Филолог Светлана Друговейко-Должанская приезжала в Екатеринбург, чтобы прочитать лекцию о новых знаках препинания и графической стилистике. Она — старший преподаватель на филфаке СПбГУ и возглавляет в Северной столице экспертную комиссию «Тотального диктанта» — самого популярного грамматического проекта России. Кроме того, вместе с другими учеными РАН именно она решает, как писать новые слова в русском языке. 66.RU поговорил с именитым филологом о новом языке эмодзи, узнал, когда скобочки в конце предложения войдут в правила русского языка и можно ли подписывать текст феминитивом «авторка».
Если кратко, интервью можно пересказать в четырех тезисах.
Чтобы увидеть полный и подробный разговор, нажмите «Читать далее».
— Не думаю. Честно говоря, когда я смотрю на эмодзи, мне нужна расшифровка. В интернете есть специальные программы, которые позволяют перевести текст на язык эмодзи. Хорошо помню картинку с текстом песни Земфиры «Хочешь сладких апельсинов», но без пояснения она плохо читается.
— С филологической точки зрения — что такое эмодзи?
— Есть такое понятие — неалфавитные знаки письма. Кроме букв у нас же есть и знаки препинания, и апостроф, и дефис, и слеш. Есть графические средства выделения — курсив, жирный шрифт. Есть смайлики, которые превратились в графические иконки, потом уже появились эмодзи. Это все средства письменного языка. Эмодзи можно считать неалфавитными знаками письма.
— То есть язык эмодзи никогда не появится?
— Думаю, что нет. Язык эмодзи понятен далеко не всем. Даже, скажем, представителям моего поколения. Мне известны интернетовские байки, как мама послала ребенку картинку, а он спросил, что она имела в виду. Она думала, что это пирожное, а это оказалась какашка. Я тоже как-то ребенку сослепу прислала панду, которая валяется на спине. Он мне пишет: «Мать, ты вообще где? О чем ты думала?» А я ни о чем не думала, для меня это просто красивая картинка.
— Но за эти картинки приходится отвечать как за реальные слова. Помню историю, когда министру иностранных дел Австралии пришлось объясняться перед сенатом за то, что она в интервью описала Владимира Путина с помощью красного недовольного лица.
— Это именно то, о чем мы говорим. Видимо, она просто выбрала картинку с напряженным лицом, а на языке эмодзи оно означает раздражение или гнев. Таким образом, ей приписали смысл, который она, возможно, и не имела в виду.
— Прилично ли писать скобочки как улыбочки в конце предложения?
— Это очень тонкий вопрос, потому что он касается этики. Этика бывает, например, поколенческая. Люди старшего поколения, возможно, и не принимают это и в фейсбуке пишут: «Пожалуйста, никаких картинок, скобочек». Но на самом деле за смайликами, скобочками, которые превратились в знак препинания, закреплена очень важная функция — выражать эмоции. Например, если мы бы с вами общались в мессенджере, а я вам прислала в конце смайлик, это бы означало, что мне больше нечего сказать или что я не хочу продолжать разговор. И, конечно, он бы означал эмоцию — неприятно мне это или симпатично.
— А войдут такие знаки когда-нибудь в литературный русский язык?
— Что значит «литературный русский язык»? В художественную литературу? Филологу очень сложно ответить на вопрос о норме.
— Но есть же правила русского языка.
— Спросите у любого человека: какая одежда будет нормальной для женщины. Вроде бы каждый же знает, что это юбки и платья. Но оглянитесь вокруг, женщины ходят в брюках. Так и в языке. Есть нормы, которые узаконены в виде правил или в сознании носителей языка. А есть узуальные нормы — то есть те, которыми мы пользуемся все время. Смайлики и скобочки стали узуальной нормой, лично я не вижу в них ничего плохого.
— То есть такие нормы со временем не становятся правилом?
— Не обязательно. Узуальная норма — это говорить «я одел пальто». То есть это не норма литературного языка, но с точки зрения филологов, это даже не компрометантная ошибка, просто оплошность. Хотя массы грамотных людей в Фейсбуке будут настаивать на строгой норме и писать: «Сначала научись писать грамотно, а потом уже политику обсуждай». При этом многие не знают, что надо говорить «сверлИшь» и «сверлЯт», точно так же как «звонИшь» и «звонЯт». Но если в первом случае, никого не осудят, во втором — обязательно будут порицать.
