Скончался один из последних солдат, взявших Рейхстаг. Публикуем интервью «Живых легенд» с Николаем Беляевым

В этом году в уникальный фотопроект о прошлом и настоящем 90 выживших героев Великой Отечественной войны вошла история Героя Советского Союза, одного из последних остававшихся в живых солдат, штурмовавших Рейхстаг, — Николая Михайловича Беляева.

Гражданская панихида по герою пройдет завтра, 11 декабря, в Санкт-Петербурге, в большом зале кинотеатра «Восход» по адресу ул. Пограничника Гарькавого, д. 22. Начало в 11:00.

Портал 66.ru публикует интервью, которое Николай Беляев дал в этом году авторам проекта «Живые легенды».

Николай Михайлович Беляев — один из последних ныне живущих солдат Рейхстага. Разве что Жора Артеменков, тот самый мальчик со знаменитой фотографии, еще может рассказать такие подробности. И больше уже никто!

Николай Михайлович живет в Петербурге. Ведет ну очень активный образ жизни. Каждый день делает зарядку, на телефонной тумбе у него лежит ежедневник, в котором огромный список встреч. К нему нужно записываться на прием, но он очень общителен и приветлив.
Очень интеллигентен и красив. А когда он шагал по квартире, раздавался совершенно волшебный звон орденов и медалей. Такой неслыханный, что мы сидели, открыв рот.

— В апреле, если позволит здоровье, придется ехать в Германию, — рассказывает за чаем Николай Михайлович.

— Ух ты! — с придыханием слушали мы.

— Видимо, на Эльбу, в Торгау, Берлин. Вот такие планы, — так невзначай делится он планами на майские праздники.

Война для Николая Михайловича началась на севере, когда в 19 лет он добровольцем ушел на фронт.

— Вот Мотовский залив на реке Западная Лица, где остановили злобного врага, — показывает он карту. — Пусть пот и кровь текут по нашим лицам, зато в наш дом не заползет немецкий гад. Здесь я пришел на фронт непосредственно, уже был в роте, третьей минометной, 58-го стрелкового полка, 52-й дивизии и участвовал в боях. Немецкое командование, Гитлер, ставили задачу двум горно-егерским дивизиям, одна из них завоеватели Крита, другая дивизия — герои Нарвика. И они должны были в трехдневный срок взять Мурманск.

Как говорится, мы пахали носом снег на краю земли. Наши минометчики вели тяжелые бои. И когда мы узнали, что 7 ноября выступал Сталин в Москве. Люди настолько верили ему, у них поднималось настроение. Я видел это среди своих товарищей. Мы жили в землянках, где размещался взвод. Я был тогда подносчиком мин. И нас очень интересовали бои под Москвой. Сталин был в Москве. Так складывалось убеждение, что Москва выстоит!

За героические подвиги бойцы этой дивизии были признаны верховным главнокомандующим, и 25 декабря 1941 года наша дивизия стала 10-й гвардейской. Я этим, конечно, горжусь! Вот так, что я не просто служил в гвардии, а еще и завоевывал в первом десятке стрелковых дивизий. Вот так сложилась ситуация на краю земли у Мотовского залива, куда впадает река Западная Лица.

— Николай Михайлович, а вы помните Жору Артеменкова, 13 летнего пацана? — рассматривали мы ту самую фотографию.

— А как же?! Он сейчас красивый статный мужчина. И привез на встречу 150 дивизии в Москву своего сына, который был старше немножко, чем он тогда. Он живет в Смоленской области.
Николай Михайлович рассказывал о той самой легендарной фотографии дивизии Егорова и Кантарии на ступеньках Рейхстага, которую сделали 2 мая 1945 года. Памятная, красивая, полная невероятной гордости и мужества.

— Это главный вход Рейхстага, — рассказывал он. — Немцы заложили дверь. Все окна и двери были заложены бута-кирпичной кладкой. В дверях оставался узкий проем, чтобы только одному пройти можно было.

— «Официально врученного знамени у нас не было. Мы пробились днем в Рейхстаг, там в одной из комнат мы разодрали матрас и вырезали нужное красное полотно, закрепили его на втором этаже Рейхстага». Лысенко, Герой Советского Союза, сержант 674-го полка 150-й стрелковой дивизии. Это разведчик, он попал на знаменитые кадры хроники режиссёра Романа Кармена, который сделал съёмку уже потом, 2-го мая, как якобы водружалось знамя победы. Он попал туда со своими коллегами-однополчанами.

