Человек Наук. Ученый-лихенолог — о пользе лишайников, глобальном потеплении и радиоактивных оленях

Александр Пауков — доцент кафедры ботаники УрФУ, кандидат биологических наук. Он лихенолог — ученый, специализирующийся на лишайниках — симбиотических ассоциациях грибов и крошечных водорослей. Этому делу он посвятил буквально всю свою сознательную жизнь. Его небольшая комнатушка на кафедре заставлена (местами — от пола до самого потолка) коробками с образцами лишайников, которые ученый добыл на своих двоих. В экспедициях он карабкается в горы и форсирует непролазные болота ради того, чтобы найти и доставить в лабораторию очередную партию ценных экземпляров, которые под своими ногами обычный турист просто не заметит.

Лихенолог Пауков — автор «Определителя лишайников Среднего Урала», изданного в Уральском университете в 2005 году. В книге содержатся таблицы для диагностики 640 видов и подвидов, встречающихся и вероятно обитающих здесь, у нас. А сейчас он, к примеру, принимает участие в работе над очередной редакцией Красной книги России и утверждает: в нее критически важно внести несколько видов лишайников. О том, почему, зачем и для кого важна его работа, Александр рассказывал мне больше часа. Из этой беседы я выкинул все свои дилетантские вопросы и оставил только рассказы лихенолога. Их и публикуем.

О важности лишайников и длинных цепочках связей всего живого

В России, в общем-то, довольно много людей, занимающихся лишайниками. Но если сравнивать нас с другими европейскими странами, если пересчитывать количество специалистов на квадратный метр площади страны, то нас почти нет, критично мало. Потому в нашей стране лишайники изучены плохо. Если вы посмотрите на карту распространения видов (есть такая карта), то увидите, что лишайников в России как будто бы нет. В Европе — есть. В Японии — тоже есть. А между ними — в колоссальной по своим масштабам России — как будто бы нет. Но они, конечно, есть. Просто не исследованы. То есть мы до сих пор крайне мало вообще знаем о том, что в буквальном смысле растет у нас под ногами.

«Если у вас есть фотографии с походов куда-нибудь в горные районы, посмотрите на них. Видите пятна на камнях? Вот это и есть лишайники»

Я в том числе занимаюсь каменистыми лишайниками. Они меня увлекли почти сразу. Потому что они сложные. Их тяжело найти, трудно изучать. Но Россия ведь не только страна лесов, она еще и горная страна.

Обычному туристу все равно, что там на скалах растет. Ему главное, чтобы на природе лещ водился и ягода была. Но лишайники — везде. Если у вас есть фотографии с походов куда-нибудь в горные районы, посмотрите на них. Видите яркие пятна на камнях? Вот это и есть лишайники.

Единственное на моей памяти место, где на скалах нет лишайников, — это город Карабаш. Хотя на самом деле они и там есть, надо просто хорошо искать.

Лишайники — это такие организмы, которые можно изучать на одной и той же территории многие годы. В одном и том же месте опытный человек, конечно, найдет очень много образцов. Но буквально на следующий год он вернется в те же самые места — и соберет совершенно новую коллекцию, с предыдущей она может пересекаться не более чем на 50%.

Лишайники, к примеру, могут накапливать редкие земли — чрезвычайно важные и полезные для промышленности металлы. В Китае сосредоточены огромные запасы металлов этой группы. У нас их намного меньше. И если бы удалось найти лишайник, который сумел бы эффективно их накапливать, это было бы просто супер! Я такой лишайник искал. Точнее, исследовал образцы на предмет содержания в них кислоты, способствующей накоплению редких земель. Я знаю вид, в котором она точно должна быть. Собрал, изучил все образцы — нет ее! Как так? Оказалось, я открыл новый вид. Это я к тому, что в огромной России еще очень много лишайников и растений вообще, до сих пор неизвестных науке.

