«Мне говорили, что там убивают детей». История российского полицейского, который уехал на джихад в Сирию

Главным условием нашей встречи с Ахмедом было не упоминать его настоящее имя и не демонстрировать лицо: «Мне еще домой возвращаться. Если эти люди (террористы) меня узнают, они будут мстить». Поэтому имя мы изменили.

— Я со школы мечтал работать в полиции. Наверное, это из-за дяди, который работал в СОБРе и погиб в первую чеченскую кампанию. В детстве я прямо бредил, что буду работать в структуре МВД. В итоге после школы закончил юридическую академию. Отслужил. Вернулся в Дагестан и сдал документы в ППС. Там встал на должность инспектора отдельного взвода. Мы ездили на вызовы, драки, спецоперации и минирования. В связи с терроризмом была тяжелая обстановка.

В 2010-м нас подорвали. Приехали на вызов. Там подорвали одного из сотрудников [правоохранительных органов]. У меня было такое чувство, что где-то должно сработать второе взрывное устройство. Начали зевак разгонять, и в этот момент — второй взрыв. Меня тогда тряхануло. Контузило.

Фото: Дмитрий Антоненков
В нижнетагильской ИК-13 отбывают наказание бывшие силовики со всей страны. Сегодня, например, одним из самых знаменитых сидельцев колонии является экс-директор консервного завода ФСИН Павел Беликов, который похитил около 100 млн рублей на госконтрактах.

В 2011-м работал в спецгруппе. Мы патрулировали район и останавливали для проверки подозрительные машины. Я шел со своим сотрудником-автоматчиком и в нас начали стрелять прямо через стекло машины. Сотрудник упал. Я начал отстреливаться из пистолета. Подбежал к сотруднику, чтобы его оттащить, и в этот момент пуля попала мне в челюсть. Я схватил автомат и стал беспорядочно стрелять туда, откуда велся огонь. Меня прямо во время боя тогда вывезли в больницу. Там узнал, что еще одна пуля попала чуть выше сердца.

В общем, мы работали в таких условиях, когда не знали, кто твой враг. Мы — в форме, нас видно. А террористом мог оказаться любой, даже сосед. Так и оказалось, что в той группе, которая нас расстреляла, был мой сосед.

Вылечился. Вышел на работу. Произошел захват заложников. Я не стал дожидаться приезда группы, выдвинулся и получил удар ножом.

После этого я уволился из полиции. Дома все радовались, что я ушел. Пошел работать в газовую службу. Тогда я стал чаще видеться со своим одноклассником. Раньше тот был хулиганом, а потом стал очень набожным. Стали с ним общаться. Часто разговаривали. Он все чаще показывал видеоролики из Сирии, рассказывал о несправедливости, которая там происходит. Он действовал как вода, капля по капле.

Моей ошибкой, как и остальных людей, которые попадаются на это, было отсутствие необходимых знаний. Он мне приводил примеры, что правительственные войска, армия Асада не должны себя так вести: убивать детей, насиловать женщин. Я раньше думал, что мы все — это одно: мусульмане. Он объяснял, что это не так: это — шииты, это — рафидиты. Говорил, что это все не имеет отношения к исламу, к чистому исламу! Потом стал рассказывать, что собирается в Сирию. Звал: «Может, поедешь со мной?»

Фото: Дмитрий Антоненков
Осужденные экс-силовики, исповедующие ислам, могут молиться прямо в помещениях отряда. А по согласованию с администрацией колонии, их пускают в молельную комнату.

Я колебался. А он уехал и стал писать мне оттуда: «Ты не поверишь, здесь такое творится! Просто всех уничтожают. Геноцид идет. На улицах валяются трупы детей». Отправлял ролики, на которых убитые дети. Он говорил: «Обязанность каждого мусульманина — помогать друг другу. Если ты не будешь помогать, то ответишь за это перед Аллахом».

Меня больше всего мертвые дети зацепили. Я считаю, что дети… это ангелы, самые чистые существа. У меня в тот момент родился второй ребенок, и я думал: «Мои дети живут в мире, у них все хорошо, а в Сирии их убивают. Я должен им помочь». Так решился поехать.
Семье сказал, что выиграл путевку и еду в малый хадж. А там, если будет возможность, останусь на большой хадж. Я специально оставил себе возможность вернуться.

Мой одноклассник давал инструкции. Так я добрался до Стамбула. Там он прислал телефонный номер человека, который должен был меня встретить. Меня отвели в квартиру, где жили еще трое россиян. У каждого из них была своя история. Все собирались в Сирию — участвовать в джихаде.

Фото: Дмитрий Антоненков
За участие в незаконном вооруженном формировании Ахмеда приговорили к трем с половиной годам колонии.

На этой квартире мы пробыли неделю. Гуляли по городу, ходили купаться. Мы все собирались в «Имарат Кавказ» (запрещен в РФ, преимущественно состоит из выходцев с Кавказа, в Сирии представляет интересы террористической организации «Джебхат ан-Нусра»). Но потом один из наших отказался, сказал, что поедет в «Исламское государство» (запрещенное на территории РФ, признанное террористической организаций ИГИЛ, является враждебной к «Джебхат ан-Нусре»). Где-то на улице, в магазине он познакомился с россиянином и тот убедил поехать в ИГИЛ.

Я тогда не разбирался, кто с кем воюет. Его просто убедили, что воевать в ИГИЛ — это правильно. Он нам объявил об этом, молча собрал вещи и ушел. Где он теперь, что с ним, не знаю.

