Как помочь ребенку учиться и привить ему любовь к чтению. Несколько идей от учителя литературы

Сергей Талашманов — учитель русского языка и литературы в екатеринбургской гимназии № 8, больше известной как Дягилевский лицей. Сергей работает восемь лет и, по меркам школы, по-прежнему считается молодым специалистом. Но уже достиг успехов.

По итогам прошлого учебного года 13 его учеников решили сдавать ЕГЭ по литературе. Скорее всего, это рекорд, который, впрочем, нигде не будет зафиксирован. Тем не менее это много, потому что результаты ЕГЭ по литературе нужны далеко не во всех вузах. И если ее сдают, то чаще — по любви: к предмету и к чтению вообще.

О том, как эту любовь привить, как выстроить взаимоотношения с учениками и их родителями и, в конечном итоге, просто научить человека учиться, Сергей рассказал в пока еще пустом учебном классе.

Фото: Антон Буценко, 66.RU

Интервью получилось довольно длинным. Так что если у вас нет времени читать его целиком сейчас, ниже приводим короткий пересказ. Он же — навигационное оглавление. Кликнув на любой из тезисов в нем, вы попадете ровно в ту часть текста, где он раскрывается.

• Сергей пошел в педагогический вуз, потому что очень любит литературу и правда хотел преподавать. Но таких, как он, среди его однокурсников было немного.
• Сложности в работе иногда возникают из-за родителей. Либо из-за тех, кто отстраненно относится к вопросам воспитания и образования детей, поручает это полностью школе. Либо — наоборот, сильно вовлеченных, гиперопекающих. Но со всеми можно договориться, считает учитель. Главное — общаться.
• В педагогике Сергей видит много общего с театральным искусством. А работу учителя у доски называет театром одного актера.
• Если хотите, чтобы ваш ребенок в свободное время читал книжки, а не сидел в телефоне, начните с себя. Читайте сами. Много и с интересом.
• Чтение художественной литературы, особенно — русской классики, педагог называет сложным навыком, который доступен не всем. Тем не менее, считает он, курс литературы в школе очень важен, потому что так абсолютно все могут составить хотя бы примерное представление о произведениях, составляющих одну из основ национальной культуры.
• Но этот навык можно натренировать. Правда, даже во взрослом возрасте иногда не стоит начинать с тяжелых произведений. А вообще — главное, найти свою книгу.
• Детям тяжело в школе. Это потому, что их сознание — клиповое. Оно не приспособлено к системному восприятию знаний. Но подстраиваться под учеников школа не должна. Потому что без жесткой системы знания никакой пользы не принесут.
• У ЕГЭ есть проблемы. Но такая форма экзамена позволяет талантливому выпускнику из глубинки поступить в любой вуз страны. У предыдущих поколений такой возможности не было.
• Сергей отказывается признавать «поколение ЕГЭ» глупыми и недалекими людьми. А те, кто ЕГЭ критикует, сами вряд ли справятся с этим испытанием так же хорошо, как школьники, считает он.

«Родителей можно понять — они живут по правилам капитализма»

— Скажите, а почему вообще после педагогического вуза вы решили пойти преподавать в школу? Я объясню, откуда у меня такой, казалось бы, странный вопрос. Однажды журналист 66.RU пришла к главному входу в наш Педуниверситет. И всем студентам, которых встретила, задавала один вопрос: «Вы хотите работать учителем?» И ответ «да» слышала очень редко, в пределах погрешности. То есть люди учатся на педагогов, но педагогами быть не хотят и не собираются.
— Я сдавал выпускные экзамены в 2014 году. В том числе — литературу. И выбрал два направления будущей карьеры: либо в театральный институт, либо в педагогический. В театральный я пробовал. И даже поступил. Но передумал. Решил, что хочу учить.

