Живые легенды: Тамара Константиновна. Публикуем истории ветеранов из Екатеринбурга

Мы продолжаем публиковать истории ветеранов Великой Отечественной войны, вошедшие в документальный проект фотографа из Екатеринбурга Маргариты Пятининой «Живые легенды». Всего за год Рите и ее команде удалось встретиться с 90 ветеранами из Екатеринбурга. Несколько историй для «Живых легенд» записали журналисты Портала 66.ru. Сегодня вас ждет рассказ фронтового водителя Тамары Константиновны Ковырзиной.

Когда мы пришли, Тамара Константиновна сидела на кухне и обедала. Нас встретила ее дочь.

— А кто это ко мне пришел? — Тамара Константиновна смотрела на нас с некоторым стеснением. — Ну, я ведь не самый, как говорится, фронтовик. Просто участница этих событий. Но, конечно, полтора года солдатом была. И пришлось кое-что повидать.

— Мама, ты лучше расскажи, как ты вообще попала на фронт. — Дочь осторожно приобняла ее за плечи и села рядом. И Тамара Константиновна начала рассказывать нам свою историю.

— Попала на фронт я в 1944 году. Жили очень голодно. Холодно было, мать болела туберкулезом. Отец один работал, а семья была большая. Восьмеро детей у нас было.

Я пошла в военкомат и подала заявление, что хочу послужить. Ведь не знали, когда будет конец этой войны. Ну и пришлось мне… Пришла повестка, и отправили нас в Богородск, это под Горьким. Там нас четыре месяца учили на шоферов. Набралось два пульмана — больше ста человек. И привезли уже в Красную Пресню под Москвой. Там нас сформировали и назвали шоферами, водителями-помощниками на фронте. Непонятно было, может, на фронт попадем, может, не попадем — как уж получится. Сколько еще воевать придется?

Довели нас до Гомеля, дали командира полка — армянин был один, здоровый такой мужчина. И командиром роты тоже армянин был. Тот маленький был, но такой вредный — ох! Всё водил нас рядами: «Запевай, запевай!» На обед пошли: «Запевай!» А я запевалой была. Он до того доходил, что обещал без обеда оставить.

Сколько мы там… до декабря… целый декабрь были в Гомеле. А после Нового года пришло извещение, что, мол, обойдемся без женщин, им рожать надо: детей поубивало и с голоду поумирало сколько… В тылу-то не меньше умерло людей из-за всяких болезней. И вот, отправились мы своим ходом из Гомеля до Москвы...

— Нет, ты, мама, расскажи, чем вы там занимались.

— Занимались чем? Вот через Днепр сохранился мост. Ну и станция, куда приходили с фронта разбомбленные машины. Их отправляли в мастерскую, и мы забирали со станции эти машины — у кого тормозов не было, у кого борта сломаны. Мы через этот мост разбомбленные машины в мастерскую перевозили. В декабре там был такой лед, снегу еще почти не было. Дожди были, заморозки и гололед — ездить было очень тяжело. То звука нету, то тормозов совсем нету. А машины все импортные были, американские — джи-эм-си, там, форды, студебеккеры всякие. Все эти машины с мелким ремонтом мы своим ходом перевозили, садились за руль и через мост в мастерскую везли. И так целый день: туда-сюда, туда-сюда. В общем, полтора месяца мы там поработали хорошо.

Один раз такой случай был: я чуть в кювет не залетела. Обоз на лошадях перевозил сено, видимо, в колхоз куда-то. Звука у меня у машины не было, и сигнала не было, и тормозов тоже. Я еду чуть-чуть только, уже на самой малой скорости, а они идут по всей дороге — мне ни туда, ни сюда. Я выскочила из машины и говорю: «Ребята, отойдите, или я сейчас на вас налечу, у меня тормозов нету». А они мне: «Ну и езжай своей дорогой». И бастрык от обоза мне прямо в капот влез. Вот, думаю, что теперь делать? Я говорю: «Давай вытаскивай меня теперь». Он лошадь-то подтянул немножко, но дыра была — ее надо было ремонтировать. Я прямо чуть не заматерилась — мне до того было обидно и страшно. Кое-как доползла я до мастерской. Два ремонта сразу сделала. Мало того что тормозов нет, так еще и капот повредила.

