Поэт Олег Груз: «Нельзя взять и запретить мат. Дайте нам нравственные ориентиры!»

С 1 июля артистам в России нельзя материться «на публичных мероприятиях». Запретила Госдума. За бранные слова со сцены предусмотрены штрафы. Но, как обычно, строгость закона нивелировалась необязательностью его исполнения.

В Екатеринбург приезжает с гастролью группа «Кровосток» (в репертуаре которой, вроде, нематерных песен нет вообще). Да и на концерте местных рэперов, куда меня по случаю занесло буквально в минувшие выходные, я как-то не почувствовал «железной руки цензуры»: как матерились, так и матерятся. ОМОН после первого плохого слова в клуб не ворвался, виновных не задержал, штрафы им не назначил.

В принципе, примерно так я и представлял себе реализацию нового закона, следить за исполнением которого должен непонятно кто и непонятно как. Именно поэтому за час до начала спектакля поэта Олега Груза в ЦК «Урал» я сижу с ним за одним столиком и мучаю его вопросами об открытом обращении к министру культуры. Его Олег опубликовал за пару дней до вступления в силу антиматерного закона.

В отличие от всех прочих (и от меня в том числе), Олег Груз не воспринял эту инициативу как необязательную норму и выстроил куда более апокалиптичный для культуры прогноз, заявив: «Мы уже видели этот глюк: с совком вернется кулек, в который ссыплют весь мусор. И снова будет муза посещать только членов союзов писателей и композиторов, воспевающих инквизиторов». Полная версия обращения — в видеоролике ниже.

— Олег, когда вы записывали это обращение, на что надеялись?
— Нужно было заявить свою позицию. Я хотел сказать, что те мэтры культуры, которые одобрили закон, никогда в этом поле не находились, никогда матом не пользовались. И я рассчитывал, что министр просто узнает, что есть другие мнения, другая позиция. Конечно, я не ждал, что мне немедленно позвонят из министерства и скажут: «Мы бы хотели с вами встретиться, всё подробно обсудить». Я конкретно хотел заявить протест этому пассажиру, который случайно залез в поезд российской культуры и пытается им рулить. Не в мате даже дело! Не матом единым... Всем этим словам мы знаем синонимы.

— Да. Вы рассуждаете дальше и делаете вывод, что в культуре затягивают гайки, возвращают ее в «совок»…
— Не только я так считаю. Так и есть. Я так понимаю, что раз я матерюсь, значит я какой-то неправильный, неблагонадежный и меня надо записать в какой-то черный список. Но судьи-то кто? Раз я неправильный, предъявите мне шедевры современной русской культуры. К примеру, пьесы, по которым у нас играют спектакли в официальных государственных театрах, написаны в лучшем случае в прошлом веке, а то и вообще в позапрошлом. А творчество иных современных деятелей культуры… как по мне — так лучше бы они матом ругались, честное слово. Хорошо, я согласен, в государственных учреждениях использовать ненормативную лексику нельзя. Но всем остальным-то почему запрещают творить?

— Но вы же понимаете, что строгость закона нивелируется необязательностью его исполнения?
— Да. Есть у нас такое. Можно всё, только не надо кричать, что ты это делаешь. Но конкретно этот закон купирует развитие. Я бы не стал тем, кем я стал, не записал бы это обращение, не приехал бы со спектаклем в Екатеринбург, если бы в то время, когда я начинал, существовали такие жесткие рамки.

«Запрещать мат — это странно. Не я его выдумал. Он просто есть. И запретить его невозможно. Он все равно останется в лексиконе людей».

— Почему? На самом деле материться со сцены можно, проверяющие не ворвутся в зал и не арестуют всех присутствующих.
— Но вдруг кто-то после моего спектакля пойдет и напишет заявление в прокуратуру. Мол, он здесь, в муниципальном учреждении культуры, испытал нравственные страдания. Значок «18+» на афише он не разглядел, услышал плохое слово и теперь оскорблен до глубины души. К слову, зачем нам нужен этот новый закон, если государство давно уже выдало нам предупреждающие значки возрастных ограничений? По-моему, этого вполне достаточно.

А запрещать мат — это странно. Не я его выдумал. Он просто есть. И запретить его невозможно. Он все равно останется в лексиконе людей. Это все равно что делать вид, будто кошечки и собачки не какают на улице. Мы им запретили — и они этого не делают больше. Но вот же оно — говно. Лежит на газоне. И кошечке все равно, что оно запрещено.

— Зачем, по-вашему, приняли этот закон?
— Я думаю, это демонстрация желания выслужиться. Автор закона хотел народной любви. И вот он ее получил. Нет никакого указания сверху. И с этим министром культуры всё понятно. И с уровнем его культуры все понятно. Но я всё равно записал этот стих, чтобы просто закрыть тему. Мое творчество не строится на мате. Он присутствует в моих стихах только для сохранения языка.

