— Вы говорите, что уже к 2030 г. произойдет глобальное сокращение рабочих мест — до 70%. Людей практически полностью вытеснят автоматизация и роботы. Востребованными будут творческие профессии, которые относятся к креативной экономике. Что делать с людьми, которые окажутся на улице, и кто должен решать эту проблему — сами люди, государство или компании, на которых будут происходить массовые сокращения?
— Это пока однозначно не решенный вопрос, сейчас проводятся только тесты. Но я уверен, что эта нагрузка должна лечь на выгодополучателя. Если это бизнес, включая и большие транснациональные компании, то, значит, на бизнес. Мы видим, что сейчас они создаются по всему миру, и, в принципе, они могут взять на себя эту социальную ответственность и частично выполнять роль государства (тем более что институт государства в том виде, в каком он существует сейчас, в перспективе 2035 г. будет критично изменен и частично упразднен).
Допустим, речь идет о маленьком городе, в котором крупное предприятие решило провести автоматизацию производства. Для него это, безусловно, выгодно, заманчиво, потому что оно автоматизируя рабочие места, замещая человеческий труд, сокращает расходы на инфраструктуру. Это заманчивые перспективы для инвесторов и компаний. Но позволить себе просто взять и сократить всех рабочих нельзя — это «промышленный каннибализм».
Что мы имеем на сегодняшний день? Есть Трудовой кодекс. Это две зарплаты — и до свидания. Мы же понимаем, что в этом городе, где обслуживание идет за счет робототехники или софта, доминирующего на рынке, человек работу себе уже не найдет. Возникнут волнения. Если вспомнить историю, то же самое было с луддитами (участники стихийных протестов первой четверти XIX века против внедрения машин в ходе промышленной революции в Англии — прим. 66.RU). Никто не понимал, что делать, когда произошло восстание луддитов, но в итоге все равно пришли к какой-то разумной модели социального согласия.
 |
|---|
— Значит ли это, что в скором времени в России стоит ждать волну социального протеста?
— Разумеется. Многие люди консервативны, они привязаны к прошлому и не понимают, что завтрашний день всегда лучше, чем вчерашний. Поэтому волнения и ропота не избежать. Сейчас мы видим, как таксисты бастуют против Uber во Франции, в Германии. То есть мы видим, как государство пытается противостоять разрушению самого себя, а государство, разумеется, со временем будет разрушено, и пусть технологии будут играть роль катализатора, но социум будет выполнять роль триггера — спускового крючка (мы видели, что происходило с социумом недавно на улицах Гамбурга на G20). Но в итоге люди все равно придут к своей цели — вернуться в беззаботную жизнь. Пусть даже для этого нам придется пройти по пыльной тропинке, через лужи. Ведь какая конечная цель человечества? Быть счастливым.
Адам и Ева, когда жили в раю, были беззаботными и счастливыми. Но как только их выгнали из рая, им пришлось думать о хлебе насущном, о пропитании. Люди должны были 24 часа в день, 7 дней в неделю думать о том, как выжить, как им существовать. Холодно было, жарко было, пить и есть было нечего. В некоторых странах мира, например в Китае, была шестидневная рабочая неделя при 12-часовом рабочем дне. Предыдущая техническая революция дала человеку 8-часовой рабочий день и два выходных. То есть человек смог наконец-то жить, не просто существовать, выживая. Сейчас все идет к тому, что люди наконец-то смогут прийти к основной своей цели, заложенной от сотворения человека, — быть счастливыми. Это и есть основная задача. И технологии будут этому помогать, как бы странно это ни звучало для консерваторов.
 |
|---|
— Звучит утопично, но есть ведь и другой вариант — жители этого моногорода, потеряв работу, могут просто спиться.
— Проблему возможного алкоголизма можно предотвратить, предложив людям новые увлечения и новые технологии, которые займут человека на то время, пока он не работает. Если раньше, при предыдущей технологической революции, возрождали Олимпийские игры, придумывали новые игры и зрелища, то сейчас — эра геймификации. Это то, чему будут сопереживать, участвуя в процессе часами, днями, месяцами. У человека без работы будет обязательный доход, то есть осталось дать ему зрелищ. И вот эти новшества — колоссальная точка инвестиций.
— Что вы относите к развлечениям будущего?
— Появятся новые виды адаптивных медиа, с помощью которых человека будут вовлекать всевозможные новые социальные занятия. Микс-реалити (смешанная реальность). Киберспорт — это, разумеется, тоже из этой серии. Только сейчас это называется киберспорт, а завтра будет называться как-то по-другому.
— Новые форматы реалити — это то же наблюдение за чьей-то жизнью, но только в 5D?
— Все можно будет почувствовать: это среда, которая станет естественной. Я называю это новой средой обитания. Цифровое пространство становится чувственным, разумеется. Уже сейчас, когда вы общаетесь по телефону, вы чувствуете, что человек на другом конце, например, не в настроении. Вы чувствуете это невидимо как-то. У поколения digital native такой возможности не было. А ведь телефон — это на самом деле та же цифровая среда. Когда вы звоните своей маме, ваш голос переходит в цифровую среду, он кодируется, передается в виде цифрового кода, потом декодируется. Мама слышит набор цифровых данных, но она чувствует ваше настроение. Она чувствует все оттенки вашего голоса. В этой цифровой среде человек будет чувствовать вообще все. Следующий этап — это тактильные ощущения. И так далее и тому подобное. Биотехнологии дадут человеку возможность чувствовать еще больше.
 |
|---|
— Какое общество придет на смену обществу потребления?
— Общество не будет привязано к вещизму, потому что оно поймет, что ему, новому поколению это не нужно, не выгодно. Люди начнут больше передвигаться, потому что они не будут привязаны к конкретному месту. Разве что душой, может быть, останутся привязаны к своей родине. У каждого останется своя малая родина. Но с новыми видами транспорта и с новыми видами цифрового пространства мир откроется шире. Сейчас люди уже видят, что мир — это шарик, и он хрупкий, конечный, то есть пока они еще не мыслят мерками мегавселенных. Еще сто лет назад жителю какой-нибудь глухой сибирской деревни было трудно представить, как добраться до столицы — Санкт-Петербурга, до которой лошадь скакала восемь месяцев. Сейчас понимание и осознания этого хрупкого шарика меняется.
— Вы инвестировали в проект вакуумного поезда Hyperloop. Автором этой идеи стал Илон Маск, известный тем, что многие его идеи трудновыполнимы в реальной жизни. Как скоро вы рассчитываете вернуть вложенные средства? Речь идет о десятках лет?
— Этот проект существует не в виде идеи, а все идеи Илона Маска, которые начали воплощаться, планово реализуются. Я думаю, что он окупится гораздо быстрее любых иных инфраструктурных транспортных проектов. Даже вернее сказать, что это единственный проект, который изначально задуман как самоокупаемый и прибыльный. Железные дороги или автобаны — это дотационные проекты. Очень большая нагрузка лежит на государстве, на профильных компаниях. Посмотрите, как разорились американские железные дороги в 1970-х годах, когда стали полностью частными. Я решил стать участником проекта Hyperloop, потому что это один из самых амбициозных глобальных проектов нашего времени — может быть, и самый. Я никогда в жизни не буду делать то, что кто-то уже сделал. Мыслить всегда надо уникально, не подражая кому-либо. А 99,9% людей в России, к сожалению, делает наоборот. Надеюсь, что это лишь временно.