— Но почему вы сами себя так жестко ограничили?
— Я просто очень много читал. И очень любил читать. К тому же, любовь к чтению, да и к педагогике тоже, мне привила моя учитель русского языка и литературы Татьяна Геннадьевна Сорокина. Она так изящно преподавала, так театрально и так захватывающе, что, во-первых, я полюбил ее предмет, а во-вторых, глядя на нее, подумал: «А почему бы мне тоже не встать у доски?»
И я целенаправленно пошел в педагогический вуз. Не потому, что мне баллов для поступления в какой-то другой не хватило, а потому что так захотел.

— Много у вас было таких же однокурсников?
— К сожалению, нет. На нашем потоке было 80 человек. В школы потом ушли работать человек 7–10.

— А у вас в процессе обучения в вузе или во время практики отношение к педагогическому процессу не поменялось? Просто, как мне кажется, здесь одной любви к чтению мало. Гораздо более важно выстроить сам учебный процесс. Нужно учить людей, которые часто учиться не хотят, считают это утомительным и неважным. И это нормально, они дети. Но учителем, я думаю, работать очень тяжело.
— Я не передумал. Но понимаю, о чем вы. Мы, педагоги, приходим в школы после вуза, когда нам 21 год. В этом возрасте вообще в принципе социального опыта еще мало. Наверное, поэтому есть учителя, которые, получив образование, целенаправленно идут в школы, но через год-два увольняются. Наработка этого социального опыта требует усилий. И этот опыт бывает горьким, конечно.
Но более опытные коллеги никого не бросают, помогают, если об этом попросить. И, кроме того, если педагогика — это действительно твое дело, ты выдержишь, научишься учить.

— Что именно нужно выдержать?
— Даже не знаю, с чего бы начать. Но говорить, например, про сложности в отношениях с родителями учеников смысла нет. Это очевидно.

Фото: Антон Буценко, 66.RU
«Эпоха развитого капитализма требует максимальной вовлеченности в зарабатывание денег. Времени на все остается мало. К сожалению, и на детей — тоже».

— Нет, не очевидно. Я могу, конечно, очень примерно сопоставить отношение к учителю в те годы, когда учился я, с отношением сейчас, когда в школе учится моя дочь. Но в общих чертах. С вашей точки зрения я посмотреть не могу.
— Отношение к школе поменялось, потому что сменились эпохи. Сейчас — эпоха развитого капитализма. Она требует от человека максимальной вовлеченности в работу, в зарабатывание денег. Времени на все остается мало. К сожалению, и на детей — тоже.
Сформировалось отношение к школе как к сфере услуг: «Мы вам ребенка отдали — будьте добры, накормите, напоите, обучите и воспитайте».
С одной стороны, таких родителей можно понять. От них там, где они работают, клиент требует того же — оказания услуги в полном объеме и без его вовлеченности в процесс.
С другой — педагогика очень особенный вид деятельности. То есть воспитать человека школа все же не может. Это задача семьи. И обучать невоспитанного ученика — это тоже очень сложно.

— Уверен, что вы встречались с родителями, которые ведут себя прямо противоположно. С теми, кто программу русского языка и литературы, с их точки зрения, знают гораздо лучше вас.
— Гиперопекающие, гипервовлеченные. Да. Начинающему педагогу с ними тоже сложно.

— И как быть?
— Не думаю, что скажу что-то удивительное. С родителями надо разговаривать. Причем очень много. Потому что если ты будешь их игнорировать, особенно — гиперопекающих, они, в поисках правды и, как им кажется, пользы для своих детей, перешагнут через тебя и пойдут выше — к классному руководителю, завучу, к директору. И от этого никто не выиграет, потому что диалог сильно усложнится.
А в диалоге рождается истина. Когда вы общаетесь, начинаете приходить к общей системе координат. Просто это долгий процесс. Невозможно выстроить взаимопонимание за одну встречу или за одно родительское собрание.

