— В Ростове шикарные плюхи, в Питере — пить, а что делать в Перми?
— Я не знаю. Это решать вам. Я не специалист по городам. Я не пишу путеводители. Что хотите, то и делайте.
— Кроме подготовки к концерту, успел чем-то еще заняться в Перми?
— В гастролях я все время читаю книжки. По своей природе я не путешественник. Путешествия — это оправдания собственного везения. Я все-таки езжу в командировки, а путешественник и командировщик — разные вещи.
— А если надоест ездить в командировки, чем тогда планируешь заниматься?
— Не знаю. Когда настанет время, тогда и подумаю. В детстве никто не хотел быть продавцом в супермаркете, но они все равно есть. Поэтому никогда не нужно загадывать.
— Многие люди на концерты приходят с телефонами, вместо того чтобы смотреть на сцену, они смотрят в экран. Что думаешь об этом? Не раздражает? Не хочется сказать: «Эй, выключай телефон»?
— Иногда я говорю так. Это неправильно, когда видеофиксация события затмевает само событие. Такое, к сожалению, бывает. Я сам стараюсь ничего не фотографировать. Это ведь внешняя память, а я тренирую внутреннюю память и мозг.
— Какими соцсетями пользуешься?
— Из социальных сетей у меня только «Инстаграм», мне его хватает. Это просто средство доставки информации.
— Но ведь интернет — это большая часть аудитории группировки «Ленинград», многие ваши песни и клипы на телевидении нельзя транслировать.
— Я рос во времена, когда интернета не было. В самом начале истории нашей группы интернет был в зачаточном состоянии. Лично у меня возможность выхода в Сеть появилась где-то в 1996 году, благодаря тому, что я работал на радио «Модерн». Однако «Ленинград» распространялся благодаря тому, что кассеты можно было переписывать. Когда у людей есть способ обмена информацией, то возникают такие явления, как я.
— «Ленинграду» в этом году 20 лет. Что за это время изменилось, а что осталось постоянным?
— Мне больше всего нравится и удивляет одновременно, что молодежь боится перемен. Когда есть то, что никогда не меняется, — это не есть хорошо. Менять необходимо. Лучше не держаться за то, что не меняется. В моей жизни менялось многое: деньги, границы моей родины, названия городов. Говорить о том, что было, — неправильно. Изменилось всё!
— Ты много ездишь по миру и стране. Есть ли у тебя какие-то случайные знакомые, вещи из поездок, которые о многом напоминают?
— Ну, я скажу так, у меня жена из Воронежа.
— То есть о Воронеже напоминает жена?
— Скорее, я ей о нем напоминаю, когда она начинает сильно [выеживаться].
— Раньше «Ленинград» был полузапрещенной группой, теперь же он стал очень даже разрешенным. Драйв, который был от осознания того, что ты под запретом, ушел или заменился на другую эмоцию?
— Мы всегда были в сером поле. «Ленинград» не был ни разрешенным, ни запрещенным. Не было запрета. Невозможно запретить свободное распространение и копирование информации. Вообще ничего нельзя запретить. Вот создают какие-то экстремистские сайты, их блокируют, но они все равно множатся. Вы можете как угодно плохо относиться к дождю, но он есть и будет. Его можно ругать, запрещать, издавать законы, но он будет. То же самое и с матом: он был до вашего рождения и будет после смерти.
— Когда все только начиналось, ты мог представить, что будешь 20 лет на сцене и станешь настолько популярным?
— Нет. Конечно, не мог. «Ленинград» затевался как шутка, междусобойчик. Это, пожалуй, единственное, что сохранилось в нашем коллективе. До сих пор мы относимся к группе как к шутке, пускай успешной и популярной.
— В Питере — очереди на твою выставку «Брендреализм», когда она появится в Перми?
— Как позовут — так фуры и приедут с этими арт-объектами. Я не вижу в этом проблемы. Я не буду против.
— Как относишься к феминизму?
— Я, наверное, сам феминист: я за равноправие. Дело в том, что если говорить о феминизме серьезно, то это будет очень долгий разговор. На мой взгляд, женщина, если она последовательная феминистка, то она не становится равноправной и равнозначной, она просто принимает на себя социальную роль мужчины. Это немного не то, я именно за равноправие, но без обмена социальными и гендерными ролями.
— То есть ты за разумное равноправие?
— Подождите. Разумность — это условная штука, особенно по отношению к женщинам. Я еще разумных женщин не встречал.
— В песнях «Ленинграда» женщины всегда несчастливы и на чем-то повернуты: на одежде, туфлях, очках, сиськах... Про счастливых совсем не пишете? Неинтересно?
— Нет, просто я не встречал их. Если найдете такую, то покажите мне. Вопросы счастья и несчастья — вообще немного в другой плоскости. Почему женщина с искусственными сиськами не может быть счастлива? Мне, скорее, кажется, что она находится на полпути к окончательному счастью. Я не думаю, что все эти песни — про счастье, скорее они про желания.
— Как относишься к тому, что сейчас в России многие здания передают Церкви? В Питере — Исаакиевский собор, в Перми — здание Художественной галереи. Что делать в такой ситуации? Какими должны быть отношения Церкви и искусства?
— Понимаете, есть некая дифференциация, даже социального поведения. То, что вы делаете в общественном туалете, не очень хорошо делать в центре вокзала. Однако писать и какать вы должны. Если Церковь приходит в музей, потому что это было ее здание, то давайте сделаем всеобщую реституцию и вернем всем всё. Начнем с Константиновского дворца и вернем его семье Романовых. Зимний дворец тоже было бы неплохо им тогда вернуть...
Фото: properm.ru