Лишайники колоссально важны в качестве ресурсной базы питания. Это особенно заметно в зоне хвойных лесов. Там берешь образец — и из него тут же вылезают, выбегают, вылетают десятки жучков. Я, к сожалению, не специалист, не могу вам точно сказать, кто именно там в лишайниках живет. Займусь, наверное, этим вопросом на пенсии. Но факт в том, что все эти жучки там живут и кормятся. А потом и жучков кто-то съедает. То есть лишайник — это начало очень длинного пути химических элементов по пищевой цепи. В конце концов эта цепочка приводит к человеку, безусловно. И кто его знает, какими будут последствия исчезновения определенного вида лишайника.

В крови у оленеводов, живущих на севере России, однажды нашли радиоактивный цезий. Откуда он там взялся, в тундре-то? Стали разбираться. Оказалось, из Чернобыля. После катастрофы опасное облако долетело до Лапландии, облетело Канаду и территорию нашего Севера зацепило. Выпавший цезий накопил местный лишайник. Есть у него такое свойство — накапливать все, что ему дано. Лишайник съели олени. А оленей — оленеводы. Цезий очень похож на полезный для человека калий. И наш организм способен перепутать эти вещи.

Если взять толстенький такой слой лишайника и замерить температуру над его поверхностью и под ней, разница может достигать 20–30 градусов по Цельсию. Они очень хорошо сохраняют холод. Потому если в тундре, например, лишайниковый покров стирается, уничтожается бульдозером, почва быстро согревается и мерзлота там исчезает. А для России это плохо. Не дай бог наступит глобальное потепление — половина страны превратится в болото. Одни лишайники, конечно, не спасут, но очень помогут это предотвратить. Они уже сейчас помогают.

Это манна. Та самая, из Библии. Ее лихенолог Пауков тоже изучает.

Лишайники содержат много специфических кислот — их уже обнаружено более 800. И многие из них представляют собой потенциальные лекарственные вещества. Конечно, их сложно добывать напрямую из лишайника. Но они совершенно спокойно могут стать идеей для дальнейшего создания препаратов с похожим химическим составом. Содержащиеся в лишайниках вещества лечат кашель, насморк и даже облегчают состояние страдающих от болезни Альцгеймера. Отсюда вывод — это надо изучать, это надо сохранять.

Лишайник даже в Библии упомянут. Манну небесную помните? Это лишайник. Есть его, я вам скажу, — сомнительное удовольствие. Но в войну в Волгоградской области и в окрестных территориях его собирали, размалывали, добавляли в хлеб. Так себе хлебушек, конечно, получался. Но когда из съедобного — только земля, такая добавка достаточно полезна. При этом уничтожить манну на территории России — нечего делать. В РФ у нее всего несколько локалитетов. В Оренбургской области есть один маленький-маленький райончик, где она встречается. Если мы посадим там арбузы — то всё, ее там не будет.

В следующем году выйдет очередная редакция Красной книги России. Я один из участников ее подготовки. Думаю, что вместе с коллегами мы включим в нее до 30–40 видов лишайников.

Написание красных книг — это такая сложная штука, палка о двух концах. С одной стороны, мы понимаем, что это надо для сохранения природы. С другой стороны, поставьте себя на место «хозяйствующих субъектов». Представляете, оформили вы за достаточно скромные деньги делянку — и руби сколько влезет. Но как только там хотя бы один краснокнижный лишайник оказывается, ситуация сильно меняется. Это стоит гораздо дороже. И так — везде. Дерево рубить надо, металл добывать — тоже надо. А какой-то там лишайник может помешать развитию отрасли, региона. Вот ведь зараза! Правда? Вот поэтому очень тяжело объяснить людям, зачем надо краснокнижные виды беречь.

