В Екатеринбурге, Москве и Санкт-Петербурге проходит десятый, юбилейный, фестиваль документального кино «Артдокфест». Одним из его главных событий стал специальный показ фильма «Родные» Виталия Манского. Известный режиссер и президент «Артдокфеста» рассказал в интервью Порталу 66.ru, как ему удалось уговорить членов своей семьи сняться в его новом фильме о жизни на Украине после революции, насколько свободно можно высказывать свое мнение о российско-украинских отношениях, если ты живешь в Одессе или в Киеве, и можно ли защитить родных от пропаганды и агрессивных активистов «Еромайдана» и «Антимайдана».
Вскоре после революционных событий в Киеве и бегства Виктора Януковича в Россию Виталий Манский отправился на Украину, встретился с членами своей большой семьи и попросил рассказать на камеру, как изменилась их жизнь после недавних событий: «Евромайдана», присоединения Крымского полуострова к России, начала вооруженного российско-украинского конфликта. Так получился фильм «Родные» — история одной семьи, оказавшейся по разные стороны войны. Съемки проходили во Львове, Одессе, Киеве, Донбассе и в Крыму.
— Правильно ли я понимаю, что, когда вы снимали фильм «Родные», у вас не было сценария и, может быть, даже понимания того, каким будет результат? В какой степени то, что мы видим в картине, срежиссировано вами? — В свое время я написал манифест реального кино, одним из главных постулатов которого было отсутствие сценария. Я глубоко убежден, что документалист должен понимать, в каком месте он начинает свое путешествие, чтобы в дальнейшем зритель мог совершить его вместе с ним. То есть всё что нужно режиссеру — это понимать, куда он движется. Дальше он должен быть готов принимать реальность такой, какой она будет в момент работы над фильмом.
Другое дело, что когда я все это писал, я не мог предположить, что когда-нибудь буду снимать фильм о своей собственной семье, живущей в государстве, которое находится на пороге большой войны. Тогда, в момент отделения Крыма и начала вооруженного конфликта на юго-востоке Украины, были самые разные сценарии того, как могли развиваться события. Многие предполагали, что будут введены войска, что мы находимся на пороге большой европейской войны. Как документалист, я чувствовал, что обязан зафиксировать эту трагическую историю. Поэтому поехал снимать в Украину.
Я конечно же понимал, что это будет история о моей семье, которая стала моделью этой глобальной катастрофы. Кто-то из них живет во Львове, кто-то в Одессе, в которой в тот момент уже произошли события 2 мая (в 2014 г. во время конфликта активистов «Антимайдана» и «Евромайдана» неизвестные подожгли Дом профсоюзов, в результате погибли 48 человек, — прим. 66.ru). Кто-то — в Киеве, в Севастополе и конечно же в Донецке… Я не знал, как будут развиваться события, но понимал, что моя семья будет их непосредственным участником.
— Как ваша семья отнеслась к тому, что им придется стать публичными людьми? Одно дело, когда делаешь резкие высказывания, сидя на своей кухне, и совсем другое — когда твои слова записывают на камеру, чтобы показать огромной аудитории — и российской, и украинской. — Если бы я позвонил своим родственникам в довоенном году и сказал: дорогие и любимые мои, хочу снять фильм о том, как прекрасна Украина, и рассказать об Украине через ваши истории. Тогда семья была бы настроена позитивно. Но они оказались в ситуации, когда в их доме был пожар, и они должны были стать героями картины про этот большой пожар, про эту трагедию… Конечно, никто из моих родственников не испытал оптимизма по поводу съемок.
— Вы уже успели показать им фильм? — Картину видели далеко не все. Я никогда не отсылаю линки, потому что хочу показать фильм лично, находиться в зале, иметь возможность обсудить картину вместе со своими близкими сразу после фильма. Но большинство из них ее уже видели. И вот это большинство признало, что я был прав, когда призывал их принять участие в этой истории. Они считают эту картину очень важной. Более того — они говорят, что это объективный, не тенденциозный фильм.
