Дмитрий Лошагин. Интервью в Кольцово: «Мне нечего бояться, я уже живу в аду»

С Дмитрием Лошагиным мы договаривались встретиться в стеклянной студии 66.ru, но накануне его адвокат перенес встречу в лобби отеля Angelo, в Кольцово. За 10 минут до назначенного времени он прошел через стеклянные двери гостиницы и почему-то сразу влился в группу людей с чемоданами, которые собирались вот-вот улетать. Лошагин бежит, сразу подумала я. Оказалось, зря. Ну пока во всяком случае.

Сели, отхлебнули сока. Я сразу предложила не говорить о деталях убийства, сожжения трупа жены Дмитрия, икеевских ящиках и версиях следствия. Наивно полагать, что он сейчас, вдруг в чем-то сенсационно раскаялся, железобетонно оправдался или выдвинул суперправдоподобную версию, сославшись на неучтенные улики. Я предложила разговор о Лошагине сегодняшнем, пока оправданном и свободном. Услышать, что он чувствует и как представляет свое будущее. И, кажется, он был благодарен за это.

— Мы сейчас сидим в отеле Angelo. За окном аэропорт и свобода. Почему вы не улетите?
— Я просто провожал своих друзей, которые улетают на Новый год в Крым. Они звали меня с собой, но я решил остаться и встретить праздник с мамой. Я не собираюсь никуда бежать. Екатеринбург — мой город. Я уверен в своей правоте, зачем мне бежать, скрываться? Я не думаю, что буду сидеть.

— С чего вы так решили? Очевидно же, что дальше всё будет совсем не хорошо.
— Мое мнение — это результат долгой трансформации. Всего не расскажешь, но теперь я смотрю на жизнь более глубоко. Я всегда верил в Бога, понимал, что часть его души во мне. Теперь я уже ничего не боюсь. Не знаю, верите или нет — ничего не страшно в этой жизни.

— Тогда почему вы абсолютно перестали улыбаться? На фотографиях, которые были сделаны в день пропажи Юлии, вы такой счастливый, а теперь?
— Ну подождите, дайте в себя-то прийти. Я не цирковая обезьянка, все это сложно. Вы не представляете, насколько сложно оказаться по другую сторону объектива, когда ты сидишь в клетке, когда тебя таскают в наручниках и возят в железных автозаках. Это сложно и страшно. Потом уже отключаешь эмоции, потому что уже не можешь плакать…

— Вы плакали?
— Не скажу.

— Мне кажется, вы слишком спокойны и флегматичны. Где ваши эмоции? Неужели вам настолько все равно? У вас над головой висит дамоклов меч, а следователи и прокуратура готовят матч-реванш и уже обжаловали оправдательный приговор.
— Я видел систему изнутри, я видел весь этот кукольный театр без аргументов и без ничего. Всё представляет собой одно животное с тремя головами — следователи, прокуратура и суд. И они работают вместе в полной синхронизации, но в моем случае одна голова вышла из строя. И это чудо. Многих просто закрывают по беспределу.

— Если всё так повернется, вы готовы снова отправиться в изолятор?
— Если это случится и у меня не будет иного выбора, я туда отправлюсь. Я уже знаю, что там не страшно. Человек ко всему привыкает. Да, месяца два я был как в коматозе — меня обвинили, посадили, постоянно допрашивали и требовали признаться в убийстве.

— То есть вы не особо-то и надеетесь, что следователи вас оставят в покое?
— Ну, собственно, их право. Как и найти настоящего убийцу. Хотя на самом деле это даже не право, а обязанность.

— А вы не думаете, что они сейчас сделают все, чтобы именно вы, а не кто-то другой, вернулись в СИЗО? Это вендетта.
— На самом деле человека можно закрыть практически по любому поводу. Стоит только захотеть. Можно подкинуть порошки, таблетки…

— Бокал…
— Но я не думаю об этом, я думаю о позитивных вещах, которые происходят в жизни.

— Вы ощущаете свою вину?
— Я не ощущаю себя виноватым, я абсолютно точно знаю, что моя совесть чиста. Все произошедшее — большая трагедия для меня. Я все это тяжело пережил.

— А вы уже пережили?
— Нет, я не прошел еще этот путь до конца. Это сложно.

— То есть сейчас вы чувствуете себя свободным от всего?
— Я не до конца свободен. У меня идет процесс акклиматизации, адаптации. Я сейчас просто слушаю себя и пытаюсь осознать свое место, пытаюсь вернуться к нормальной жизни.

— А вам есть место в этой жизни? В этом городе?
— Конечно. Ничего же не произошло.

— Вы не считаете, что одной из возможных причин гибели вашей супруги стал формат ваших семейных отношений?
— Формат наших с Юлей отношений я называю «свободная любовь». Это восхищение без права обладания. Муж и жена — это две половинки, которые сплетаются кишками. Но владеть человеком — это неправильно, это не мой путь. Я считаю, что каждый должен быть собой и давать возможность другим быть другими. Вы знаете, у меня в детстве была обезьяна, она меня очень любила. Но она все время пыталась убежать с поводка. Я не хочу никаких прямых аналогий, но если ты кого-то посадил на поводок, то он все время будет пытаться сбежать оттуда.

— То есть если у вас появится новая любимая, то формат отношений будет тот же, что с Юлей?
— Да, свобода, понимание, уважение.

— Вы кого-то подозреваете в убийстве Юли?
— Есть определенные соображения.

— Вы кому-то рассказывали о своих предположениях?
— Я рассказывал об этом следователям, но они пропустили это мимо себя. Мои друзья даже нанимали частное детективное агентство, и у них были кое-какие результаты, но дело не довели до конца, так как кончились деньги.

— А на свои деньги вы не хотите продолжить это расследование, чтобы показать на этого человека, сказать: «Он убил», — и передать следователям папку с доказательствами?
— Во-первых, у меня сейчас нет ни денег, ни сбережений. Во-вторых, разбираться в этом деле будет для меня психологически тяжело. Юля для меня была солнышком, и я не хочу про нее раскапывать какую-то грязь. Я думаю, что я много чего не знаю, и, наверное, не хочу пока этого знать.

— Вы в каком-то аду живете. Вы чувствуете весь этот гнет: с одной стороны неизвестность, с другой — неизвестность. И непонятно, что будет, что было и как дальше все пойдет.
— Вы правы, я в аду. Тут только вера в лучшее. На этом и живем.