Мы солдатами ведь были, нас всему учили. Ползали по-пластунски, под колючки лазили. Что мы только ни делали! Всё было по-настоящему: и присягу принимали, и в карауле стояли. У нас в обкоме пермяки были, целых сто баб было. Ну и я сама из Чернушки — это последняя станция, дальше уже Татарская республика шла. Мы считали, что татары самые лучшие работники. Очень исполнительные, обязательные, не пьяницы. Я там татар даже полюбила.

— Ты еще расскажи, какой у вас был случай. Ну, там девушку одну…

— А, это на учебе было в Богородске. До войны еще там обучали новобранцев. Были землянки построены, такие длинные, четыре штуки. Там шоферов учили. Мы стояли кучей целой с винтовками. Нас учили, как становиться караулом. Вдруг сержант из землянки выскакивает: «Дак ты чё, ты наглядно показывай им». Выхватил эту винтовку, переключил и… он думал, что она не заряжена. И девчонке в руку, прямо кость пробил. Рикошетом ей прямо к сердцу. Москвичка была, я с ней дружила. Прямо упала рядом с ней, так мне жалко было эту женщину. У нее ребенок остался. Конечно, парня сразу в штрафную роту.

Зимы холодные были очень. В январе, когда пригнали машины, старшина заставил бензином мыть колеса, чтобы были как новенькие. У меня потом долго слазила кожа и начинало уже нагнаиваться. Потом ходили перевязанными. Уже война кончилась, под Москвой были, где озеро Боровое. И там тоже была учебная база. Когда пришли поставщики забирать эти машины, мы с ними со слезами прощались.

На озере Боровом мы были еще июнь-июль, пока нас не демобилизовали. Где-то в августе нас отпустили домой. Как опытного работника меня попросили поработать там еще, помочь новым хозяевам войти в роль. А я уже старшим диспетчером была. Полтора года еще отработала.

В августе я приехала не в Свердловск, а в Чернушку. Только в 1946 году я приехала сюда. Там не было никакой работы, а здесь у меня тетя на Уралмаше жила. Пришла в отделение управления дороги, а меня там спрашивают: «На товарный пойдешь работать?» А мне что, лишь бы зацепиться, лишь бы какое-то общежитие было, мне жить негде. После армии у меня была только красноармейская книжка, больше документов не было. На товарный я пришла 15 декабря и так и осела, всю жизнь там проработала. Город изучила — все заводы, магазины, базы. Мы всех обслуживали. Мелочовка приходила, и мы развозили всё.

— Как вы встретили Победу?

— Там столько народу было, все плясали, прыгали. На озере была десятиметровая вышка, я с нее ныряла. Июнь, июль — досыта наплавалась. Жизнь такая была страшная, люди переживали, столько было смертей. Всё было разбомблено. Сколько мы ехали от Москвы до Гомеля — ничего целого не было.

— А с мужем как познакомились?

— Это было после смерти мамы. Мама умерла в 1947 году. Я приехала с похорон. Ходила по железным путям и составляла акты. Было много разбомбленных вагонов. Познакомилась со своим Миколушкой, и сошлись мы. Он работал на базе в управлении торговлей. Сошлись только из-за того, что у него какая-то комната была. Никакой любви у нас не было, просто деваться было некуда. Он старше меня был на 14 лет. Ничего хорошего не было. Очень трудно было. Молодежи не было, поубивали. А тех, кто более-менее помоложе, девчонки покрасивее меня подхватили. А нам уж старички да инвалиды остались. Я никакой молодости не видела. Всю войну по колхозам, семья большущая.

— Какой ваша жизнь была до войны?

— Я училась. Семилетку закончила, в 8-й класс пошла. А после 8-го класса мы с подружкой поехали в Ковров. У меня парень был — гармонист из нашей деревни. Заикался маленько, но как играл на гармони! Я пою, он играет. Весело до войны было. Был простор, свобода. На лыжах ходила в школу каждый день: 7 километров туда, 7 обратно. Поехала на ткацкую фабрику. Только три месяца проучилась — и война началась.