— Несмотря на то что они придерживаются разных точек зрения на конфликт? — Несмотря на это, и для меня это было очень важно, потому что подавляющее большинство, если не всё, что происходит в массмедиа вокруг этого конфликта, является абсолютной пропагандой. Причем как с одной стороны, так и с другой. В моей картине нет пропаганды. Моя картина сделана с уважением к моим героям и с уважением к моим зрителям. Потому что для меня очень важно, чтобы зрители в Москве, Петербурге, Екатеринбурге, Якутске, Петропавловске-Камчатском могли сами сформировать отношение к этой проблеме, опираться на слепки реальности, а не на формы, штампы пропагандистской машины. Слишком велика цена этих решений… Россия, не воюющая в Украине, уже получила немало гробов с русскими людьми с этой несуществующей войны.
Главными героями фильма «Родные» стали члены семьи Виталия Манского, которые живут в разных городах Украины, в сепаратистской зоне Донбасса и в Крыму.
— Насколько свободно можно высказывать свое мнение о российско-украинских отношениях, если ты живешь во Львове, в Одессе, в Киеве? У вас не возникало желания вырезать особо резкие слова героев, чтобы защитить их от агрессии враждебно настроенной части общества? — Вы знаете, мы приехали снимать во Львов в то время, когда отношения между Россией и Украиной были сильно накалены. Крым уже был в составе России, в Украине начались военные действия. Еще не такие полномасштабные, как летом, но что-то уже назревало… Приехав во Львов, мы снимали много — и на улице, в городе, и дома у моих родственников. Я владею украинским языком (Виталий Манский родился и вырос во Львове, — прим. 66.ru) и вполне мог маскироваться под местного. Но на вопрос: «Откуда вы?» — я всегда отвечал: «Мы из Москвы». По-русски. Мне было важно почувствовать и понять реакцию на русские медиа. Тогда вовсю шла информационная война. Живая — еще нет, а информационная — уже да… И я говорил: мы из Москвы, снимаем фильм. И никакой, никакой негативной реакции не было. Был только один случай, когда мужчина, услышав, что мы из Москвы, сделал паузу, которая длилась, наверное, секунд 15, и сказал мне, глядя в глаза: «Как вам не стыдно!» Развернулся и ушел. Это была самая негативная реакция во Львове.
— Как местные жители, те, кто не знал вас лично, отнеслись к съемкам? — Львовяне, одесситы, киевляне в принципе не очень хотели сниматься. Но если снимались, то были очень раскрепощены, откровенны в своих мнениях. Так, скажем, львовянка совершенно спокойно говорит: «Да забрали бы уже русские этот Донбасс и пусть подавятся ими, вот Крым нам жалко, а это…» В момент войны такие слова могут показаться непатриотичными, но если посмотреть фильм, посмотреть, как говорит моя двоюродная сестра, то видно, что мышцы лица у нее не напрягаются. Она говорит свободно, спокойно, потому что она ощущает себя имеющей право на свою точку зрения.
До того как состоялся премьерный показ в России, фильм стал участником 50 фестивалей, в том числе — на Украине.
— Но тем не менее напряжение все равно есть? — И в кадре, и за кадром было определенное напряжение, когда мы снимали в Севастополе, в Донецке… Мы же родственники, мы чувствуем больше, чем произносим. Лично я почувствовал это, когда приехал в Севастополь к своему двоюродному брату, которого не видел много лет. Меня приняли очень хорошо, Макс — замечательный парень. Его жена — журналист, естественно, украинский. Но когда я приехал, она была уже какое-то время журналистом российской газеты, как и всё там стало уже российским. Мы приехали накануне первого Нового года, который праздновали уже в составе Российской Федерации. Мы сели, выпили, туда-сюда. Она прочитала что-то в интернете, какие-то мои высказывания, и сказала, что хочет взять у меня интервью. Но потом эта история как-то так плавно слилась. Я видел, что она была в напряжении. Сказала, что не хотела бы быть в кадре. То есть это все происходило без оценки того, куда катится Украина, где будет стоять НАТО, хороший или плохой Порошенко, платит ли он налоги, есть ли там коррупция… Это просто на уровне эмоций, на уровне мышц лица — они всегда могут сказать больше, чем мы можем выразить с помощью слов.