А на следующий день в пять утра за нами пришла машина. Нас привезли в приграничный турецкий город Адана. Там расположились в двухэтажном домике. Пробыли два дня. Это, получается, такой перевалочный пункт. Пока там находились, из Сирии пришли четыре человека. Но они были не русскоязычные, поэтому с ними пообщаться не удалось.
Наконец проводник вывел нас к границе. Показал: «Вот граница, вот траншея. Бегите прямо. Если появятся пограничники, то не поворачивайтесь к ним».

Мы пробежали метров 300–400, и тут подъезжает турецкий БТР. Но в этот момент мы уже были на той стороне. Они не успели. Поэтому им уже было наплевать.

Фото: Дмитрий Антоненков
Попав в заключение, многие террористы отказываются от радикальных убеждений.

На сирийской стороне нас встретил араб-проводник на мотоцикле. Мы оказались в поселке Атма. Там на улицах люди ходили в форме, с оружием. У меня тогда начал появляться страх. Я стал задумываться, как я вообще там оказался? Что я делаю? Я же сам воевал против них, а теперь оказался одним из них.

Нас разместили в доме на окраине. Там встретил моего приятеля, который меня во все это и затянул. Я заметил, что его отношение ко мне изменилось. Он как будто похолодел. Видимо, у него цель была, чтобы я приехал. Видимо, были какие-то свои мотивы, интересы.
Туда постоянно приезжали-уезжали люди. То арабы, то русские. Но постоянно была проблема с едой. Поэтому вызвался готовить. Стал поваром.

Там было что-то вроде обучения. Я им сказал, что бывший сотрудник органов. Мне дали автомат: «На, постреляй». Я ответил, что мне ничего такого не надо: «Я поваром буду». Они вроде как начали меня остерегаться. Они же не знали, для чего я приехал. Может, я действующий сотрудник и меня внедряют к ним в структуру. Они меня перестали трогать, а я просто готовил еду.

Фото: Дмитрий Антоненков
В отряде с Ахмедом содержатся два генерала минобороны. Он признается: «С ними есть о чем поговорить. О чеченской кампании, например. Также много сидит гаишников. Вот с ними говорить не о чем».

Вообще, когда раньше эта территория контролировалась «Исламским государством», там был полноценный тренировочный лагерь. Когда ИГИЛ ушел, все стало разваливаться. Все переписывались друг с другом, со знакомыми из ИГИЛ. Ругались: «Ты вероотступник, я тебе голову отрежу».

В тот момент на Донбассе начинались события. Многие русскоязычные боевики из Сирии уезжали на Украину. Я все думал, вы же говорите о священной войне! При чем здесь Украина? Они мне объясняли, что в Сирии наступает мир, а на войне на Украине платят зарплаты получше. В Сирии платили, только если ты создаешь семью. А так — только кормили и одевали. Даже мой приятель, который во все это меня затянул, собирался на Украину.

Как-то разговорился с одним из русских, с которым были еще в Стамбуле: «Нам надо отсюда валить». Он ответил: «Я тоже об этом думал, но не знал, как к тебе подойти, сказать». Там были такие правила, что в отпуск можно было уехать, только если ты отбыл четыре месяца. А мы тогда там просидели всего месяц. Я пошел к старшему и сказал: «Мне нужно жену встретить в Стамбуле, а мой приятель хочет жениться». Он нас не сразу, но отпустил на неделю. Выписал нам бумагу для проводников.

На следующий день мы перешли границу и оказались в Турции. На автобусе приехали в Стамбул, а там взяли билеты до Баку и оттуда добрались до Дагестана. О том, где были на самом деле, мы молчали. Никто не знал.

Фото: Дмитрий Антоненков
Исламскую атрибутику в ИК-13 найти можно почти везде. Например, Коран в камере ШИЗО.

Моей ошибкой было то, что я боялся. Если бы тогда взял Уголовный кодекс и почитал, что добровольная сдача освобождает от уголовной ответственности, избежал бы тюремного заключения.

Время прошло. Я сменил номер телефона. Перестал общаться со всеми, кто имел отношение к Сирии. Жил спокойно, ходил в мечеть, уделял внимание детям. Думал тогда: что я натворил, как мог их оставить? У них ведь даже первое слово было не «мама», а «папа»!

Меня задержали через два года. Сотрудники сказали, что с самого начала знали, что я был в Сирии, просто смотрели за моими действиями. Что я буду делать? Может, я планировал в России что-то организовать. Мне прямо сказали: «Мы увидели, что ты ничего не предпринимаешь, но за сделанное ты все равно должен ответить».

Семья узнала обо всем только после задержания. Они были в шоке: «Как ты мог?» Я не мог смотреть отцу в глаза. Я его подвел. Но семья от меня не отвернулась. Ждут моего возвращения.

Конечно, я думал, что меня это минует. Но любая ложь всегда раскрывается. Я хочу предупредить остальных людей, чтобы они не наступали на эти грабли. Зачем нужен этот джихад? Живите в своей стране, занимайтесь семьями, детьми. Здесь не притесняют мусульман. Я, даже находясь в тюремном учреждении, спокойно молюсь, совершаю намазы.

Здесь, в лагере, люди, когда узнают, что я террорист, смеются, удивляются: «Ты на боевика не похож. Наверное, тебя подставили». Объясняю: «Вы здесь все невиновные. Кого не спросишь — невиновен, подставили. Я здесь единственный виновный, отвечаю за свои действия».