— А во время войны как отдыхали?

— На танцы ходили. В Гомеле. Я надела гражданскую кофточку розовую, у меня шелковая была. Дочь у хозяйки была, она мне юбку дала. Туфли, говорит, у меня есть, но там, по-моему, гвозди выставляются. Ну, на каблучке дала. И поехали мы. Американскую машину у нас называли лягушонком, квадратную такую. Там человек пять влезало. А нас девять человек село — кто на колени, кто как, так и доехали до здания с большим залом. Там танцы были. Был Новый год. А обратно я в декабре месяце в одних чулочках пешком шла. Сбросила туфли-то, гвозди выпирают, в пятки впиваются. Кое-как перетанцевала уже, не могу. И сбежала от них. Аж от чулок ничего не осталось. А утром встала — у меня температура под сорок.

Америка нас уже снабжала. Вот такие баночки с замочком, крутишь — крышечка открывается, колбаса — объедение, язык проглотишь! Раньше-то всякое приходилось, но мы не жаловались. На фронте было еще хуже. Навидалась, насмотрелась, нарыдалась. И после войны дома наревелась. Сестренка, 17 лет, умерла от чахотки, с голоду, с холоду. Спать не на чем было, на голых досках спали. Четыре года воевали ведь. Последняя девочка в семье была 1940 года. Вот и остались мы с ней вдвоем — старый да малый. Я вторая. Восьмеро детей было да выкидыш один: мама в столовой при заводе работала, ну и пододвинула бочку с огурцами, и выкидыш получился. У нее был орден «Мать-героиня».

Отец был моряк. Тогда эти пароходы были на пару, и он был механиком в трюме на корабле. А потом потопили его, когда Гражданская война началась. Когда пришел, был два года в партизанском отряде. Прострелены у него были ноги, сухожилия повреждены — всю жизнь на цыпочках ходил. Работник был безотказный. Любили его все. Никогда ни с кого ничего не брал.

Так и жили. Была корова перед войной. Мы раскулачивали людей и отправляли куда-нибудь. А дома у них хорошие были, нас туда вселяли. И тогда хватало места: и кровати поставить, и цветы. Мама из Рябков была. А папа был из Зверева. Маме 19 было лет, а ему уже 28 было. 20 лет прожили, накопили целую ораву детей — и схоронили всех. Сорока лет маме не было, умерла с голоду.

Я год дома после войны прожила, вышивала да зарабатывала. Соседка дала черную сатиновую рубашку мужа, я ей васильки и колосья пшеницы вышила. Она мне килограмм масла принесла. Я пока детей растила, всё им шила. Мама у нас была швея, и я от нее научилась. Хоть 3–4 метра ситечка куплю, раз — и сварганила, надела, пошла.

Братья и сестры учились. Брат пришел старшим лейтенантом. Командиром артиллерии был. Всю войну прошел. И на Украине был, и на Кавказе.

Никому не нужна эта война была. Столько смертей, столько гибели. С 1941 и до 1944 жрать нечего было — и конину ели, и на хлеб был хлеб не похож, на зубах скрипел. Доброго хлеба сами не ели, на фронт отправляли. Никакой юности, никакой жизни. Микола-то оказался пьяницей, я его выгнала к чертовой матери. И одна. Одна вот их подняла. Девочки тоже в интернет приш…

— В интерна-а-ат, мама! — смеется дочь.

— Четыре года или пять ли учились, а потом доучивались десятилетку. Сдали экзамены заочно в машиностроительный техникум в Харькове. Тогда приехали преподаватели с Харькова и набирали курс. Вот они и поехали туда учиться.

После разговора они еще долго показывали нам старые черно-белые фотографии. На многие из них Тамара Константиновна смотрела с удивлением, как будто она и вовсе забыла об их существовании. Было видно, что вспоминать войну-злодейку, унесшую большую часть ее огромной семьи, ей действительно тяжело. Но даже несмотря на это она не забывала улыбаться.

Портал 66.ru благодарит за помощь в организации интервью Центр социального обслуживания населения Железнодорожного района Екатеринбурга.

Фото: живыелегенды.онлайн