Спецпроект 66.ru: свердловская полиция на грани репрессии

Портал 66.ru начинает новый спецпроект, героями которого стали рядовые сотрудники силовых структур Екатеринбурга. Каждый из них имеет высшее юридическое образование, хорошо знает законы, владеет специальными методиками и может «расколоть» даже самого матерого преступника. Они хорошо осведомлены о достоинствах и недостатках системы, потому что были или до сих пор являются ее частью.

Мы встретились с полицейскими, следователями и прокурорами и попросили рассказать, в чем изъян судебной системы и почему эффективность наших правоохранительных органов далека от идеала. Для этого мы задали им несколько важных вопросов: готова ли существующая правоохранительная система к тому, чтобы стать репрессивным аппаратом, почему современная российская судебная система носит сугубо обвинительный характер и способны ли они разглядеть в преступнике человека?

Исходной точкой для нашего исследования стали парадоксальные высказывания известного норвежского криминалиста Нильса Кристи, потрясшего мир утверждением: «Преступлений не существует». По Кристи, система, которая имеет дело не с конкретным человеком, а с некой проекцией реальности (преступлением), описанной языком милицейских протоколов, находит только один выход: посадить ставшего неудобным обществу человека в тюрьму, избавиться от него. При этом общество уходит от главного вопроса: кто и зачем это сделал. Такая система сложилась в России, где на каждые 100 тысяч населения сидит 600 человек (для сравнения, в Скандинавии на 100 тысяч населения — сидит 60–70 человек). Норвежец назвал это моральной катастрофой российской судебной системы.

Начать мы решили с полицейских, одних из самых противоречивых и разнородных «винтиков» государственной машины, не так давно подвергшихся жесточайшему ребрендингу. И хотя люди так и не научились кричать: «Я сейчас полицию вызову!» — без оперуполномоченного (участкового) не смогут обойтись ни рядовые граждане, ни следователи. В противном случае гражданам придется брать дело в свои руки и творить самосуд (об этом — репортаж о работе участкового уполномоченного), а следователю — рыть носом грязь екатеринбургских дворов, доставать из-под земли свидетелей и проводить трудоемкие поквартирные обходы.

Говорить о том, что милиция за годы работы себя дискредитировала, было бы, наверно, неправильно. В советское время милиция работала нормально: и преступления раскрывались, и общественный порядок на улицах был на уровне, и участковые исправно ходили по квартирам и знали всех «неблагополучных граждан» в лицо. Поэтому острой необходимости в переименовании не было. Широко разрекламированная реформа не только не превратила страну в правовое государство, но и не очистила ряды полиции от коррупции.

Последняя проверка прокуратуры выявила факты фальсификации итогов аттестации. Оказалось, что в некоторых случаях аттестация проводилась в отсутствие самих сотрудников (они даже не знали, что комиссия уже приходила). Милиционеров без их согласия переводили на нижестоящие должности. Некоторые сотрудники, которые находились под следствием, успешно прошли аттестацию. При этом в самой полиции к заявлению прокуратуры о том, что итоги переаттестации были сфальсифицированы, отнеслись подчеркнуто спокойно. В очередной раз прозвучали общие слова в стиле «рассмотрим самым тщательным образом».

Сами полицейские видят один плюс реформы — значительное повышение заработной платы. Зарплата сотрудников увеличилась в четыре, а то и в пять раз. С одной стороны, это даст возможность работать тем, кто реально хочет работать. Кроме того, повышая зарплату, полиция избавляется от мощного коррупционного фактора (сотрудник органов, который считает медяки в кармане за две недели до зарплаты, быстрее согласится на взятку). С другой — высокая зарплата может стать приманкой для тех, кто не достоин носить погоны. Приведет ли повышение зарплаты к чему-то хорошему — станет понятно через 3–4 года, когда обновится личный состав.

«И мы решили: будем делать палки!»