— С кем сложнее: с гиперопекающими или с отвлеченными?
— С отвлеченными, конечно. С ними разговаривать тяжелее, потому что бывает так, что и трубки не берут, и на оценки ребенка никак не реагируют. Они недосягаемы.
Но я хочу сказать, что описываю не типичные случаи. То есть такие родители, конечно, встречаются в практике любого педагога. Но у меня, например, у нас в школе, это скорее исключение. Родители у нас замечательные. Правда. Я бы хотел сказать им всем спасибо. И если у нас иногда возникают какие-то сложности в контакте, они очень быстро преодолеваются.
Лицей Дягилева вообще многому меня научил. У меня были и есть замечательные наставники, стажисты, коллеги, которые помогают и в работе с родителями, и в работе с детьми. Я чем-то помогаю им. Завидую иногда сам себе.

«Работа у доски — это театр одного актера»

— О родителях поговорили. Поговорим об учениках?
— Давайте.

— Например, вы помните свой первый рабочий день? Не учебную практику, а первый настоящий рабочий день, когда вам впервые пришлось выйти один на один с классом. Страшно было?
— Я вас разочарую, наверное. Но нет, не было страшно. Потому что во время учебной практики как раз этот страх на опыте преодолевается.
Кроме того, мы ведь выходим на работу не 1 сентября, а еще в августе. Я пришел, мне дали кабинет. Я начал его обустраивать — книги из дома притащил, методическую литературу. Обживался, работал с документацией. Это помогает входить в педагогический процесс без сильного стресса.
А когда во время первого урока к детям вышел — страшно? Нет, страшно не было. Было волнительно.

— Как справились с волнением?
— Справляться с волнением помогает знание материала, четкая структура урока и поставленная цель. Ты совместно с учениками достигаешь этой цели, даже иногда забывая о волнении.
Мой театральный опыт тоже помог. Он и сейчас помогает. Работа у доски — это ведь всегда театр одного актера. И я на уроках очень эмоционален. Стихи наизусть читаю. А если мы, например, проходим какое-то драматическое произведение, то мы его вместе с учениками разыгрываем на уроке — пьесу, драму так гораздо проще понять. Дети этими эмоциями заражаются.

— Можно пример?
— Например, когда я еще проходил практику, у меня был открытый урок по «Обломову». И я играл Обломова. Находился в диалоге с учениками от его имени и в его образе. И мы вместе таким образом пытались понять, что он за человек, что им движет, почему он такой.

— В смысле, лежали в халате?
— Не лежал, конечно. Но да, халат из дома притащил и завернулся в него.

— Но это открытый урок — особенное мероприятие. Они всегда отличаются от обычных занятий.
— Да, но я примерно так делаю все время, на регулярной основе.

Фото: Антон Буценко, 66.RU
«Обломов как тип личности, как модель поведения не остался где-то в прошлом. Он есть по чуть-чуть в каждом из нас».

— То есть каждый раз, когда класс по программе доходит до «Обломова», вы приходите на урок в халате?
— Не обязательно. Все-таки это не цирк, а в первую очередь урок. Можно иначе. Можно, например, вместе с детьми придумывать, какие бы посты «ВКонтакте» писал Обломов, если бы у него была такая возможность. Мы вместе создаем тексты этих постов. И таким образом тоже пытаемся понять его мироощущение, его мотивы и рефлексии.
Ведь чтобы, например, понять Обломова, надо стать Обломовым. И тогда он будет ближе, понятнее. Обломов как тип личности, как модель поведения не остался где-то в прошлом. Он есть и сейчас — по чуть-чуть в каждом из нас. Когда ученики это понимают и принимают, им становится проще понять и книгу.
Форма проведения урока может быть какой угодно. Да, это иногда обесценивает классическую литературу, но зато ученики вовлекаются.

— И вы так всю программу по литературе проходите? Каждый урок — отдельная театральная постановка?
— Нет, конечно. Делаю, что получается, на что хватает времени, что позволяет нагрузка.

— Бумажная работа сильно отвлекает от педагогической?
— Нет. Мне кажется, пик школьной бюрократии случился где-то в 2012 году. А сейчас есть строгое ограничение: пять базовых отчетов, которые должен заполнять каждый учитель. И все. Это не много.

