Принимаю условия соглашения и даю своё согласие на обработку персональных данных и cookies.

Такого не покажут Носов и Сиенко: что должен увидеть Путин в Нижнем Тагиле

25 ноября 2015, 16:15
Такого не покажут Носов и Сиенко: что должен увидеть Путин в Нижнем Тагиле
Фото: Константин Мельницкий; 66.RU; архив 66.ru
Владислав Тетюхин, меценат из Верхней Салды, который практически в одиночку создал в Нижнем Тагиле уникальный госпиталь восстановительных инновационных технологий, ищет выходы к высшему руководству страны, чтобы придать центру статус федерального. В теории медучреждение способно обслуживать больше пациентов, но квоты слишком маленькие.

Накануне визита президента России Владимра Путина в Нижний Тагил наши партнеры по проекту РБК-Екатеринбург (телеканал Malina.am выпускает контент для РБК-ТВ, а редакция 66.ru создает новости для ekb.rbc.ru) сделали интервью с Владиславом Тетюхиным. В программе главы государства — посещение ФОК «Президентский» и «Уралвагонзавода», который государство нагружает оборонными заказами по максимуму, а также заседание Госсовета. Портал 66.ru уверен, что единственным местом, где сегодня должен быть Путин, является медицинский центр: потребность федеральных властей в подобных комплексах велика.
Сейчас в современнейшем медицинском комплексе в год проводится по 4500 операций по протезированию крупных суставов, однако потенциальная загрузка гораздо больше. Кстати, в начале октября мы делали репортаж из Госпиталя восстановительных инновационных технологий. Федеральный статус позволит центру увеличить квоты на бесплатное протезирование не только внутри области, но и по всей стране. Из пациентов сейчас выстроилась очередь, но пробиться сквозь кордон чиновников Тетюхину пока не удается.

Благотворителю пока так и не удалось поговорить с президентом с глазу на глаз. Экс-совладелец «ВСМПО-Ависмы», который в 2006 году продал свои акции предприятия и вложил почти 4 млрд рублей в многопрофильное учреждение, рассказал телеканалу Malina.am, в чем сложности.

Ольга Чебыкина: — Владислав Валентинович, добрый день. Я не раз слышала, что вы не очень любите давать интервью, и связываю это не с тем, что журналисты, может быть, попадались нечистоплотные, а, скорее, с занятостью, с графиком и с тем, что вы привыкли делать, а не говорить.

Владислав Тетюхин: — В какой-то мере вы правы.

— Предполагаю, что в последнее время ваших интервью стало больше, потому что хочется рассказать о вашем грандиозном проекте и, если называть вещи своими именами, достучаться через СМИ, чтобы наконец-то пришли деньги.

— В целом идея абсолютно правильная, но я бы уточнил: пробиться через СМИ — для того чтобы был определен статус Центра и чтобы на него было обращено внимание со стороны государственных структур, ответственных за медицину, то есть Минздрава.

— Вы побывали практически на всех уровнях. Какие горы, кипы, стопки писем, обращений, прошений и прочего написаны! С министром Скворцовой вы встречались и разговаривали, она в курсе…

— Не раз.

— Местные министерства тоже всё знают, и если кому-то нужно показать, как у нас красиво и хорошо, везут именно в ваш Центр. Область предоставила, сколько могла: 1,2 миллиарда. Но есть единственный человек, который может не просто написать резолюцию: «Хорошее дело, надо рассмотреть» или «Надо помочь» — цитата Путина, которая была во многих СМИ. Неужели человек такого масштаба, как вы, не имеет доступа к президенту?

— Когда мы были на форуме «Народного фронта» по медицинским вопросам, там проходило заседание, на котором выступал президент. Всё это было очень зарегламентировано, и было мало времени, поэтому нельзя было высказаться по существу. Но я увидел там Леонида Рошаля, подошел к нему, представился и спросил: «Вы здесь уже всех знаете, всё видели. Вот есть такая ситуация. Какой вариант?». И он говорит: «Только один: президент». Спасибо Рошалю, но я это прекрасно понимаю и без него.

Потом мы послали письмо с полным описанием ситуации на имя Сергея Борисовича Иванова, который является главой администрации президента. Это письмо попало не к нему, а в управление, которое отправило его в Минздрав, и там ответила заместитель какого-то департамента; ответ — совершенно ни о чём. Наш губернатор послал письмо с теми же вопросами на имя Голодец, которая поручила ответить Скворцовой. Ответ пришел абсолютно ни о чем.
Как можно пойти к Путину? Честно говоря, это немного обескураживает, потому что эти вопросы в случае одобрения президента должны были решаться автоматически. Я не скажу, что их игнорируют, но к ним относятся без того участия, на которое рассчитывал президент.