— По вашим ощущениям, какая чаша весов перевешивает, когда мы говорим о российско-украинском конфликте: та, на которой человеческие отношения, или та, где пропаганда? — Я бы эти вещи развел. Пропаганда не то чтобы побеждает — она нас оккупирует, она как бы завоевывает наше сознание, она входит в нас, и мы становимся ее носителями. Пропаганда — это вирус. Мы, конечно, можем закрыть рот марлевой повязкой, можем закрыть уши, мы можем все что угодно сделать, но быть свободными от этой бактерии не можем.
В фильме видно, как все мои родственники ретранслируют идеологию того пространства, в котором они находятся. Мой двоюродной дед Миша из Макеевки, шахтерского поселка, не только говорит цитатами из телевизионного эфира, он сам признается, что смотрит телевизор и его голова всё запоминает. А когда мы уже становимся носителями этой идеологии, носителями этой пропаганды, то встает другой вопрос: как, будучи носителями противоположных идеологий, налаживать внутрисемейную коммуникацию? Ведь она предполагает мягкие, доверительные, родственные, полюбовные отношения. Вот это и есть проблема, это и есть конфликт.
Не знаю, насколько корректно сравнение, но если ты болен гриппом, ты не должен целоваться даже с собственной женой, потому что ты ее заразишь. Ты должен вылечиться и потом, когда уже станешь здоровым, ты можешь вступать в какие-то интимные отношения со своей супругой. Вот мы все должны бы вылечиться. Потому что иначе мы будем постоянно находиться в состоянии тяжелой, бесконечной болезни, а это приводит к смерти.
— По степени искренности «Родные» сильно превосходят «В лучах солнца»? Или герои и того, и другого фильма искренни в равной мере, но каждый по-своему? — В фильме «В лучах солнца» люди вообще не понимают, что такое искренность. У них нет этого инструмента, он изъят из их жизни. Во многом это картина о том, как из человека, рожденного свободным, делают человека несвободного. Мы же все рождаемся свободными, даже если это происходит в несвободе… В свое время мы делали картину о женщине, которая родила ребенка в тюрьме. Ребенок, родившийся в тюрьме, все равно рождается свободным человеком. Несвободу он обретает в тот момент, когда начинает понимать, что родился в тюрьме, потому что его мама отбывает наказание за совершённое ею преступление. Что он во многом ограничен в своих действиях. И картина «В лучах солнца» — о том, как человек теряет свободу. Поэтому в качестве героини мы выбрали маленькую девочку, в которой еще сохранился элемент свободы. Здесь еще можно увидеть, как эта свобода превращается в несвободу.
— По сравнению с Северной Кореей Россия — свободная страна? — Когда ты возвращаешься из Северной Кореи, то ты понимаешь, что да, но за эту свободу нужно бороться, потому что свобода — это не что-то такое забетонированное в железобетоне. Это очень хрупкая, хрустальная, нежная конструкция, ее нужно оберегать, иначе ее можно потерять.
— Фильмы, которые будут показаны на фестивале «Артдокфест», «Слишком свободный человек» про Бориса Немцова, «Человек и власть» про Петра Павленского и другие — об этом? — Речь не о том, что нужно идти на митинги, выстраивать баррикады. Боже упаси. Это фильмы, которые призывают людей бороться за свободу внутри себя. Это фильмы о том, что каждый должен разрешить себе думать самостоятельно, принимать решения на основе своих собственных представлений, знаний, желаний и опытов. Картины «Артдокфеста» предлагают эти опыты. Картины «Артдокфеста» — это не протестное кино.
В программе фестиваля есть, например, фильм Аудрюса Стониса о женщине, которая 30 лет живет на леднике один на один со стихией ради того, чтобы каждый день отмечать, на сколько метров сдвинулся ледник. Но когда ты получаешь возможность окунуться в философию этой женщины, задуматься о значении человека перед глобальной цивилизацией, мирозданием, это тоже становится одной из важных возможностей постижения смысла жизни. Поэтому мы предлагаем зрителям «Артдокфеста» обрести понимание смысла жизни.
Но если в Екатеринбурге случайно есть люди, которые не знают смысла слов «обретение смысла жизни», они могут продолжать находиться в своем абсолютном счастье с бутылкой вечернего пива перед экраном российского телевизора. Мы с этим ничего поделать не можем.
