Человек Наук. Историк — о европейских ноу-хау у старообрядцев и архивистах из НКВД

Дмитрий Редин как раз из тех ученых, которые ищут смыслы. Он заведующий кафедрой истории России департамента «Исторический факультет» Института гуманитарных наук и искусств УрФУ, заведующий лабораторией эдиционной археографии. Что такое «эдиционная археография» и для чего она нужна современному обществу? Об этом и многом другом мы спросили Дмитрия Редина.

Дмитрий Редин входит в число ученых, благодаря которым в 2013 году УрФУ получил мегагрант на поддержку исследовательского проекта «Возвращение в Европу: российские элиты и европейские инновации, нормы и модели (XVIII — начало XX в.)». Именно в рамках этого гранта в УрФУ появилась лаборатория эдиционной археографии.

О работе с источниками и старообрядцах-карикатуристах

Мы пытаемся понять прошлое, а ведь это то, чего уже нет. А что есть? Есть исторические источники, физические остатки прошлого. Для археолога это какие-то предметы, артефакты, для историка — письменные тексты, рукописи, документы. Через них мы пытаемся реконструировать былое, точнее — понять мотивы и поведенческие стратегии человека прошлого. В этом, наверное, главная задача историка. Клиффорд Гирц, известный американский автор, сказал: «Задача естественных наук — сформулировать законы природы, задача гуманитарных наук — понять смыслы». Не ручаюсь за точность цитаты, но идея такова.

Корректно работать с источником — тяжело, это сама по себе наука. Если просто взять в руки, например, документ XVII или XVIII в. и прочитать его (а это тоже надо уметь), никакой связной истории вы там не найдете. Специально для нас, потомков, там ничего нет. Очень мало текстов создавалось специально для того, чтобы удовлетворить наше любопытство.

Даже летописи, которые, казалось бы, рассчитаны на потомков, тоже писались не для нас. Особенно древнейшие летописи — по сути сакральные тексты, тексты кануна Судного дня. Мы сегодня совсем другие: по стилю мышления, по образу жизни, по отношению к времени и пространству. Историк и должен понять, для чего создавались те или иные сочинения, что ждали их авторы и читатели того времени. И уже на основании этого попытаться воссоздать эпоху. Свое представление о прошлом.

На Урале древних текстов (старше XVI в.) нет. В этом смысле мы проигрываем университетам не только Запада, но и нашим столичным. Но у нас есть другие, очень интересные источники, в том числе позволяющие изучать российские древности. Например, старообрядческая литература.

Старообрядцы сумели сохранить в своей книжности традиции древнерусской литературной культуры. Даже создавая свои тексты шариковыми ручками в школьных тетрадях, они сохраняют приверженность полууставному древнему письму, нормам древнерусского языка (конечно, с неизбежными упрощениями). Они и сами по себе носители традиции, как люди, а еще у них на руках есть немало книг, которые могут рассматриваться как источники. Добавьте к этому великолепные фонды горнозаводских архивов — это сотни тысяч документов начиная с XVIII в. Есть еще превосходные книжные собрания гражданской печати, перешедшие в университет вместе с библиотекой Царскосельского лицея. Всё это формирует здесь, у нас, мощный комплекс источников, из которого можно извлекать массу информации.

В хранилище редких книг собрано немало раритетов. В рамках проекта «Возвращение в Европу» в УрФУ организовали экспозицию, в которой представлены книги, изданные в Европе, и их переводы, выполненные в то же время.

Старообрядцы в восприятии широкого круга людей — это косные, закрытые люди, чуждые всяким новшествам. Отчасти такое представление они создавали о себе сами. Однако изучая источники, мы пришли к парадоксальным выводам: будучи подчеркнуто закрытым сообществом, старообрядцы Урала активно впитывали и использовали европейские инновации того времени. Это касается как технической стороны, так и каких-то культурных заимствований.

В старообрядческих книгах XVIII в. с вполне каноническими библейскими текстами иллюстрации зачастую носят элемент политической сатиры, обличающей светскую власть. К примеру, в одном из списков «Апокалипсиса» 1730-х гг. антихристовы последователи изображены в мундирах петровских солдат, а некоторые из них имеют прямое портретное сходство с царем-реформатором, которого старообрядцы считали самим Антихристом. Да и сами иллюстрации — и композиционно, и по технике изображения — являют пример использования и переосмысления модерной западной традиции в русском средневековом контексте.