О том, что мешает сотрудникам полиции нормально работать, мы спросили у обычного участкового, пожелавшего остаться не названным. Говорить напрямую о проблемах со своим начальством здесь не принято…

Утро. Типичный участковый пункт, расположенный в серой пятиэтажке. Участковый сидит в тесной комнатке, где с трудом умещается стол и холодильник. Справа от входа — узкое пространство, отделенное от основной части помещения решеткой. Клетка для задержанных. Правда, в нее давно никого не садят. Нарушителей сразу сдают сотрудникам ППС.

Участковый раскладывает перед собой бумаги. По плану сегодня он должен провести операцию по пешеходам — то есть затаиться за углом и ловить тех, кто перебегает дорогу в неположенном месте. На деле никто даже не собирается срываться с места и бежать на позицию. «Сейчас этим, конечно, надо заниматься, но ведь времени на все не хватает», — улыбается участковый.

— В основном мы действуем по ситуации, — решительно произносит мужчина и берет в руки телефон. Сейчас ситуация такова, что нужно раскрыть очередную кражу. Есть и подозреваемый, нужно только вызвонить его и пригласить на опорный. — У нас в основном идет превентивный состав преступления, то есть бытовуха, 116-я там, 112-я… За них нас и спрашивают. Выявляем-то мы их, конечно, много, но не каждого человека ведь привлечешь. Вот это плохо у нас в системе МВД, что нужны только статьи, только статьи… «Палочная система», вот что плохо. Допустим, муж с женой подрались, ты выявил, профбеседу провел — вот это бы учитывалось лучше, чем статьи.

— А как у вас с раскрываемостью на участке?
— Сколько требуется, столько и стараемся делать. У нас в месяц минимум два преступления должны раскрыть. Ниже нормы-то, наверное, и не бывает. Все равно чем-то стараешься перекрывать. Административной практикой, например…

Операцию по пешеходам в тот день проводить так и не стали. Когда придет время составлять отчет, в графе напротив сегодняшней даты, скорее всего, проставят какие-то средние цифры. Чтобы показатели не вызвали сомнения, но и статистика не была занижена.

С появлением компьютеров в отделениях бумажной работы только прибавилось. Если раньше отчеты были ограничены пределами человеческих возможностей, все позиции заполнялись вручную, то с появлением компьютеров бумагооборот увеличился в сотни раз. К каждому совещанию нужно подготовить доклад, написать отчет. В общем, работать стало некогда.

— У нас были совершенно идиотские, бредовые отчеты. Каждую пятницу я должен был сдать в УВД области отчет, в котором было сначала примерно 11 позиций. Потом этих позиций стало 30, потом — 90. Такая вот портянка, — рассказывает оперуполномоченный уголовного розыска. — И в ней нужно написать, сколько за неделю изъято оружия, сколько было обнаружено трупов, убито бродячих собак… Полный набор на все случаи жизни.

— Почему не пытались собирать реальные цифры? Чтобы все по-честному?
— Если бы я реально эти цифры собирал и проверял, то я бы занимался этим весь день, всю неделю. Поэтому цифры ставились исходя из общего понимания того, как это должно быть. Потом я ухожу в отпуск. Возвращаюсь, а мой товарищ по несчастью там уже нарисовал… Говорю: «Ты что нарисовал-то?». Получается, что с начала года изъято 300 стволов оружия: «Ты где такое взял?». Каждый раз мне звонила какая-то женщина, которую я в глаза не видел: «Вы не сдали цифры». Времени — 12. «Ой, сейчас, через 10 минут сдам». Бегом рисуешь что попало, все, отдал, ушел.

— То есть никто эти цифры не проверял?
— В этом и заключался идиотизм ситуации. Этот статистический аппарат работал сам на себя. Там сидели чиновники, цель жизни и службы которых была собирать эти цифры по пятницам.

Изначально в «палочной системе» нет ничего плохого, потому что оценивать работу подразделения все равно как-то надо. Нужны грамотные руководители, которые сразу могут определить, где цифры дутые, а где — реальные, где показатели бессмысленные, а где имеют смысл. В особо уродливых случаях «палочная система» приводит к тому, что полицейские фальсифицируют дела, чтобы повысить статистику, а потом становятся безымянными героями прокурорских материалов. Таких случаев, даже если судить по официальным сводкам следственного комитета, немало. Один из них не так давно произошел в Ревде. Полицейский подделал заявление потерпевшего о том, что украденный ноутбук якобы был найден.