— Это когда закончился бой. А вот настоящий флаг, который под номером 5 — вы знаете происхождение этого флага под номером 5? — спрашивал Николай Михайлович.

— Да.

— Вручённый 150-й дивизии военным советом 3-й ударной армии. А командир дивизии и начальник политотдела решили это знамя штурмовое, флаг, вручить нашему полку. Я встречал это знамя, которое несли в полк. А вот я участвовал в отборе, кто будет водружать знамя, кто займется этим?

Замкомандира полка по политической части полковник Ефимов, начальник разведки капитан Кондрашов Василий Иванович, ну, я — комсорг полка. Ну, кого? Из разведчиков, как правило, знает командир полка, я там был как заместитель по политической части — не положено. Комсорг был под шефом, и мне иногда доставалось за некоторые поступки. Там бывали тоже проколы. Вот так. И кого? Ну и начальник разведки говорит: «Кого? Михаила Егорова! Ведь он пришел к нам в полк разведчиком в партизанском отряде Смоленской области, да ещё переходил для связи и границу тогда Белорусской Республики, и белорусских партизан поддерживал». И когда он пришёл к нам в полк, его определили куда? Он сам сказал: «Я разведчик!». Он пришёл с медалью партизана Великой Отечественной Войны. Вот так у него… Годится парень, достойный, чтобы ему поручить. А когда пришли, спросили — «а кого второго-то?»

А он сам и говорит: «Как кого? Мелитона, мы же с ним вместе ходили в разведку, в паре!». Вот они ходили в разведку в паре, чтобы смотреть один за другим, если что-то случится, дать сигнал или оказать помощь. Это связь у разведчиков такая. Вот почему оказался Мелитон Кантария. А когда пришёл в наш полк Егоров, в разведвзвод, Кантария уже был разведчиком. Вот так, а не по подбору в угоду Сталину.

А теперь вот знамя победы. Оно установлено было на крышу Рейхстага. И первое его водружение состоялось в одну из дыр в колеснице, которая висела практически над главным входом в Рейхстаг. Там увидел дыру Кантария своим горным взглядом, и говорит: «Вон там». И поставили. Но это за крышей. А его надо на купол. Командиру полка доложили. Говорит, нет. Ночью они вновь это знамя уже установили на куполе Рейхстага.

И тогда Тёмин, фотокорреспондент газеты «Правда», он пошёл в воинскую часть, в авиаполк и сказал: «Мне нужен самолёт».

— «Какой самолёт? Бой идёт!» — «Любой самолёт — мне нужно
сфотографировать знамя, установленное на куполе Рейхстага». Ну, там ему дали По-2, и он улетел.

И поэтому знамя на куполе Рейхстага получилось, как говорят, с того уровня, на котором он летел и заснял. И есть фотография, на которой эти самые растяжки на плоскостях — они попали так же, и одна из них сфотографирована с самолёта. И он просит лётчика: «А вдруг у меня не получилось? Давайте ещё пролёт сделаем!». А это 1-е мая, бой, шум со страшной силой, особенно здесь, в Рейхстаге. Ну и вот, что же получилось? Он проявил всё, в другую уже авиационную часть, не куда-нибудь, а которая обеспечивала первый штаб Белорусского фронта, начиная от маршала Жукова. Ну и об этом Жуков узнал. — «Как так? Корреспондент вернулся!» И что вы думаете? Он повез фотоснимки в газету «Правда» о знамени, установленном на куполе Рейхстаг. И таким образом, уже 3-го мая эта фотография была опубликована в газете «Правда».

3-го мая в Рейхстаг прибыл Жуков — посмотреть, что это такое. А командир нашего полка, полковник Зинченко Фёдор Матвеевич, был первым советским комендантом Рейхстага.
Как командир полка, как первый комендант, встречал маршала Жукова и сопровождал его, был главным гидом Жукова в этом посещении. Вот так состоялось завершение Победы. А что касается Егорова и Кантарии, то они, когда шли на этот купол, их руки все были в крови, в стекле, порезаны стеклом.

— И ведь на древке знамени тоже есть пуля, осколок. Ведь, как я знаю, немцы обстреливали крышу Рейхстага с района Бранденбургских ворот. И, как раз… Ведь, это была очень опасная операция — по водружению.