«Не всем дано читать художественную литературу»

— Вы говорили, что с детства любили читать. А как передать эту любовь детям?
— Я, наверное, непопулярный тезис сейчас заявлю, но вообще, чтобы ребенок читал, надо, чтобы читали его родители. Если в семье нет книг, если никто из родителей ничего не читает, ребенок, скорее всего, тоже читать не начнет.
Пример учителя тоже важен. Ученик может заразиться любовью к чтению в школе. Я иногда спрашиваю у детей: «Вам нравится, как я говорю, как мысль выражаю, вам интересно со мной? Если да, то знайте — это все книги. Чтение делает вас интересными, разносторонними людьми». Потому что знания, вообще практически любые, берутся в основном из текста.
В общем, для любви к чтению важен чей-то пример. А еще, чтобы полюбить читать, надо найти свою книгу. Но это сложно.

— Какой должна быть эта книга?
— В принципе, любой. Каждый сам приходит к своей книге. Редко это что-то из школьной русской классики. И в этом нет ничего страшного. Если нравится «Метро 2033» — читайте, пожалуйста. Можно начать и с такой книги.

— Вряд ли любовь к «Метро 2033» чаще всего начинается с книги. Скорее, с видеоигры.
— Да. И это прекрасно. Путей к своей книге много. Даже видеоигры могут вас к ней привести.

— Тем не менее не все этот путь проходят.
— Может так случиться. Ну и что? Я вообще считаю, что чтение — это далеко не для каждого. Это довольно сложный вид деятельности мозга, который не может быть присущ всем. И если человек не хочет, то не надо его заставлять, напихивать текстами, если ему это не подходит.

— Погодите. Как не нужно? Вы буквально только что сказали, что любые знания — из текста…
— Да. Но я сейчас имею в виду чтение как самостоятельный вид деятельности, как хобби, если хотите. С разными видами литературы — научной, художественной, популярной — человек в любом случае столкнется. В учебном заведении, на работе. Текст — это полимодальное явление. Он везде.
Посты, сообщения в мессенджерах и чатах — тоже текст. Просто очень короткий. И мы в этом мире очень коротких текстов сейчас все живем. В определенном смысле, это проблема. Много коротких текстов сразу формируют клиповое мышление. А для восприятия объемного текста, той же классической литературы, нужно мышление противоположное — системное.
Знаете, как ученики боятся «Войны и мира»?

— Конечно! Сам боялся, когда был школьником. Не зря, причем.
— И для того чтобы этот страх немного снять, я приношу на урок миниатюрное, карманное издание. И говорю: «Посмотрите, какая маленькая книжечка».

Фото: Антон Буценко, 66.RU
«Русская классика — это чень сложное чтение. Но тот факт, что в школьной программе есть та же «Война и мир», позволяет вообще всем прикоснуться к Толстому».

— А какой там слог! Прекрасно помню, как продирался через него в школе. Но не продрался. Перечитал в двадцатилетнем возрасте. И вот только тогда понял, о чем вообще книга-то. Все еще считаю, что это произведение — не для школьной программы.
— Возможно. Русская классика — это вообще очень сложное чтение. Я не спорю. Но тот факт, что в школьной программе есть та же «Война и мир», позволяет вообще всем прикоснуться к Толстому. И понять его. Пускай не целиком. Пускай с помощью учителя и через его восприятие и интерпретацию. Но понять, составить представление. И да, вернуться к этой литературе уже во взрослом возрасте. Так это и должно работать.

— Есть мнение, что школьная обязательность прочтения классики, наоборот, многих взрослых потом от нее отталкивает.
— Я думаю, проблема в другом. Русская классика требует большого опыта чтения. И если погружаться в нее резко, без базы, это может быть тяжело. Если сразу начать с Толстого, вы его не поймете. Я бы рекомендовал начинать с чего-то простого, даже примитивного. Со сказок про Колобка.