— А до интернета были какие-то аналоги смайликов?
— Были только узколокальные знаки. Например, девочки в классе договорились, что если рядом цветочек — это неправда, а если собачка — правда. Такой шифр получался. Интернет позволил все объединить.
— Может быть, вы видели пост Земфиры, где она критиковала Монеточку и Гречку. Многие ее осуждали за то, что она окружает точки и запятые пробелами. Можно говорить, что лишние пробелы — это ошибка?
— Это неправильно, потому что есть нормы типографики, нормы печатного текста. Я, например, не позволю себе отправить текст в публичный оборот, не перечитав его. А вообще, в лишних пробелах нет ничего ужасного. Это то же самое, что выйти на улицу в одном белом и одном черном носке. Ну и что.
— Приживутся ли феминитивы?
— Прогнозы делать очень трудно. Потому что любой филолог кроме того, что профессионал, он еще и языковая личность. То есть на любой прогноз будет накладываться человеческое отношение. Мне кажется, что настаивать на феминитивах — это довольно глупо. Но я уверена, что многие лингвисты из более молодого поколения со мной не согласятся.
Вот было слово «поэт» без гендерной окраски, то есть так называли и мужчину, и женщину. Потом появилось слово «поэтесса». Но в силу того, что оно образовалось благодаря французскому суффиксу, оно оценивалось как пафосное. Поэтому Цветаева и Ахматова плюнули бы в морду тем, кто назвал бы их поэтессами. Но тем не менее теперь в русском языке есть два слова, одно для женщины, другое для мужчины.
— Ну то есть если феминистки победят, через сто лет будут говорить «авторка», и это будет нормально?
— Возможно. Но только если все общество примет это отношение к жизни или как единственное, или как одно из главных. Язык и покажет, будет коробить людей слово авторка или нет. Язык станет лакмусовой бумажкой изменений в сознании.
— А я как журналист могу в текстах употреблять слова «свайпнуть» или «тапнуть»?
— Если вы уверены, что ваша аудитория вас поймет — почему нет? Вы же, разговаривая со своей бабушкой, не скажете «хайп» или «свайпнуть» не потому, что нельзя, а потому что вы знаете, что этот язык ей неизвестен.
— Просто года три-четыре назад я писала слово «селфи» и не была уверена, все ли меня поймут. Сейчас оно употребляется свободно. Где эта лакмусовая бумажка, когда уже можно?
— Вы же сами это чувствуете, когда слово становится понятным и общеупотребимым. Тут ничего не поможет, кроме языкового вкуса. Потому что в нормативные словари слово попадает очень поздно.
— Через сколько лет новое слово попадет в словарь?
— Трудно сказать. Например, в словарях 1939 года и 2009 года слово кофе было зафиксировано как слово среднего рода с пометкой «разговорное». То есть за сто лет отношение к нему не изменилось, хоть лингвисты предполагали, что кофе в среднем роде будет настолько широко распространено, что войдет в норму. Но нет, общество не принимает ее.
— А кто принимает решение, вносить слово в словарь или нет? Автор?
— В общем, да, но обычно авторы академических словарей — это несколько людей. Например, я — член орфографической комиссии Российской академии наук. Мы на заседаниях обсуждаем новые слова, устоялись ли они и как их правильно писать. Вот «селфи», нужно через е или через э?
— Вы говорите, что нужно выбирать слова в зависимости от того, с кем ты разговариваешь. Но вот я общаюсь со своим 33-летним главным редактором и употребляю слово «шеймить» как стыдить. И он меня не понимает. Это значит, что языковая разница становится более узкой?
— Конечно. Сейчас разница между языковыми поколениями укладывается меньше чем в десятилетие. Кроме того, есть и языковая мода. Знание или незнание слова зависит от того, насколько активно вы пользуетесь социальными сетями, а не только интернетом. Если вы смотрите телевидение, то тогда с большей вероятностью в вашей речи появится штамп типа «этот парк — любимое место отдыха горожан и гостей города».