— Да, да.

— И, по-моему, у кого-то из бойцов, не помню, то ли Кантарии, то ли Егорова, была пилотка прострелена осколком, а второй осколок попал в древко, и в музее Вооружённых Сил, где хранится знамя, там прямо вот это осталось на древке.

Вот такая история со знаменем победы. А учреждено это знамя, этот штурмовой флаг, на военном совете 3-й армии.

Это уже непосредственно в Берлине, каналов там немало. Фербендунгс-канал чем характерен? Там проходит, там Моабит-штрассе начинается. Форсирование, вернее, штурм этого моста. На противоположном берегу проходит шоссе и железнодорожный путь. Они насыпные, немцы прятались за той насыпью и поливали нас огнём. Кроме этого, в отдалении
где-то были высотные дома, оттуда тоже они палили огнём стрелковым, ну и не жалели, как говорят, славян, поливая нас артиллеристским и миномётным огнём.

Я участвовал в штурме этого моста с 1-м батальоном Неустроева. Здесь я был и шёл, удачно всё, мост был пробит во многих местах, но взорвать его, видимо, не успели. Поэтому мы прошли по мосту, перепрыгивая через все эти воронки и дыры, образовавшиеся в покрытии. И вышли. Затем наш путь лежал налево по Моабит-штрассе. Это уже Моабит-штрассе начиналась. Прошли через некоторое время, это было 26-го, 27-го… Тюрьма Моабит, которую освобождал наш полк. Справа Моабит-штрассе как бы двигались… была вот, а слева — Клейн — Тиргартен. Наш полк тут же принимал участие в бою за этот Клейн — Тиргартен парк.

Вот такая история. Я зашёл в эту тюрьму, стены высоченные, метров 4–5, мощные стены. Ну, широкие врата, куда устремились наши бойцы, и мне довелось видеть тех, которые были заключёнными в этой тюрьме в полосатых тюремных халатах.

Но тут нельзя было оставаться, дана была команда: 756-му полку — вперёд. Вот такие дела, такие воспоминания. И мы после этого, наш полк пришёл с боями к мосту Мольтке — это мост через Шпрее. Я тоже участвовал в штурме этого моста.

А площадь на противоположной стороне этого моста, полукругом таким, многоэтажные — 3–5 этажей, не больше — дома, которые были превращены также в крепости. И чтобы очистить этот дом, потребовалось и время, и немалые жертвы. Вот такая ситуация в этом бою. А как? Бросишь гранату — немец может скатить ее ниже, надо же гранату бросить на следующий этаж, откуда стреляют по лестнице.

Ну, дальше у Мольтке — штрассе, с левой стороны начинались посольства разных стран. Там прямо городок — посольства, министерство иностранных дел. А справа — здание министерства внутренних дел. Мы его называли «дом Гиммлера».

— Там очень много погибло людей, я знаю.

— Да, при освобождении, при штурме, в бою за это здание погибло немало, конечно, людей, потому что его охраняли и защищали эсэсовцы. Вот чем характерно. Но также бой продолжался, и он закончился тем, что продолжался в ночь с 29-го на 30-е, 30-го утром ранним была поставлена задача нашему полку штурмовать главный вход одним батальоном — это 1-й батальон Степана Неустроева, замначальника штаба Гусев Кузьма Владимирович, заместитель командира по политической части Берест Алексей. Это очень интересный товарищ, такие у него плечи, высокого роста, ну и представительный, и смелый человек в бою.

Да, начинался бой, штурм непосредственно Рейхстага. Трижды: в первый раз это одна атака.
Она закончилась, где начинается ров. Разные версии. Одни говорили, что это оборонительный, но есть версия, что здесь вроде строилось метро открытым способом. Ну, был он заполнен местами водой, потому что неровно был вырыт.

Когда мне довелось со 2-м батальоном переходить, первая атака наша остановилась у этого рва, он оказался серьёзным препятствием.

— Николай Михайлович, а далее вот, во второй атаке, получается, вы его преодолели и в третьей уже подошли к…

— Я оказался… Вот, да: в 1-м батальоне Степана Неустроева был направлен заместитель командира полка — подполковник Ефимов, агитатор полка Прелов Александр Матвеевич, капитан. Он опытный был уже партийный работник с Поволжья. И он был очень таким грамотным товарищем, агитатором у нас в полку. А я был направлен во 2-й батальон, который шёл левее и должен охранять левый фланг наступающего 1-го батальона. Левее нас 81 дивизия.