— Вы серьезно?
— Немного утрирую, конечно. Но сказки, например, открывают почти прямой путь к творчеству Пушкина. «Капитанская дочка», «Дубровский» — они же построены по сказочным канонам вечного героя. И вообще в Пушкине очень много всего русского, общенационального. Поэтому ведь он «наше все».
Был такой ирландский писатель — Джеймс Джойс. И он раскритиковал пушкинскую «Капитанскую дочку» в пух и прах. Говорил, что не понимает, почему ей все восхищаются, ведь это банальная примитивная сказочка, говорил буквально, что «в ней ноль интеллекта». Но он как раз не понимал национального компонента. Вся прелесть Пушкина — в его языке, в историзме, в национальном колорите. И, возможно, Джойс просто читал «Капитанскую дочку» в плохом переводе.

Фото: Антон Буценко, 66.RU
«Вся прелесть Пушкина — в его языке, в историзме, в национальном колорите».

— Вернемся к детям. Вы говорите, что любовь к чтению прививается через пример в семье. У меня есть наблюдение на этот счет. Я книги читаю. А моя дочь — не особенно. И в какой-то момент я понял, что мой пример для нее не очевиден. Я читаю в основном с телефона. Она с телефона смотрит тиктоки. Можно сказать, она восприняла мою модель поведения, но не совсем так, как хотелось бы. Если посмотреть со стороны, мы — одинаковые: два человека сидят в телефонах. Но я читаю, а она смотрит короткие видео.
— Вы представители разных поколений. Слом произошел — это верно. Читают мало, смотрят и слушают — много. Безусловно, подкаст или видеоролик — это тоже текст. Но я все же настаиваю, что одно другого не заменяет.
Важна системность. В школе эта системность выстраивается, в частности, за счет того, что мы всегда с учениками первым делом проговариваем общую цель. Зачем, для чего вообще мы читаем эту книгу и обсуждаем ее? Потому что этот вопрос — он в голове ребенка всегда возникает.
Причем в широком смысле. Зачем эта школа, эти уроки, эти знания, если все, что мне нужно, я могу в моменте найти в интернете в два клика? Эта клиповость и сиюминутность может вызывать натуральную кашу в головах.

— Под такой способ мышления можно подстраиваться. Маркетинг ведь подстроился.
— Маркетинг — пускай. Пусть там это и остается. Но гуманитарная, творческая сфера требует системного мышления. Я уже не говорю про научно-техническую. Знания — это кирпичики. И чтобы они сложились, система необходима. Если кирпичи лежат кучей — никакой пользы они не принесут.

— Но как эту систему выстроить? Вы описываете современного ребенка как человека, у которого голова забита воздушными шариками хаотичных знаний. Причем они постоянно лопаются, а на их место тут же прилетают другие. Как такое восприятие может стыковаться со школьной программой, которая по определению очень монолитная, взаимоподчиненная?
— Сама школьная программа этому и способствует. Она действительно такая, как вы описали. По определению системная. Чтобы понимать морфемику в русском языке, надо понимать фонетику. Одно за другое цепляется и выводит ученика на самую большую единицу языка — текст. Это очень здорово работает на формирование системного мышления. Развиваются и межпредметные связи. На уроках истории, например, затрагиваются аспекты развития русского языка. Литература преподается в контексте исторических событий.

— Как вы понимаете, что это работает?
— Через диагностику. Это тоже обязательная часть процесса. То есть учитель должен проверять, кто воспринял знания, а кто — не очень. И уделять внимание тем, у кого возникли проблемы.

«ЕГЭ — это прекрасный социальный лифт»

— Как у вас прошел ЕГЭ в минувшем учебном году?
— Ой. Хорошо. Восемь моих учеников из тринадцати сдававших получили высокие баллы.