— У меня было невеликое подразделение, человек тридцать, но я по каждому сотруднику знал: он на самом деле у меня отработал хорошо или плохо. В любом случае у меня свой учет был, — говорит милиционер с двенадцатилетним стажем Сергей Колосовский. В прошлом — заместитель начальника уголовного розыска РОВД Кировского района Екатеринбурга, сейчас адвокат. — Работа уголовного розыска — это раскрытие преступлений. Естественно, я смотрел по каждому, что он раскрыл за неделю, как раскрыл. Мне нельзя было наврать.

Милиционеры рассказывали, как несколько лет назад начальство дало установку бороться с проституцией. Сотрудники правоохранительных органов взялись за дело с энтузиазмом и принялись «делать палки». Пришли к следователю: «Как доказать? Вот что тебе нужно, чтобы ты дело отправил в суд?» — «Пусть они хотя бы разденутся». — «Ладно. Хорошо».

Двое милиционеров в роли клиентов, один — с камерой. Сняли номер в гостинице. Договорились: девочки заходят, один из милиционеров произносит ключевую фразу: «Ни фига себе девчонки!» — после чего заходит человек с камерой и, вроде как, получается хорошее уголовное дело. В это время сутенера с деньгами задерживают. Первая часть пошла по плану: сутенер пришел, деньги взял, спустился вниз, деньги у него забрали. А вот в номере вышла неувязка. После фразы «Ни фига себе девчонки!» человек с камерой не появился (внезапно возникли технические трудности). Фразу пришлось повторить несколько раз. Сцена — как в фильме «Бриллиантовая рука».

— Запись отнесли к следователю. Показали. Он говорит: «Нет, не годится». С другой стороны стоит адвокат: «Нет, не годится, не пройдет в суде это». Следователь неожиданно решает: «Надо, чтобы состоялся половой акт». Ну, говорю, парни, вроде как надо… Наши все: под видео — нет, нашли порноактеров. Помогли стажеры, организовали сцену, — рассказывает полицейский.

Когда в начале 90-х резко скакнула преступность, милиция оказалась к этому не готова. Отчетность тогда какая-то все равно была, ее продолжали прокручивать, но учитывали, что она, в общем-то, уже ничего не отражает.

Сейчас полиция впала в другую крайность: регистрируется абсолютно все. Стало модно сравнивать показатели с аналогичным периодом прошлого года, а это погоня за показателями любой ценой. Заявления о преступлениях, где не видно перспективы с точки зрения привлечения «палки», принимаются неохотно, с ворчанием, а иногда и нецензурной лексикой. Поэтому проблема не в системе отчетности как таковой, а в том, кто в конечном счете эту отчетность анализирует и есть ли обратная связь.

«Полицейские плюют на следователей, откровенно говоря»

Когда стали разбираться, почему уголовный розыск раскрывает так мало преступлений, то выяснилось, что милиционеры просто не понимают, что от них требуется. Раскрытие преступлений считается по уголовным делам, направленным в суд. В суд дела направляет следствие. От того, что опера считали дела раскрытыми, в суд они не уходили. Следственный комитет сопротивлялся таким делам и портил всю статистику. Чтобы дела все же уходили в суд, опера стали работать в тесной связке со следователем. Оказалось, что раскрытие дела — это не голая явка с повинной, без улик и прочих доказательств, а набор доказательств, которые следователь может направить в суд.

— Я много работал на квартирных кражах. У меня было четкое понимание того, что дело раскрыто, если кто-то в этой краже признался, и хоть одна вещь, похищенная из квартиры, была у него изъята. Если просто признание, без вещей, — это дело не раскрыто и в суд не пойдет, — говорит Сергей Колосовский. — Мы садились со следователем и выясняли, почему он не хочет направлять дело в суд.