Там, в этой дивизии 380-й полк был нашим соседом слева. Он должен был входить в Рейхстаг с левой стороны. Когда я был направлен в батальон, это было ещё до 8 часов утра, я пришёл, у меня был автомат ППШ. Пришёл я в батальон, он вёл бой — отбивал атаку немцев, которые пыталась сорвать наступление, ударить во фланг нашему главному 1-му батальону, наступающему непосредственно на главный вход в Рейхстаг. И сразу, сходу, вместе со стрелками пришлось разряжать свой автомат в бегущих на нас немцев. Отбили атаку, на них был направлен артиллеристский и минометный огонь, стрелки, автоматчики — все отбивали эту атаку. Отбили одну — через некоторое время они снова появляются.

Оказывается, где-то под Шпрее… А здесь Шпрее делает излучину, вот мост Мольтке, за ним излучина. И под Шпрее канализационная система — она проходимая. В одной из таких, я имею в виду в Берлине, мне тоже пришлось бежать, пригнувшись. Внизу такая бетонированная траншея, проложены трубы, какие — я не знаю.

А справа и слева от этого углубления, зацементированного, лежали эти трубы, с той и с другой стороны.

— Николай Михайлович, а 1-го мая, когда был штурм, немцы же схоронились в подвале, а потом они подожгли Рейхстаг…

— Да, сейчас я подхожу к этому. Да, бой был, значит, 30-го — это первая преграда была, затем, уже начало второй половины дня, вторая атака, преодолеть этот ров, а затем третья атака уже была, непосредственно на Рейхстаг. И мы также вели, это, бой с теми немцами, которые по-прежнему продолжали действовать, накапливались, образовывались цепи, которые надо было останавливать, чтобы они нас не сняли. Также действовала 171-я дивизия, левее нас, это был 380-й полк, это я точно помню. И мы уже во второй половине дня форсировали эту преграду.

Она была шириной несколько метров, это как раз диаметр тоннеля метро. Она была даже шире тоннеля метро. Вот такой бой. Это 30-го. В ночь на 1-е мая установлено знамя уже было на куполе Рейхстага, задача была выполнена. Я уже говорил, что руки были окровавлены у товарищей, когда я пришёл туда. 2-го мая они были у них забинтованы. Вот такая ситуация была там. У нас здесь был бой, а там ещё бой, ещё в стеснённых условиях, немцы занимали второй этаж. Внизу — это зал заседаний, было много мебели, они их и подожгли — «панцерфаустами» из подвалов. А в подвале немцев было порядка полутора тысяч.

Вооружённых, там и эсэсовцы, там были моряки из военного училища Ростока. Из Ростока были доставлены десантники, моряки, курсанты, и они тоже, их лично Гитлер инструктировал не сдать Рейхстаг. Ну и бой был очень тяжёлый, немцы подожгли эти самые шкафы с архивами, мебель горела. И с одной стороны на другую на 2-м этаже наши бойцы перебегали через огонь. И в этом бою были некоторые наши красноармейцы, которые, перебегая, раненые падали и сгорали в этом огне. Когда были уже на той стороне этого рва, атака захлебнулась под огнём противника.

Он был сделан артиллерийско-миномётным огнём. И чтобы удивить и подбодрить атакующих, командир батальон Неустроев своего связного Петра Пятницкого, который был у него и пришёл к нам в Берлине, направил, нашли какой-то лоскут красного материала, древко, и его послал воодушевить красным знаменем, этим флагом самодельным. Там его обрезали, сделали аккуратненько, и он пошёл. И на ступенях Рейхстага Пятницкий был убит, флаг он выбросил, конечно, его подобрал сержант Щербина, закрепил этот флаг на одной и колонн справа. Капитан Неустроев — командир батальона — так переживал, что даже ему пришлось, как говорят… и боем руководил начальник штаба батальона старший лейтенант Гусев Кузьма Владимирович. Вот такой был расклад руководства. А затем уже в Рейхстаг пришёл командир батальона, который переживал настолько, что потерял себя.

— Николай Михайлович, а когда вы спали? Ведь вот 30-е апреля, до этого вы брали «дом Гиммлера», вот эти бои изматывающие… Когда и где удалось? Как спали вообще?