— Вы ждете новых запретов и ограничений?
— Нет. Я такой человек, что жду только хорошего и очень быстро к хорошему привыкаю. Но я бы сказал, что наше министерство культуры — это такой архивариус. Они не следят за развитием вверенной им сферы. Они просто сохраняют для нас пыльные тома и не хотят взаимодействовать с другими видами, так скажем, назревающих культур.

Ко мне никто за всю мою творческую деятельность не пришел и не сказал: «Олег, хотим, чтобы ты поучаствовал в концерте, посвященном юбилею «Единой России». Я бы, конечно, отказался. Но со мной никто и не пытался договориться. Вместо того чтобы разговаривать и договариваться, наш министр культуры выдал местечковым Милоновым меч карающий.

«Я не в оппозиции. Не в контре. Меня иностранные фонды не спонсируют. Но в одну кучу с нынешними признанными деятелями культуры я не хочу. Что мне там делать? Сидеть рядом с президентом на трибунах гонки «Формулы-1»?»

— Почему вы бы не стали выступать на концерте «Единой России»?
— Потому что я идеологически их не поддерживаю. Потому что они не вывозят того, что на себя берут. Раз они объявили себя лидерами, то должны как-то с другими гражданами страны договариваться. Мы-то ведь тоже тут живем.

— Погодите. Вы говорите, что власть должна общаться с представителями «новых культур», но утверждаете, что вы лично бы от предложения «Единой России» отказались…
— Это разные вещи. Я говорил о диалоге, а не о выступлении на протокольном концерте. Они приглашают к себе на мероприятия артистов Comedy Club. Вот это их уровень. И я не вписываюсь. Я не хочу, чтобы после моих стихов на сцену вышел Сережа Лазарев и спел песню о любви на английском языке.

А если они проявят интерес, если попытаются войти в контакт — это другое дело. Я не в оппозиции. Не в контре. Меня иностранные фонды не спонсируют. Но в одну кучу с нынешними признанными деятелями культуры я не хочу. Что мне там делать? Сидеть рядом с президентом на трибунах гонки «Формулы-1»? Мне неинтересны ни «Формула-1», ни президент.

По молодости я хотел бороться с воздухом. Но с возрастом понял, что на высоком федеральном уровне у меня как у гражданина никаких претензий к власти нет. Мои проблемы и потребности от них не зависят.

— А от кого зависят?
— От нас. У тебя бывший сосед, например, мелкий чиновник. И ты понимаешь, что при его должности он не может в такой квартире жить и на такой машине ездить. Но ты молчишь. И даже руку ему жмешь. Я не призываю создавать реестр всех российских гадов. Но список хороших людей не помешал бы. Чтобы мы могли сказать: «Если ты не будешь со своей чиновничьей работой справляться, то мы посадим на твое место вот его». Это гражданское общество называется.

Другое дело, что площадки, на которой нормальные лидеры могут появиться, считай, нет. С боями приходится всего добиваться. Даже находясь на одном месте, при своих, приходится отмахиваться.

— От инициатив сверху?
— Даже не сверху! Просто из ниоткуда в мое информпространство вторгается бумага, которую составил какой-то дядя со своими подчиненными. Они тужились-тужились, старались-старались... И вот гора родила мышь! Это я возвращаюсь к закону о мате. Он ведь всего лишь маленький пункт большого плана. Есть такой орган — общественный совет при министерстве культуры. Так вот, этот совет придумал некую программу общественного развития России. И там, в этой программе, кроме запрета на мат, прописано торжество христианских ценностей, например. Скоро мы все понесем их в массы. Не то чтобы я против христианских ценностей. Но «Сказку о попе и его работнике Балде» мы уже не сможем в театрах ставить, например.

«По-моему, оскорбить чувства верующего вообще невозможно, как раз потому что он истинно верующий».

— Ну, закон об оскорблении чувств верующих уже принят и вступил в силу…
— Это вообще странная инициатива. По-моему, оскорбить чувства верующего вообще невозможно, как раз потому что он истинно верующий. Эта статья не должна выруливаться за отсутствием пострадавших. Но выруливается! Ее применяют. Это сейчас происходит с группой Cannibal Corpse (американская метал-группа, концерты которой этой осенью после протестов «православных активистов» отменили в Москве, Санкт-Петербурге, Уфе и Нижнем Новгороде, — прим. ред.). По всей России их концерты прекращают еще до начала — как раз в рамках логики об оскорблении чувств верующих. Но постойте. Если ребята еще не вышли на сцену, еще не исполнили ни одной песни, как они успели кого-то оскорбить? И вообще, они же не пришли домой к верующему, не стучали в дверь и не кричали ему: «Бога нет! Откажись от своей веры!».