— Много. Литература — не обязательный предмет.
— Да. Кроме того, ЕГЭ по литературе сейчас усложняется. Сдавать трудно. Выбирают этот предмет немногие. Мои 13 человек сдавали ее в основном просто для себя. Потому что любят читать, рассуждать, пишут замечательные сочинения. Но им, как правило, для поступления в вуз литература не нужна. Тем не менее, сдали на 80 и более баллов. Это очень приятно.

Фото: Антон Буценко, 66.RU

— Вам не кажется, что в этом есть некоторый сбой? В том, что людям, которые любят читать и хорошо пишут, для поступления в вуз литература не нужна.
— Понимаю ваш вопрос. Но, опять же, если рассуждать здраво, куда нужна литература? В театральные институты, на искусствоведение или в педагогические университеты. Театральные институты переполнены. В искусствоведческих учебных заведениях литература все менее востребована. Да и бюджетных мест там становится все меньше. Но таков спрос на профессии, видимо.

— Вы подталкиваете школьников к решению сдавать ЕГЭ по литературе?
— Только тех, кому она точно нужна для поступления. Остальные, так скажем, сами подтягиваются — по любви. Выпуск прошлого года у меня именно по литературе очень сильный. Как-то у нас с ними так с пятого класса сложилось, что мы очень сошлись.

— Как вам вообще ЕГЭ? Как социальное явление. Как система оценки знаний и отбора абитуриентов.
— Это прекрасный социальный лифт. Мне очень импонирует ЕГЭ. Да, он в какой-то степени нуждается в доработке. Но главное — ЕГЭ позволяет талантливому ребенку из глубинки поступить в любой вуз страны. У предыдущих поколений такого лифта не было.

Фото: Антон Буценко, 66.RU
«Уверен: дай кому-нибудь из тех, кто утверждает, будто их поколение умнее нынешнего, тест ЕГЭ по русскому языку — они вряд ли с ним легко справятся».

— Почему тогда в массовом сознании появилось определение «поколение ЕГЭ»? Так обычно называют глупых, неэрудированных молодых людей.
— Не знаю. Я с этим абсолютно не согласен. Да, тест и классический устный или даже письменный экзамен — это в какой-то степени разные виды деятельности. Но тот же ЕГЭ по русскому практически все разделы языка задействует. Ученик в рамках ЕГЭ и сочинение пишет, и, грубо говоря, верные варианты ответа выбирает. Экзамен требует участия разных полушарий мозга. Это очень сложная интеллектуальная работа.
К тому же, когда сдаешь экзамен по билетам, всегда есть вероятность, что тебе повезет — попадется единственный билет, который ты знаешь. А ЕГЭ на 100 баллов, не обладая всей полнотой знаний, сдать просто невозможно.
Уверен: дай кому-нибудь из тех, кто утверждает, будто их поколение умнее нынешнего, тест ЕГЭ по русскому языку — они вряд ли с ним легко справятся.

— Вы склонны вообще сравнивать поколения?
— Разделение на бумеров, миллениалов и зумеров довольно грубое. Но вообще да, разница в поколениях есть.

— Тогда скажите, куда мы движемся? Ведь те, кто закончил школу в прошлом учебном году, через 30 лет будут управлять страной.
— Это поколение, безусловно, быстрее соображает. Они с малолетства находятся в гаджетах. У нас таких не было. Они очень быстро воспринимают материал. С ними мы можем три темы за урок пройти. Вообще не проблема.
Но в плане социализации им тяжело.

— Почему? Как будто бы наоборот должно быть.
— Нет. Я говорю, конечно, не про интернет-коммуникацию. Там им общаться просто. Но в социум буквально выходить — очень сложно. Боятся трудностей.

— Почему?
— Люди нашего поколения более социализированы, потому что мы жили во дворах, в постоянном общении со сверстниками. Даже если не во дворах, то в библиотеках. Ведь даже просто за базовыми знаниями надо было куда-то идти к людям — в ту же библиотеку.
Но, повторюсь, я не хочу говорить в общем. Что-то общее у разных поколений есть. Но все дети — они разные.