— Бой идёт, какой сон?! Тут спать нельзя, только какие-то передышки — это потом уже, после 1-го мая. А бой 1-го мая продолжался. В ночь с 30-го на 1-е мая, даже уже к концу ночи немцы предложили переговоры, выбросили флаг и вышли.

На эти переговоры был направлен заместитель командира батальона по политической части лейтенант Берест. И он ходил на эти переговоры. Немцы ему заявили: «Мы знаем, что вас тут мало, а нас тут…» Мол, мы вас, вроде того, что одолеем, и предложили сдаваться. Немцы выпустили, наши подняли и здесь же сопровождали пулемётным огнём и «панцерфаустами».
Вот так мне рассказывали, это было 2-го мая.

— Николай Михайлович, а вот на фотографии — там нет Алексея Береста, потому что там разведчики? Почему?

— В основном, разведчики. Это разведчики нашего полка.

— А ещё я знаю, что он был ранен в ноги во время штурма.

— Нет, так и оставался. Видимо, касательное какое-то ранение, его перебинтовали товарищи, и он оставался в строю и выполнял обязанности. Более того, он сопровождал разведчиков на крышу Рейхстага — Егорова и Кантарию — он сопровождал их туда с группой бойцов. Вот, значит, надо осознать, что он сделал.

— Вы можете что-то об освобождении Идрицы и Себежа рассказать?

— Это участвовала в боях наша 150-я дивизия, и она получила наименование «Идрицкая». Но в этом бою я не участвовал, потому что был в госпитале, я был ранен 18 апреля 1944 года под Пустошкой во время атаки. Я бежал впереди, со мной сержант Саша Мешков.

Между нами — мы бежали в сопку — разорвалась миномётная мина. Саше Мешкову выжгло глаза. Да, самым настоящим образом потерял, потому что он бежал ниже, взрывное пламя, видимо, коснулось его. Меня изрешетило осколками.

Я был вынесен нашими товарищами, не чуждыми милосердия, из этого боя. В медсанбате нашей дивизии оказались девочки из соседней деревни Пеновского района, где я родился. Потом, из соседнего района… И ко мне подошли сверстницы: «Вы из Кобенёва?». Я говорю, — «Да». А они из соседней деревни Боровое. Есть такая. Ну и вот, земляки. А я не слышу, ну в правое ухо можно только было говорить. Вот такие встречи интересные были, о других встречах я расскажу отдельно. И я в этих боях за Идрицу, Себеж не участвовал, в госпитале лежал. И пришел я из госпиталя только 18 апреля в конце июня — начале июля. Можете посмотреть, я пролежал весь май и практически весь июнь.

— Николай Михайлович, но бои были геройские в тех местах, да?

— Да. Потом рассказывали, немцы упорно сопротивлялись, они умели воевать, безусловно. Героизм наших солдат, наших красноармейцев, командиров, политруков и комиссаров был более организованный, напористей мы освобождали свою землю. И пришёл я уже, я был тогда комсоргом батальона, когда меня ранили, а перед этим, в марте месяце, после месячных курсов комсоргов батальонов при политотделе 3-й ударной армии, чтобы присвоить звание. Я уже был комсоргом батальона, сержантом, а это уже была должность офицерская.

Меня направили на курсы, и закончил их, ровно месяц, пришёл в батальон, в тот же самый, откуда я ушёл. И я никогда не забуду майора Субботина — заместителя командира 469-го полка, который, когда я был сержантом, предложил мне стать комсоргом батальона. Ну, вот такие у меня воспоминания и, в связи с этим, ответ на вопрос. Тогда, когда я лежал в госпитале — он находится в городе Торопец, на железной дороге Бологое — Великие Луки. А эта ветка идёт через Бологое на Осташков, следующий там идёт Черный Дор, там, и Пено — районный центр, где я начинал свою трудовую деятельность в редакции районной газеты «Ленинский Ударник». Орган этой газеты — Пеновский райком партии ВКПБ и районного совета депутатов.

— Николай Михайлович, ну и, коли мы подошли к этому вопросу: что вы написали на Рейхстаге?