— Тем не менее, что делать-то? К примеру, я знаю одного помощника депутата от «Единой России». И однажды я его спросил: «Слушай, а почему ты вот именно в этой партии? За ней же такой негативный шлейф тянется». Он ответил: «Потому что если ты хочешь хоть что-то изменить, надо вступать именно в «Единую Россию», другой партии власти нет и еще долго не будет»…
— Развалить ее, что ли? Возглавить то, против чего боролся? Ну нет. Есть другие способы заставить их нормально работать. Надо тратить свое время на них. Протекает вода в подвале — я пишу жалобу. Получил ответ. Ответил на ответ. И так дальше продолжаю играть с ними в эти бюрократические игры. Закидываю их бумагами. Пусть работают. А развалить «Единую Россию» изнутри — это бред.

— Есть в России политик, который тоже призывает закидывать бюрократов заявлениями и указывает на несправедливые доходы нерукопожатных чиновников. Так вот, решив однажды стать мэром Москвы, он, как известно, получил пять лет условно и оказался под домашним арестом…
— Навальный? Да я тебя умоляю! Где он себя взял? Почему я вдруг должен воспринимать его серьезно? Да, жалобами чиновников забрасывал. Но при этом объявлял: «Вы — [презервативы], а я не [презерватив]. Я приду и всех вас заменю». А я говорю не о том. Я не хочу никого менять во власти. Я хочу, чтобы реальность изменилась. Я хочу увидеть программу действий. Четкую, конкретную, с прямым указанием на то, какие законы и зачем будут менять. И если она есть и она нормальная, мне все равно, кто будет ее реализовывать. А у Навального никакой четкой программы не было. Был набор красивых слов.

Понимаете, я хочу, чтобы общество, в котором я живу, вели к каким-то нравственным ориентирам. А Навальный что? «Этот украл, тот украл и эти тоже воруют». Ну воруют. Знаем. Дальше-то что? Нет ответа.

«Даже тот же «совок» при всех его минусах давал простым парням типа Гагарина или Стаханова возможность из никого стать суперзвездой, достичь всего. Он давал понятийную систему».

— Наличие документа никого ни к чему не обязывает.
— Но его необходимо иметь. Иначе вообще всё зря. Нам всем надо садиться и всей страной писать этот большой документ. Пускай он не будет принят как закон. Но нам надо составить какую-то понятийную систему, в которой все будем жить. Иначе что станет с нынешним пятнадцатилетним парнем? Он ориентирован на деньги. И через семь лет, если ему этих денег будет не хватать, он подойдет к тебе с ножом. Ему никто не объяснил, что есть другие варианты.

Даже тот же «совок» при всех его минусах давал простым парням типа Гагарина или Стаханова возможность из никого стать суперзвездой, достичь всего. Он давал понятийную систему. Когда я учился в школе, у меня на тетрадке было написано, кто такой пионер: что он является помощником старших, защитником младших, примером для октябрят… Система координат существовала. Но все эти нравственные болты выкрутили, забрали всю теорию. А вместо этого ничего так и не дал никто. Одни запреты. Ну запретили. И что?

«Занесли меч над творческими людьми, которые хоть что-то могут толкать перед собой. Да, нами никто не занимался много лет. И что? Давайте нас теперь всех прирежем?»

— Вы хотите, чтобы вас просто не трогали, не ограничивали, не запрещали?
— Да нет же. Определенные запреты и ограничения должны быть. Но те, кто запрещает, должны хотя бы самим себе обосновать, для чего они это делают, и выслушать не только за, но еще и против. А то занесли меч над творческими людьми, которые хоть что-то могут толкать перед собой. Да, нами никто не занимался много лет. И что? Давайте нас теперь всех прирежем?

Нас жирным минусом вычеркнули. Решили, видимо, что люди в Большой театр не ходят не потому, что там говно показывают, а потому что в другом месте со сцены матерятся. И придумали: а давайте этих матерщинников запретим. И тогда зрители вернутся в театр. Да, большинство пойдет бухать, но пять-то человек вернутся. Такая логика у запрета? Другой я не вижу.

Но господа, вы сами себе противоречите. Вы ведь много лет воспитывали культ спорта в России, например. Где вы видели спорт без мата? Шахматы только разве что. На футбольном матче вы что слышите? «Миру — мир! Судья — молодец!» — это орут трибуны? Так нет ведь.

Мы живем в реальном мире. И в этом мире откуда-то берется стерильный биоробот Мединский — идеальный министр культуры, которого, похоже, изобрели где-то в «Сколково». Привезли его в министерство, из коробки достали, поставили, включили — и он теперь несет истинную чистую культуру в массы.