. А мы на ишаках подъехали — палкой ишака по ушам, он приподнимет уши и трясет-трясет, ну кавалерия настоящая! Стриженые, все замечали их: то цифру выстрижешь на нем, то букву — как из парикмахерской вышли. Потом мы их, когда нас уже сажали на поезд, подарили монголам, всех отдали. А им они нужны, у них там такая природа, могут работать лошаденки у них.
— Как вы встретили Победу?
— Победу я встретил в оздоровительном батальоне. Там услышали сообщение, что на Рейхстаг водрузили знамена, победа! Началась стрельба, ура кричали, у нас, конечно, оружия не было, но и мы от души кричали, что победа. Радость такая великая! А потом через несколько недель поезда пошли. Тем, которые ехали с фронта, подарки большие сделали. Мы завидовали, конечно, но что сделаешь. Подлечились, не думали, что туда поедем снова. Страшно было. В Байкале искупались (там остановка была, авария какая-то).
— А что вам в первую очередь вспоминается?
— Как я увидел убитых людей, сожженные села. В Белоруссии я наблюдал: они старались как только могли уничтожить людей. Например, для мирного населения они сбрасывали разное — хозяйственное, съедобное что-нибудь, особенно для детей — заминируют и сбрасывают. Допустим, ручка хорошая, красивая, он возьмет — она взрывается. Они как отступали в Белоруссии, всю железную дорогу вывели из строя: два паровоза крючок специальный тянут и шпалы перерезают — и уже дорога никуда не годна.
В Беларуси три лагеря мирных жителей в болотах организовали, но ведь это надо только додуматься до такого. Всем сделаны были прививки брюшного тифа, заразили их, загнали в эти лагеря, а потом, когда мы пришли и стали освобождать их, они не верили, что мы русские, думали, что мы власовцы. Когда мы открыли ворота и попросили разойтись, многие не хотели уже идти, слабые были, не могли идти. Дети зараженные... Из 40 тысяч или 80 тысяч было в трех лагерях, добрая половина взрослых погибла, а 15 тысяч детей освободили из этих лагерей, которые уже остались одиночками, сиротами, но тоже зараженные.
А что за болезнь, цель-то какая была — заразить армию, которая проходила. Мы, когда их освободили, как они налетели на нас, несмотря на то что слабые, руками хватают, поцелуют, подышат. Вот после них и мы туда же попали, в госпитали. Их положили — и нас тоже, через две примерно недели. Это страшное было дело... В Белоруссии народ ушел весь в леса, остались только старики, которые не могли уйти. И в болотах этих строили себе жизнь, ребятишки учились там в школах. У меня есть буклет, где это все описывается. Белорусский народ я любил и сейчас до сих пор люблю, у меня две награды есть белорусские.
— Я вижу, что у вас две «За отвагу».
— Это боевые солдатские. Я всего за один год, за лето получил 4 награды в Белоруссии: две «За отвагу» за действия со своим взводом разведчиков на переднем краю и в тылу врага и медаль «За боевые заслуги», орден Красной Звезды.
— «За отвагу» за что получили?
— За наступление, и отличившимся давали, как и мне. А вот за эту звездочку меня чуть не расстреляли, — показывает Николай Михайлович на орден Красной Звезды. — Я задание выполнял, а подумали, что такого задания не было. Меня арестовали, но когда стали проверять, то выяснилось, что я все правильно делал. И мне дали этот орден.
— Как это чуть не расстреляли?
— Утро было, все в тумане, со стороны леса появилась колонна. Никто не мог определить, наша или немецкая. Командир полка поставил передо мной задачу: узнать, что за колонна. С группой разведки мы пошли выполнять. Через поле было не разглядеть, местные жители все сидели в подвалах и ничего не видели, тогда мы решили приблизиться. Люди из колонны начали махать нам головными уборами и звать к себе. После раздумий я решил доложить командиру, что это немецкая артиллерия. Быстро был дан приказ на окружение и уничтожение группировки. Через некоторое время связной докладывает, что мы расстреляли русских артиллеристов. Я был арестован. Но командир полка решил проверить доклад связного и направил офицера связи на место событий. Оказалось, что это действительно немецкая артиллерия, только в ней были власовцы — предатели. Я был освобожден и награжден орденом Красной Звезды. Ну и вот та самая звездочка, — так ласково он называет ту самую звезду Героя Советского Союза.
Николай Михайлович шутливо сетовал супруге: «А ты вот дай померить, пусть почувствуют вес орденов». Да, действительно, вес был очень внушительным. Но несмотря на тяжесть, он надел парадный костюм и был очень красив и статен в нем. Антонина Павловна бегом навела марафет, и мы, смеясь, сделали несколько чудесных семейных снимков, где улыбки и любовь той юности, что прошли через многие годы вместе.
Фото: живыелегенды.онлайн