Сложность в том, что у полицейских есть свое мнение, кто главный в связке «следователь — полицейский». Часто следователя упрекают в непрофессионализме («Да малограмотные они потому что!»). Поэтому многие полицейские говорят, что им не хватает контроля со стороны. Этот «кто-то третий» — умный и профессиональный, который понимает, что происходит на самом деле.

— Мы считали, что опер (полицейский) раскрывает, а следователь — пишет, он писарь, — рассказывает Колосовский. — По делам общеуголовной направленности, кто объективно умнее, кто может взять на себя ответственность и руководство, тот всем и руководит. У нас так получалось, что руководили опера. У меня в подразделении половина была юристов дипломированных, вторая половина — мастера и кандидаты в мастера спорта. То есть люди, пригодные к жизни в агрессивной среде. Ну, а в следствии собирались — кто откуда: вечерники, заочники… Тогда еще не было жестких требований по юридическому образованию. Нередко следствие занимало такую позицию: он сидит, поплевывает в потолок: «Вы мне сначала докажите, что это он». И пока мы следователю не докажем, он делом заниматься не хочет.

— Выходит, что следователь не умнее обычного опера?
— Я считаю, что нет. Например, есть обычное преступление — квартирная кража. Приехали следователь и опер. Следователь может провести осмотр места происшествия, допросить потерпевших. Все. В крайнем случае — выставить карточки на похищенные вещи. Что делает опер? Опер проводит поквартирный обход, устанавливает очевидцев. Если поквартирник провести качественно, то хоть какой-нибудь очевидец будет. Пытается раскрыть преступление по горячим следам. Второй вариант — не удалось раскрыть преступление по горячим следам. Нужно поговорить с потерпевшим, возможно, появится какая-то криминальная связь, по которой можно поработать. Если следователю человека отдашь, который мог навести на квартиру, то это бесполезно — дело загублено. Опер пытается расколоть его, развести, прокачать связи, отработать это все. Следователь этого не делает и делать не будет.

Полицейские считают, что следователь ленивый или продажный, потому что он не делает то, что хотят они. Следователь считает, что полицейские тупые, потому что они не делают то, что ему нужно. Себя следователи называют мозгом, который анализирует собранные доказательства, факты.

— Если сравнивать с человеком, то мы — голова всей этой системы, а наши сотрудники — это ноги, которые носят эту голову, — говорит следователь по особо важным делам. Полицейские, напротив, считают, что это они управляют следователем. Исключение — экономические дела, где в основном бумажная работа.

Следователи считают, что проблема опера заключается в том, что за всей беготней он может не подумать о том, чтобы закрепить свои шаги законодательно, а иначе следователь не сможет их описать и направить в суд. На самом деле проблема, скорее всего, кроется в отсутствии профессионализма, способности говорить на нормальном языке.

— Опера, как правило, бегут, бегут, бегут, потом, как фокусник из мешка, достают зайца, говорят: «Вот он!». А чем доказывать — никто не знает. Вот в этом началась проблема. Почему и началось, что следствие умнее, — в этом полицейские солидарны со следователем. — В некоторых райотделах существуют большие проблемы со следователями. Опера сами по себе, следствие само по себе. Опера не могут перепрыгнуть через следствие, и поэтому следователь объективно считает себя главнее. Потому что опера без них ничего не могут сделать.

— Но следователи должны руководить процессом, давать задания…
— Теоретически — да, практически — их никто не слушает. Достаточно бредовый получается симбиоз, когда никто никого не слушает. В одном из райотделов сейчас опера замучились, пытаясь возбудить дело, к начальнику следствия полгода ходят, а он: «Нет, ничего не понимаю, не будем возбуждать». И не объясняет, что ему надо. Таких ситуаций, наверно, много.