Мы, честно говоря, и не думали, насколько глубоким было проникновение западных новшеств в культурную жизнь России петровского и последующего времени. Оно коснулось не только столичных верхов (что было ожидаемо и очевидно), но распространилось в широких слоях провинциальных элит разного уровня и социального статуса. Распространилось не подражательно, но адаптивно, достаточно органично и в переработанном виде. Может быть, поэтому Россия так успешно вошла в XVIII в. в число великих европейских держав, став одним из равноправных членов пятерки (Англия, Франция, Австрия, Пруссия и Россия), определявшей мировой порядок в последующие столетия? И дело не только в пушках?

Осмысление этих феноменов — попытка ответить на вопрос о цивилизационной принадлежности России. Недаром наш проект называется «Возвращение в Европу»: связи и культурный обмен между Россией, Уралом и Западом гораздо более интенсивны и глубоки, чем может показаться на первый взгляд.

Изучение духовной культуры через призму старообрядцев вывело нас на еще одну тему — история уральской буржуазии. Старообрядцев нельзя рассматривать только как носителей книжной традиции. В первую очередь они активные участники бизнес-процессов того времени. Эти люди задавали тон в определении облика Урала. Да, были, условно говоря, Демидовы и Строгановы — люди не старообрядческого происхождения. Но были и другие, со временем занявшие лидерские позиции. Харитоновы, Расторгуевы, Рязановы, Нуровы, Ошурковы, Казанцевы… Всё архитектурное наследие старого Екатеринбурга, эти усадьбы, которые стоят на нынешних улицах Чапаева, Розы Люксембург, Декабристов, — всё это достояние старообрядческих кланов.

В усадьбе Ошурковых на ул. Чапаева сегодня находится Центр традиционной народной культуры Среднего Урала. А еще ходят слухи, что здесь живет привидение.

О «Возвращении в Европу», весенней и зимней школах истфака УрФУ и прочих грантах

Проект с Сорбонной — «закономерная случайность». На факультете, при сотрудничестве с Институтом истории и археологии УрО РАН, существует давняя традиция проведения весенних и зимних научных школ для студентов, аспирантов и молодых ученых. Эти школы — наша гордость. На них наша научная молодежь слушает лекции и общается с лучшими представителями исторической науки. Среди моих задач — поиск лекторов для этих школ. На каждую из них мы обычно приглашаем по два лектора. Наш принцип — только ярчайшие. Вначале это были исключительно российские ученые. Но со временем, по мере расширения наших возможностей, мы стали приглашать коллег из-за рубежа. В том числе нам посчастливилось познакомиться с сорбоннской профессурой, в первую очередь с известными историками-русистами Мари-Пьер Рей и Франсин-Доминик Лиштенан.

У наших школ сложилась хорошая репутация, лекторов приглашать стало легко. Все, кто уже побывал у нас, единодушны в своем мнении: в университете отличные студенты — творческие, мотивированные на науку, талантливые и хорошо образованные. Наших коллег это очень привлекает, а нам дает основания для понимания того, что мы как преподаватели не зря едим свой хлеб.

Когда стали формироваться возможности для крупных международных проектов, когда стало выделяться солидное финансирование — от Министерства науки и образования, от Российского научного фонда, — пришла необходимость более системного сотрудничества с крупными зарубежными специалистами. Мы сразу подумали о Мари-Пьер Рей, руководителе Центра славянских исследований университета Париж 1 Пантеон-Сорбонна. Меня и моих коллег роднили с ней близкие научные интересы — история России имперского периода. Мари-Пьер изучает Россию конца XVIII — XIX в. Несколько ее монографий стали настоящими научными бестселлерами: это научная биография императора Александра I, книга, посвященная зарубежным походам русской армии 1813–1814 гг., и многие другие. Она стала научным руководителем проекта «Возвращение в Европу».

Сейчас грант Правительства РФ, на базе которого был развернут проект «Возвращение в Европу», подошел к концу своего трехлетнего цикла. За это время мы сделали очень многое. Одно из главных достижений — лаборатория эдиционной археографии. На ее базе мы занимаемся поиском и публикацией не издававшихся ранее исторических источников, подготовкой статей и монографий. Мы начали процесс приобретения электронных копий зарубежных документов о России. Первым шагом в этом стала коллекция документов XVII–XVIII вв. из архива МИД Франции, объемом в 22,5 Гб информации в цифровом выражении.