О хрупких экосистемах и генофонде планеты

Знать, что именно у нас растет, — очень важно. Растения — это потенциальная ресурсная база. Множество видов, конечно, совершенно бесполезны для человека в утилитарном смысле. Но, с другой стороны, история помнит случаи, когда человек по незнанию чуть было не уничтожал невероятно полезные растения, просто он еще понятия не имел, как они могут ему пригодиться. Например — Мадагаскар. Это территория, подвергающаяся сильному антропогенному воздействию. Вы ведь наверняка знаете, что леса, к примеру, там остались только со стороны Индийского океана, а дальше там всё очень с этим плохо. И вот там начали строительство очередного комбината и в процессе чуть не изничтожили один из видов барвинка. В Европе это такая декоративная трава с синими цветочками. А здесь был другой вид. Но его не стали исследовать на предмет полезных свойств. И это при том, что он рос только там, больше вообще нигде не встречался. Просто уничтожали. Не жалко. А потом бац — выясняется, что из него можно делать очень хорошее лекарство, облегчающее состояние больных полиомиелитом. И хорошо, что этот вид как-то выжил, уцелел, что его потом все же нашли и исследовали. А то бы пропал.
Или у нас был случай — в районе озера Байкал. Там строили дорогу. На ее пути попалась мегадения Бардунова. Не посмотрели, закатали ее в асфальт. Тут важно пояснить, что эта мегадения — растение из семейства крестоцветных, которое узко-локально произрастает только в том районе, на водных территориях, подогреваемых геотермальным теплом. И если вы возьмете Красную книгу СССР, то этот вид там найдете и узнаете, что он, «возможно, исчез». А он, оказывается, не исчез. Но его закатывают в асфальт. Мы не знаем пока, можно ли использовать эту мегадению в качестве лекарственного средства, например, но факт в том, что, даже не изучив вид толком, мы его уничтожаем.

В некоторых европейских странах (в Италии, Франции и Албании, например) тот же никель добывают растения: засеивают землю специальными видами, те вытягивают металл из почвы, их потом озоляют и получают какое-то количество никеля. Расскажи о таком способе добычи кому-нибудь в Норильске — он, конечно, посмеется.

Любое редкое растение, вне зависимости от его возможного утилитарного использования, должно быть сохранено. Потому что в противном случае мы уничтожаем генофонд планеты. Для того чтобы его сберечь, на Шпицбергене построили специальное хранилище. Туда везут семена со всех уголков мира. Это колоссально дорого, но также это колоссально важно. В России есть Вавиловский семенофонд. Он сейчас в очень плохом состоянии. Но его пытаются спасти, восстановить и приумножить. Для этого создают хранилище в Якутии. Чтобы нам, если что, не надо было за семенами в Норвегию бегать.

О науке, государственном финансировании и судьбе биолога

Ботаник — это звучит гордо. Я еще в школе это понял. Уже в начальных классах знал, чем буду заниматься.

Я вам честно скажу, нам, биологам, получать гранты гораздо сложнее, чем ученым, занимающимся, так скажем, прикладными исследованиями. Нам просто сложнее объяснить смысл нашей работы, потому что эффект от нее неочевиден. Тем не менее финансирование есть. Но для того чтобы его получить, надо думать, что именно ты хочешь сделать, какую пользу ты можешь принести. И расхожую фразу о том, что «наука — это способ удовлетворить свое любопытство за государственный счет», нужно просто забыть.

Биологи пользу приносят. Это факт. Даже во время Великой Отечественной специалистов, занимающихся изучением ресурсной базы, на войну не брали. То есть добровольцем можно было уйти, но обязательного призыва для них не было. Понимали, что значительно больше полезного они сделают в тылу, изучая разнообразие растений, биоразнообразие, леса и все остальное.

Государственное финансирование не позволяет нам шиковать, ездить на крутых машинах и покупать виллы. Но тем не менее на то, чтобы проводить исследования, денег вполне достаточно. Хватает.

Мне кажется, биолог — это несколько ненормальный человек. Ну вот о чем обычные люди мечтают? Разбогатеть, позволить себе все, чего хочется. Понятно, что биология — не та сфера, в которую идут ради осуществления подобной мечты. Тем не менее у нас на факультете в этом году конкурс — 5 человек на место. Причем люди сюда поступают не потому, что «нравится природа, лес и чистым воздухом дышать». Могу сказать, что абитуриенты сюда идут с серьезным настроем.