Из рассказов полицейских выходит, что идеальный следователь — это вышедший на пенсию опер, который сам бегать не может, но всю кухню знает и понимает, а потому может вести следствие. При этом он, в отличие от своих бывших коллег, умеет составлять процессуальные документы. На деле таких днем с огнем не сыщешь. А есть обычный следователь, шесть лет назад только получивший диплом о юробразовании, который знает, что договариваться ему ни с кем ни о чем не нужно, потому что он — объективно главнее. Потому что это именно следователь сшивает дело и направляет его в суд.

«Если квартирный вор сдал серию разбоев на магазины — черт с ним, пусть ворует!»

Полицейские рассказывают, как после очередной квартирной кражи, выполненной на ура, устраивали «соцсоревнования» двоим подозреваемым. Обычно профессиональные кражи совершаются людьми, на счету которых множество подобных преступлений. Если других зацепок нет, то оперативные сотрудники начинают отрабатывать контингент: кто где какие вещи продал, где что появилось. В конце концов оказывается, что кто-то продал вещь, похожую на украденную. Оперативник находит вещь, а затем и человека, который ее продал. Отрабатывает его связи, устанавливает, с кем он дружит. «Когда находятся два или три подельника, то уже можно колоть».

После этого подозреваемых рассаживают по разным кабинетам и устраивают «соцсоревнование»: кто больше расскажет — тот пойдет домой. Клянутся, что всегда держали свое слово и действительно отпускали. Но если воришку ловили на лжи, то точно отправляли за решетку.

— Ребята, давайте наперегонки — кто первый расскажет, тот пойдет домой, но хоть раз наврешь, хоть один эпизод не расскажешь — все, мы тебе ничего не должны, будешь сидеть. И они начинают рассказывать все, что они наворовали. Они же в разных кабинетах сидят, не связанные между собой. Эпизоды у них должны совпадать — они же одни и те же вещи рассказывают, независимо друг от друга — вот это важно. Чтобы мы сами были уверены в том, что люди говорят, — рассказывают оперуполномоченные. При этом они готовы отпустить и тех, кто сам приворовывает, но может помочь раскрыть более серьезные ограбления.

— Если кто-то говорит, что это все неправда и нечестно, что типа наши помощники должны быть честные и посещать комсомольскую организацию, — это вранье. Потому что они сами воровали, просто всегда нужно было взвешивать: если у меня, скажем, был квартирный вор, но он мне сдал серию разбоев на магазины, ну черт с ним — пусть ворует, — говорит опер.

Пару лет назад был один показательный случай. Вечер. Рейд по квартирам наркоманов-«крокодильщиков» на окраине Екатеринбурга. Вместе с сотрудниками полиции поднимаемся на четвертый этаж, кое-как попадаем в квартиру некоего Миши, наркомана со стажем. По запаху в подъезде ясно, что пришли вовремя. Пахнет «крокодилом», значит, можно взять Мишу с поличным. Тут же на узкой кухне находим характерный беспорядок. На плите эмалированная кастрюля грязно-серого цвета, на которой еще можно разглядеть фосфор. Наверно, можно найти и растолченные таблетки, купленные в аптеке напротив.

На деле никто ничего не ищет. Полицейский напоминает наркоману о неуплаченных административных штрафах.

— Тебе необходимо принести мне квитанцию. Хорошо? Если не принесешь, тебя судья по 20.25 закроет. Понял? Кроме шуток. Принесешь — я отксерокопирую, потом тебе отдам, — вдруг полицейский начинает говорить на полтона ниже, давая понять, что на этом официальная часть визита закончилась. — А этого товарища давно видел?

Молодой человек понимает намек и соглашается дать кое-какую информацию о своих «друзьях»: кто, где и что варит. После небольшого разговора полицейский оставляет свой телефон. Миша должен перезвонить до 18 часов — таков уговор. Становится ясно, что цель сегодняшнего рейда — не «закрыть» Мишу, а поймать более крупную рыбу — местного наркоторговца.

Еще пару часов назад участковый с искренней теплотой и сожалением отзывался о своих наркоманах, которых они всем участком «спасали». Но не спасли. Сейчас он без тени сомнения дает право Мише играть в игру, которую он сам для себя выбрал. Кажется, что ничье спасение в планы участкового больше не входит.