Государство строит медицинские учреждения, центры подобного рода. Их должно было быть создано пять. Создано три: один построен в Краснодаре, но его пришлось уничтожить; еще один, во Владивостоке, не достроили. Короче говоря, три центра. При этом мы в четыре-шесть раз отстаем от Западной Европы и Америки по эндопротезированию и операциям на позвоночнике, а наши потребности по реабилитации удовлетворяются, по данным Минздрава, всего на 1,9–2% от необходимого. И только в 2020 году предполагается добиться 25%. Положение в целом критическое.

Государство должно построить учреждение, вложив большую сумму денег, и после этого еще оплачивать лечение пациентов. В данном случае оно сэкономило на том, что не строило. Но тогда возникает вопрос: ребята, те деньги, что вы сэкономили, — вы их потратьте на то, чтобы лечить своих же сограждан.

К тому же и президент, и премьер-министр активно призывают всех инвесторов принять участие в создании медицинской инфраструктуры и развитии ВМП. Все эти пожелания реализованы. Более того, всё это одобрено президентом — и почему-то не находит поддержки у Минздрава.

— В том-то и дело. Когда вы сделали за государство огромную часть работы, и осталось лишь немного помочь, потому что основные вложения уже сделаны; более того, Центр работает — там уже проведена не одна тысяча операций, и реабилитация проводится на том уровне, которого в России больше нигде нет, — и вот денег нет. И вы ждете. Очень многие люди — и те, у кого нет таких денег, как у вас, и те, у кого есть, — вас не понимают: как можно честно заработать огромные деньги, а потом всё вбухнуть в социальный, отчасти даже благотворительный проект и за это бороться. Может быть, проще было как Шиндлер — просто взять и на все деньги точечно вылечить, скажем, 2 тысячи человек, прооперировав их в Германии, и это было бы полезнее.

— Когда здесь создается центр, речь идет не о двух тысячах человек, а о десятках тысяч. За год мы пролечили более 4 тысяч человек, а представляете, сколько можно сделать за 10, 15, 20 лет? Мы можем делать 7 тысяч операций в год, поэтому это совершенно несопоставимо.
Есть и чисто моральный фактор: люди в глубинке, вдалеке от российских и мировых столиц, видят ту медицину, которая там существует. Почему это не должны видеть люди, которые создают здесь материальные и оборонные ценности?

— Нет ответа. И эта система кажется настолько ущербной…

— Считайте, что это шаг, который поможет обратить внимание на то, что такие центры должны быть во многих регионах России, и люди должны знать, что есть центры, где можно «чувствовать себя человеком», как многие пишут в отзывах.

— Что касается привлечения инвестиций, я уверена, что вы пробовали разговаривать с крупными инвесторами, частными лицами. Тоже не нашли понимания?

— Дело в том, что это не супермаркет. Медицина — это бизнес, срок окупаемости которого, если хорошо организовать дело, — 10–15 лет. Потолком же считаются уже 5 лет, поэтому частные инвесторы отпадают. Остается государство, и от него сейчас требуются только небольшие деньги, чтобы достроить реабилитационную часть, превратив ее в курортно-реабилитационную. Тогда это был бы уникальнейший для России центр, потому что он начинался бы с диагностики и кончался бы третьим этапом реабилитации — курортным лечением.

— Я читала, что вы звонили своему бывшему партнеру по ВСМПО — Вячеславу Брешту — и предлагали ему участие, он отказался. Был ли такой звонок?

— Звонок был, но он был полушутливым, без особой надежды. Тем не менее, поскольку для него это малая родина — он здесь родился, получил образование и путевку в жизнь, а в Салде получил и основу своего немалого благосостояния — то, конечно, человек на его месте должен понять и войти в этот проект, чтобы как минимум отдать должное тому месту, которое его породило, воспитало и дало ему всё в жизни. Но увы.

— Разница в том, что он живет в Израиле, а вы и сейчас живете в Салде.

— Он живет сейчас в Европе. Он любитель оперы и перемещается вслед за оперными певцами по всему миру.

— А вы — любитель Салды и медицины. Любитель людей, может быть.

— У меня несколько увлечений. Осталось увлечение титаном, поскольку я титанщик по образованию. Вторая любовь сейчас — это медицина. Ну и плюс все те люди, с кем я здесь познакомился и уже обрел вторую родину.

— Это ваше осознанное решение — не уезжать из Салды? Каждый день ездить на работу в Нижний Тагил к 9, к 8 утра — это нормально? Вам на будущей неделе 83 года — и такой ритм жизни для вас нормален?

— Да.

— На эмоциональном уровне меня больше всего впечатлила история о том, как вы переживали операцию на колене, которую делали в Германии, и вам нужно было очень быстро восстановиться к лыжному сезону. Сейчас у вас есть время кататься или это уже непозволительная роскошь?

— Для катания время найдется всегда. Тем более что суббота — выходной.