— На Рейхстаге написано «Наша Лиза», но я не подписался. Это Лиза Чайкина, секретарь нашего райкома комсомола, Герой Советского Союза. Она была в партизанском отряде, где и мой родной дядя Арсений (он не был призван, поскольку у него не было на левой руке пальцев, он не призывной, но он партизан). И она была… Шла… Есть такая река — Жукопа, на этой реке — рабочий посёлок лесорубов. Она туда шла разъяснять речь Сталина 7-го ноября 1941 года. Вот с какой миссией она шла. Я был в этом посёлке до войны.

Мой отец — мастер по заготовке леса и сплавам — занимался там заготовкой леса. И я знал этих мужиков — тот, к которому шла Лиза Чайкина, в его семью, и знал того предателя, который её выдал. Она была схвачена немцами, её пытали, но она не сказала, как её фамилия, её должность, в каком она партизанском отряде, где он — об этом она ничего не сказала. Тогда немцы собрали в Пенах и выставили её — кто знает, что это, кто это? Вот такой был разыгран спектакль, она была расстреляна на берегу Волги у водокачки в этом посёлке Пено. А сама она — в верховьях Волги, где там знаменитое Ширково… Значит, на озеро Вселуг, если по карте смотреть — озеро Вселуг, ну, у нас красивые места — на Волге, озеро Вселуг.

А там, где я родился — это юго-западный залив озера Пено. И отцовский огород я поливал из реки Волга. Брали воду в вёдрах, подогревали, если ранней весной. Чтобы его не подмывало, не уносило землю, была посажена обыкновенная лоза. А перед отцовским домом, через Волгу, стояла церковь. Дальше был виден мост через Волгу, огней не было видно. И здесь Волга делала излучину с севера на восток, и образовывалось озеро Пено. И дальше дамба, насыпь, каменная — обыкновенные круглые камни. В завершении, на другой стороне от Вселуг протекает река Кудь, впадающая в Волгу. Представьте себе. Там тоже мост, через реку Кудь.

О Лизе Чайкиной. В тот момент, до войны, я был членом райкома комсомола. Член пленума райкома комсомола.

И дважды был в командировках с Лизой Чайкиной. Один раз — это было в Слаутинский сельский совет, а другой — во Фратовский сельский совет, где она проводила совещания с секретарями территориальных комсомольских организаций, объединяющих молодёжь нескольких колхозов. Я как-то ездил в командировку в те места, где она родилась. У нас в редакции работала ее сестра Мария Ивановна Чайкина, которую я тоже хорошо знал. И от них я имел честь передавать посылку их родителям.

Я уходил в армию — это 22 июня, я был в Забелинской машинно-тракторной станции, куда приезжали (а 20 июня — это закончились весенне-посевные работы, ещё не созрели хлеба для уборки) трактористы, комбайнёры, и прицепщики, и прочий обслуживающий персонал из бригад приходили в МТС для решения каких-то вопросов. И вдруг прибегают из отделения машинно-тракторной станции и говорят, что война. Как война? А вот так. Молотов выступал и сказал то-то и то-то.

Ну, здесь уже всё, объявление было, военнообязанные в сельские советы за получением предписаний и на призывные пункты. Я тоже на велосипед и к родителям. А утром раненько у нас ходил теплоход «Глеб Успенский» — колёсный, по Волге-матушке, на него и в посёлок Пено, на своё рабочее место, затем — в райком, я готов. И вышло постановление, решение центрального комитета партии, ЦК комсомола о проведении партийно-комсомольского призыва. Ну, я ещё тогда не служил, мне призываться надо было осенью, в 41-м году, поскольку я рождения 22 октября 22 года. Вот и весь расклад. И об этом надо говорить.Некоторые говорят товарищи на первом канале, мол, вот, надо говорить правду…

В газетах того времени: в «Правде», в «Известиях», в «КП» рассказано очень много. Мы об этом читали в окопах. Сейчас бы вернуться к этому, прочитать и рассказывать. Пусть молодежь этим займется, она сейчас пытливая на знания.

Это была только часть истории этого удивительного человека. На той самой фотографии Николай Михайлович слева.

С тех пор лишь цвет волос стал светлее и на груди появилось огромное количество орденов и медалей. Он такой же молодой, очень гостеприимный, прекрасный рассказчик и знаток истории.

А еще Николай Михайлович раскрыл нам секрет хорошей фотографии. «Чтобы все улыбались, нужно сказать «драники!»

Фото: живыелегенды.онлайн