— А если не позвонит? — спрашиваем мы.
— Я сказал, что в его интересах подумать, — спокойным тоном говорит полицейский, перешагивая через лужу. — Он знает, что я не отстану. Он здесь живет и понимает, что я его не сегодня, так завтра поймаю…

Проведя день в участке, невольно ловишь себя на мысли, что отношения между нарушителем и представителем власти становятся все более доверительными, почти дружескими. Сцена, когда после долгих препирательств с подозреваемыми в краже полицейский говорит ему сокровенное «Есть закурить?», почему-то больше не удивляет.

Участковые проводят так много времени бок о бок с наркоманами, алкоголиками и злостными неплательщиками штрафов, что невольно начинают видеть в них людей. В общем, таких же несчастных и замученных, как они. Мозг некоторых из них поражен наркотиком, на лицо явная деградация — и психическая, и физическая. Но они все еще люди, которые надеются на чудо.

— Так одно другому не препятствует, — рассказывает опер. — Во-первых, к особо одаренным начинаешь испытывать уважение. Есть, конечно, животные. Разглядеть в них что-то человеческое сложно. Это всякие профильные — серийные убийцы, насильники. Некоторые воры тоже были жвачными животными, что поделаешь. А некоторые — совершенно нормальные. Да, жизнь их заставила, оказались они не на той стороне, но людьми-то все равно остались.

— И относимся мы к ним по-человечески, — вторит коллеге другой оперуполномоченный. — Есть люди, которым лишь бы злых ментов ругать… Мне когда-то доводилось от смерти спасать. Я помню одного: весь синий, я уж не помню, сколько у него ходок было. Сидит в камере, и очень сильно у него болит живот. Накануне его скорая не взяла. Увидели, что он весь татуированный. Я его взял за шиворот — и в больницу, в приемный покой. Сам завел, врача построил, сказал: «Иди, лечи!». Вырезали аппендицит, сказали, что еще час-два — от перитонита бы умер.

«Уродство жизнедеятельности следователя в том, что он расследует дела против полицейских…»

— За последние годы в полиции произошла очень серьезная профессиональная деградация. Была убита преемственность поколений. Последствия этого в полной мере ощущаются до сих пор, — рассказывает Колосовский. — Мы были совершенно дикие: бегали, прыгали, стреляли. Период дикого уличного бандитизма прошел, на улицах стало спокойней, и милиционеры, которые были в состоянии адекватно отвечать на это, стали не нужны. Понадобились другие: тихие, кабинетные, управляемые. И начались всевозможные дела по превышению власти. Такие дела пошли косяком как раз в конце 90-х.

Одно из таких дел было возбуждено против него, считает бывший милиционер Колосовский. Заместителя начальника отдела уголовного розыска Кировского РОВД и двух его подчиненных обвинили в превышении должностных полномочий, было возбуждено дело о применении недозволенных методов обращения с подозреваемым. Всего порядка десяти уголовных дел, по которым впоследствии Колосовский был оправдан.

В МВД тоже существуют свои следователи. В зависимости от статьи уголовного кодекса одни дела остаются в МВД, другие уходят в Следственный комитет. Но и в том случае, когда дело расследует СК, всю предварительную работу делают опера, редко — участковые. При этом в СК расследуют уголовные дела против полицейских. В этом, по мнению полицейских, и заключается «уродство жизнедеятельности следователей».

Получается, что следователь вместе с операми — рука об руку — раскрывает дела, а потом садит тех же оперов в ИВС за превышение должностных полномочий. При этом логика подсказывает, что следователю не выгодно возбуждать уголовные дела против сотрудников МВД: сегодня появится уголовное дело, а завтра в его районе произойдет убийство — и те же опера должны будут выполнять за него всю «грязную работу».

— А им все равно, — говорит опер. — Следователи мыслят, как правило, прямолинейно. И сейчас еще появился определенный вектор, что раз дело возбудили, человека привели, значит, скорее всего, должен быть обвинительный приговор. Ну и следователи все больше вязнут в своей искусственно созданной мании величия.