А впереди еще архивы Вены, Ватикана, Мальтийского ордена, Берлина, Лондона… Этими документами мало кто интересовался. Для большинства зарубежных коллег русская тема — не их специализация. А наши историки их не знали отчасти потому, что долгое время им был затруднен выезд за пределы страны, отчасти оттого, что языковая подготовка в советское время была сведена почти на нет и иноязычные документы о России мало кто мог прочитать.

Наша задача — создать депозитарий цифровых копий источников такого рода. Работа с ними — это и процесс подготовки кадров нового поколения. Мы должны вырастить специалистов, способных свободно использовать потенциал источников на французском и немецком — ведущих языках международного общения и науки в XVIII–XIX вв. Обучить их специальным приемам чтения рукописных текстов, написанных четыреста — двести лет назад (типы письма были иными), а значит — подготовить их в области латинской палеографии. Привить им навыки научной публикации этих текстов, то есть дать им углубленные знания в области источниковедения, археографии и многих других специальных дисциплин. Всё это вместе позволит создать здесь, в Екатеринбурге, мощные современные научные кадры европейского уровня в области гуманитарного знания, создать целую систему конкурентных преимуществ уральской школы. В этом нам помогают и специалисты из Сорбонны, и коллеги из других университетов — Великобритании, Венгрии, Германии, Италии, Бельгии, Польши. И, конечно, наши коллеги и партнеры из дружественного Института истории и археологии УрО РАН.

Историки УрФУ уже обладают богатым опытом поиска и восстановления старинных книг: на факультете помимо книгохранилища, где собраны редкие книги, работает реставрационная мастерская, в которой восстанавливают старинные фолианты, рукописи, гравюры.

Совсем недавно пришла информация о том, что наш проект «Возвращение в Европу» получил высокую оценку экспертов и будет профинансирован еще на два года. Отчасти это было неожиданностью: прагматическая польза от труда историков, гуманитариев вообще, вовсе не так очевидна, как от занятий специалистов в области технических или естественных наук. Мы привыкли, что на нас экономят, особенно в условиях секвестра бюджета и прочих финансовых неприятностей. Тем больше такое решение обязывает и вдохновляет.

Хотя я не удивлюсь, если нас выкинут из грантов. Не потому что мы плохие, а потому что желающих очень много. И если придут какие-то очередные физики или, скажем, аграрии с импортозамещением, у них больше шансов на получение денег. Но это не значит, что кончилась жизнь и кончились проекты.

О том, как опасно заниматься историей в нашей стране

Нынешний рывок исторической науки на Урале стал возможным потому, что здесь всегда были сильные научные традиции гуманитаристики. Говоря «всегда», я не имею в виду седую древность — университет все-таки относительно молодой: УрГУ в прошлом году отмечал 95-летие. А историческому факультету и того меньше — он появился лишь в 1938 году, когда посчитали нужным вернуть историю как предмет в вузы.

Когда после Революции задумались о науке, стали создавать вузы, история попала под жесточайший пресс. В 1930 году прогремело «академическое дело»: тогда старую профессуру, главным образом представителей гуманитарных наук, обвинили в подготовке контрреволюционного монархического заговора, сформировали процесс. В Ленинграде за это «назначили ответственным» профессора Платонова, в Москве — академика Богословского, который, по счастью для него, умер накануне суда.

Историю на некоторое время вывели из учебного процесса как «неблагонадежную дисциплину». В школах она в убогом виде существовала как «довесок» к обществоведческому курсу — детям рассказывали о крестьянских войнах, рабочем движении… То есть весь исторический процесс обкорнали и спрессовали в некую предысторию «настоящей» истории. А «настоящая» история начиналась с октября 1917 года.

В академической науке историю начали возрождать после укрепления сталинской модели государственности, после успехов в экономике. Власть поняла, что историческое знание обладает гораздо более мощным идеологическим потенциалом, более глубоким по своему воздействию на умы, чем примитивная пропаганда ценностей пролетарской революции. С другой стороны, пришло понимание, что этот потенциал полнее раскрывается при наличии некой научной подоплеки. К тому же в то время Советский Союз стал высказывать свои территориальные претензии на Прибалтику, Западную Украину и Белоруссию. Понадобилось обосновать актуальность этих претензий, выявить, что земли эти действительно исторически принадлежат России и, соответственно, Союзу. Партийное руководство приходит к мысли, что надо изучать источники, письменные памятники, держать их под контролем. Так появился Московский историко-архивный институт, который был, как и все архивы, в ведении НКВД. Тогда же начали появляться исторические факультеты.