— Что нужно делать, чтобы чувствовать себя так же, как вы, и несмотря ни на что бороться до конца? В чем секрет?

— Есть очень хороший пример. Был такой великий ученый Резерфорд — физик, работавший в Англии. На лаборатории у него был нарисован крокодил: это означало, что он не может двигаться назад — только вперед. Здесь на картинах ни одного крокодила, к сожалению, нет, но мы его где-нибудь нарисуем (смеется, — прим. авт.).

— То есть, образно говоря, вы крокодил?

— Да. Не в смысле пожирания, а в смысле движения.

— Я уверена, что такого человека, как вы, совершенно бесполезно спрашивать, нужна ли вам благодарность или какие-то регалии. У вас немало и наград, и номинаций, и выдвижений…

— Главной благодарностью было бы, чтобы этому центру справедливо помогли. Во-первых, оценили его по достоинству, а во-вторых, превратили его в центр, который выполняет государственные заказы. Это главная задача.

— Когда я готовилась к интервью, я почитала салдинский форум, и люди, которые здесь не лечились, имея возможность анонимно высказывать мнения в интернете, пишут, какой Тетюхин нехороший человек: всё от Салды взял, а госпиталь строит где-то в Тагиле. Вас не обижают такие мнения?

— Нет. Когда они побудут здесь, они скажут: всё у вас в порядке. Пока они говорят абстрактно. Те салдамане, которые здесь побывали, говорят спасибо — абсолютно все.
В США есть мощный центр MEO, который родился в городе Рочестере, где было всего 6 тысяч человек. Потом он вырос…

— Сейчас там работает 40 тысяч сотрудников.

— Точно. Но это произошло более чем за сотню лет. Если бы мне было «минус 30», можно было бы ждать, а поскольку мне «плюс 83», то я не могу ждать 100 лет.

Второе, чего люди не понимают до конца, — что Центр имеет определенную направленность, и нам часто приходится консультироваться с врачами других специальностей, которые находятся здесь же, и это очень удобно. У нас одна пенсионерка 86 лет сломала шейку бедра, ее привезли на операцию, но у нее оказался тромб. Делать операцию нельзя — может произойти тромболегочная эмболия с негативным исходом. Поэтому мы пригласили доктора из 4-й клиники, он купировал этот тромб, и только затем мы могли приступить к операции. Если бы это произошло в Салде, это было бы невозможно сделать.

— Скажите, а ваша семья, ваши сыновья сразу же поддержали вас в этом стратегическом решении — сюда всё вбухать и сделать это делом и вашей, и их жизни?

— У каждого свои наклонности и увлечения, у меня — свои. Мы советуемся, но прямого и резкого влияния нет. Есть мягкое обсуждение проблем каждого.

— Вот эти люди на форумах, что бы они сказали? «Пап, вот у тебя дети, внуки; может, лучше откроем гостиницу или ресторан и просто будем обеспечивать своих близких на три-четыре поколения вперед?»

— Каждый человек должен сам себя создавать и обеспечивать: тогда он действительно будет представлять какую-то ценность. Если он живет на дивидендах и на ценностях, созданных другими, то ему будет нечем отчитываться в конце жизни.

— Боюсь задавать этот вопрос, но вы, наверное, не испугаетесь на него ответить. Если вы не успеете, есть ли кому писать, звонить, настаивать, требовать? В глобальном смысле для вас, наверное, не так важно, случится это через год, через два или через пять — главное, что это начнет функционировать, разовьется до невероятных масштабов и будет спасать жизнь и здоровье людям.

— Как не успею?

— Не может быть такого?

— Конечно, не может. Сейчас есть варианты жизни до 120 лет. Об этом пишут, так что почему нет. У нас же есть актер, который и в 100 лет продолжает играть на сцене. Почему бы и нам не поиграть? По крайней мере до того как эта бетонная стена будет пробита. Сколько сидел граф Монте-Кристо? Он лет 15 или 20 выбирался из замка Иф, почти пальцем выковыривая себе дырку на свободу. Еще 15–20 лет — и можно пробиться.

— Это лучший из ответов, который вы можете дать. Я считаю себя счастливым человеком, но буду абсолютно счастлива, если наше интервью — и десятки таких же занудных журналистов, которых вы вытерпите, — станет той каплей, которая камень точит и в итоге проточит. Тогда я буду знать, что 5 лет не зря училась и 12 лет не зря работала на телевидении.

— Смотря на какой камень будет капать. Есть гранит, есть туф…

— Понятно. Сопротивление материалов.

— Минздрав, как оказалось, — это что-то типа гранита, бетона. Есть структуры более восприимчивые.

— Метафора понятна. Желаю нам и вам хорошо работать. Вы свое дело знаете блестяще, мы тоже будем стараться, и в итоге эту ситуацию переломим.

— Давайте. Спасибо.

Фото: Константин Мельницкий, архив 66.ru