Сами следователи уверены, что, несмотря на уголовные дела, полицейские так же старательно будут выполнять их поручения, как и до этого. Или по крайней мере хотят в это верить. Потому что такая у них работа. При этом следователи понимают, что никакого воспитательного эффекта от проделанной следователями работы нет.

— Я бы не сказал, что после ряда уголовных дел полицейские начинают вести себя осторожнее, — говорит следователь по особо важным делам. — Конечно, это ЧП для полицейских, когда из-за какого-то одного проштрафившегося сотрудника наказываются и его непосредственный начальник, и начальник отдела за то, что они не доследили. Понятно, что за всеми уследить невозможно. Но надо стремиться к этому. Как-то подбирать коллектив сотрудников, чтобы можно было уследить, чтобы сами сотрудники совершенствовались, не допускали такого.

На деле новостные ленты заполнили сообщения о похождениях сотрудников правоохранительных органов. Они берут взятки, избивают прохожих, открывают пальбу в общественных местах, похищают и убивают людей. У всех на слуху случай в кафе «Жемчужина» (в самом центре города, напротив «Дома кино»), когда инспектор ДПС из Нижневартовска открыл стрельбу. Или случай в баре города Реж, когда участковый забил до смерти бутылкой из-под шампанского бывшего сотрудника полиции. Похоже, что пока речь о «самосовершенствовании сотрудников» не идет. Список только по Свердловской области можно продолжать долго. За проштрафившегося сотрудника, как положено, ответил его начальник: после инцидента в Реже прошла кадровая чистка.

«Суд будет сопротивляться до конца»

Уголовные дела против сотрудников МВД часто получают огласку. Про них пишут много и охотно. Как правило, общественное мнение не на стороне полиции. Защищать изгоев правоохранительной системы в суде очень сложно, говорят адвокаты.

Так было в деле об избиении профессора Уральской консерватории Белоглазова сотрудниками правоохранительных органов. После того как информация попала в СМИ, возбудили уголовное дело против милиционера. Ему предъявили обвинение по ст. 286 УК РФ — превышение должностных полномочий. Чкаловский районный суд милиционера оправдал. Сотрудника правоохранительных органов защищал Сергей Колосовский.

— Сначала общественное мнение было полностью на стороне профессора и против милиции. Как и в любом другом деле, когда дело милиционера получает огласку. Приходится открывать второй фронт, прикладывать дополнительные усилия, общаться со СМИ. При этом цели повысить профессиональный имидж сотрудника полиции у меня нет, — рассказывает Колосовский. — Противная сторона никаких усилий не прикладывает. Поэтому я стараюсь, чтобы такие дела не становились публичными.

Один из явных изъянов российской судебной системы — обвинительный уклон. Это доказывают простые статистические данные: если бы суд действительно находился, как это написано в Конституции, где-то посередине, то есть не на стороне защиты, но и не на стороне обвинения, то количество оправдательных и обвинительных приговоров было бы где-то 50 на 50. На деле процент оправдательных приговоров весьма невелик. Иными словами, большинство уголовных дел, которые попадают в суд, заканчиваются обвинительным приговором. Вопрос о виновности или невиновности человека в суде уже не стоит: на это долгое время работали и полицейские, и следователи. Об этом и говорил Кристи.

— В 99% случаев так и происходит, — рассказывает адвокат. — Когда человек попадает в суд, его заведомо считают виновным. Потом, в процессе, удается породить или не породить сомнения у суда и доказать, что человек имеет право на некую презумпцию невиновности. Только после этого можно доказывать его невиновность. Причем чаще всего адвокаты, и я в том числе, бывают довольны, когда удается просто уйти с тяжкого состава на какую-нибудь мелочовку.

— То есть весь фокус в том, чтобы переквалифицировать дело?
— По сути — да. Большинство адвокатов работает на уход на мягкое наказание, которое не мешает жить и не влечет экономических последствий. В любом случае суд будет сопротивляться до конца, пока мы не сможем доказать, что человека нужно оправдывать. Ну либо принимать какое-то промежуточное решение. Это проблема.