Стала выстраиваться новая, советская историческая наука и новое преподавание истории в нашей стране. Остатки старой профессуры, сохранившейся после «чисток» и гонений, обладали качественным академическим знанием. Но какую бы лояльность они ни выказывали советской власти, целиком положиться на них было нельзя. А историки новой генерации, идейно выдержанные и надежные, зачастую не обладали достаточной профессиональной квалификацией, заметно уступали в этом смысле и своим предшественникам, и западным «буржуазным» ученым.

Надо было вырастить что-то среднее — лояльных, но при этом знающих историков. Тогда и стали возвращать историческое образование в вузы, разрешили практику в архивах, которые контролировались НКВД (сотрудники архивов чуть ли не до начала 60-х годов все поголовно были офицерами госбезопасности). В 1938 г. издали «Краткий курс истории ВКП(б)» — этакая идейная база «подлинно научного» понимания исторического процесса. На этой волне в 1938 году и появился исторический факультет в Уральском государственном университете.

Уральская научная историческая школа формировалась непросто. Долгие годы, особенно в предвоенные, военные и ближайшие послевоенные, на факультете было настоящее броуновское движение кадров. Преподавали здесь и эвакуированные из столичных университетов гранды исторической науки. Одновременно росли собственные кадры, формировались оригинальные школы и направления. Имена профессоров Сюзюмова, Чемпалова, Кривоногова — достояние не только региональной, но и общенациональной историографии.

Попадали в наш вуз и политически неблагонадежные, «ссыльные» историки. В 70-х гг. нескольких московских и ленинградских ученых отстранили от работы в столичных вузах, сослали «на периферию». И знаете за что? За то, что они изучали марксизм-ленинизм. Странно? Но это действительно было так. Историки-романтики, вполне себе лояльные Союзу, считали, что все беды советского строя — от неправильной реализации ленинских и марксистских заветов, их вульгаризации, искажения. За чтение Маркса некоторые получили по пять лет лагерей и были лишены права жить и преподавать в столицах.

Или Владимир Васильевич Адамов — одна из легенд нашего истфака. Он на факультете буквально с момента его образования. Был в числе первых студентов, потом ушел на фронт, лишился там ноги, вернулся, продолжил обучение. Занимался наукой, возглавил кафедру. А в 1971 году его сняли со всех должностей, запретили вести курс. Тогда возникло движение так называемых новонаправленцев. Они доказывали невинную с сегодняшней точки зрения вещь: что Россия XIX века — это страна многоукладной экономики, и в силу этого развитие капитализма и переход к империализму вовсе не был столь линеен и фатален, как учила ленинская доктрина.

Согласно их исследованиям, Урал вовсе не был кузницей пролетариата: сильное влияние традиций мануфактурного производства формировало мелкобуржуазную среду. Это имело и политические последствия: самые сильные позиции здесь были у эсеров, а это, как известно, партия мелкой буржуазии. И большевизм здесь трудно приживался, и сопротивление ему было сильным — вспомним так называемое эсеро-кулацкое восстание в Западной Сибири и на Урале 1920–1921 гг. Когда об этом стали писать в конце 1960-х — начале 1970-х гг., случился скандал. Изымали тиражи работ. «Перечитывали» заново, «по правилам», учебные курсы, которые читали студентам «новонаправленцы». Многие пострадали. Адамова лишили заведования кафедрой, не дали защитить докторскую диссертацию… Это была одна из последних громких расправ над историками.

Историки всегда на острие. Их то и дело ставят перед выбором: или согласись и предай, или не предай и сдохни. Ну или по крайней мере лишись возможности публично, официально вести свои исследования.

Но надо всегда честно заниматься любимым делом, тогда и воздастся в конечном счете. Потому что если заниматься исключительно тем, что сиюминутно приносит прибыль, гнаться за конъюнктурщиной — судьба накажет рано или поздно. Лопнет всё мыльным пузырем и окажется ненужным, как только изменятся скоротечные обстоятельства. А когда делаешь то, что любишь, и так, как должно делать, — это обязательно принесет пользу, не тебе, так твоим ученикам. Ну и науке, конечно, а значит — всем нам, простите уж за высокопарность!