— Как возник обвинительный уклон в судебной системе и как он культивировался?
— Я не знаю. То есть как он культивируется, я понимаю. Это знают все судьи: не дай Бог, если он кого-то оправдает. Хотя оправдывают. Но только в тех случаях, когда явно нужно человека оправдывать. Если бы все было по-честному, оправдали бы при десятой доле тех доказательств невиновности, которые представила защита. А приходится валить огромную кучу, чтобы получить решение, для принятия которого достаточно было бы 10% того, что наработали.

— Как вы относитесь к суду присяжных? Считается, что присяжные чаще профессиональных судей выносят оправдательные приговоры.
— Я суда присяжных откровенно боюсь. Потому что в том виде, в котором он у нас существует, возможности адвоката очень сильно ограничены, обрублены. То, что присяжные чаще выносят оправдательный приговор, неправда. Можно взять статистику по Свердловскому областному суду: чистых оправдательных приговоров практически нет. То есть присяжные оправдывают в какой-то части, в какой-то части — оставляют в силе. Кроме того, сторона обвинения сознательно закладывает некие нарушения при подборе присяжных, чтобы в случае чего можно было отменить приговор в Верховном суде. Например, кто-то из присяжных судимость скрыл. Прокурор об этом знал и промолчал, и потом сделал вид, что только в кассации об этом стало известно. Иногда таких присяжных специально подсылают.

— То есть изначально судья играет на стороне прокурора?
— Безусловно, но состязательность все равно остается. Просто нужно понимать, что изначально стороны ставятся в неравное положение. Адвокат ослаблен в 10 раз по отношению к прокурору. То есть, грубо говоря, адвокату оставили 10% его силы, ну и вот если ему 10% хватает, чтобы победить прокурора, — то он его победит.

(При этом сами прокуроры говорят об обратном: «Мы, конечно, общаемся. Нередко судья — это бывший прокурор. Даже можем отметить вместе день рождения или еще какой-нибудь праздник. Но это не значит, что судья будет работать в пользу прокурора», — прим. 66.ru).

— Прокурор по роду своей службы имеет дело не с человеком, а с некой реальностью, описанной милицейским языком. Как думаете, они видят в этом обвиняемом человека?
— По-моему, что работа следователя, что работа гособвинителя — выталкивают из этой профессии людей, которые могут увидеть человека. Там все человеческие отношения строятся в плоскости: если ты нам не мешаешь (не сопротивляешься) — то и мы к тебе по-хорошему. Чем больше человек сопротивляется, тем хуже к нему относятся.

— Не делает ли это наши правоохранительные органы репрессивными?
— Они у нас и так репрессивные. Нельзя говорить, что надо следствие, суд и прокуратуру разогнать. Это тоже будет неправильно. На самом деле хочется, чтобы везде профессионалы работали. Профессионалы, нормальные люди. К сожалению, не получается.

— Что бы вы отнесли к недостаткам правоохранительной системы?
— Непрофессионализм и обвинительный уклон. Если бы обвинительного уклона не было, в условиях равноправия квалифицированный адвокат может развалить по формальным признакам практически любое современное уголовное дело, вообще не вникая в его суть. Поэтому суды вынуждены давать некие преференции следствию.

МВД, прокуратура, следственный комитет — важнейшие части государственной машины, которая способна перемолоть любого — от чиновника до простого гражданина. Кажется, ничто в российской системе правосудия не способно сдержать их напор. Поэтому хорошая работа ее винтиков пугает не меньше, чем убийца-рецидивист с ножом в руках. Но в большинстве случаев все же судят тех, кого судить следует, и судят за то, что они действительно совершили.

Периодически в жернова правоохранительной системы попадают и люди, которые или не должны сидеть в тюрьме, или невиновны. Здесь мы получаем классическую дилемму: что лучше — оправдать десять виновных или посадить одного невиновного.