Менялы девяностых. Шесть историй о том, как работали бартерные схемы, когда в стране не осталось денег

Шоковую терапию начали готовить после августовского путча ГКЧП. Предложения команды Егора Гайдара V съезд народных депутатов РСФСР одобрил в октябре 1991 года. Затем — еще до распада Советского Союза — появилось два документа — указ президента Бориса Ельцина «О мерах по либерализации цен» и одноименное постановление правительства. С 2 января 1992 года госрегулирование сняли с 80% оптовых и 90% розничных цен. К концу года цены в магазинах выросли в 26 раз. Чтобы победить инфляцию, Центробанк начал ограничивать количество денег в обороте и повышать ставки банковских кредитов.

Фото: Анна Коваленко, 66.RU

По словам очевидцев, демонетизация экономики переместила деньги из реального сектора в торговлю. Промышленникам пришлось использовать взаимозачеты и бартерные платежи — прямой обмен товаров и услуг. Большинство бартерных сделок пришлось на сегмент b2b, прежде всего — на металлургию и производство стройматериалов — с 1993 по 1997 год бартер в этих отраслях увеличился до 60% и 56% соответственно.

К 1998 году больше половины всех сделок в промышленности были бартерными. После кризиса доля натурального обмена сократилась. Предприниматели, начавшие бизнес в 90-е, полагают, впрочем, что российская промышленность выжила благодаря бартеру.

Олег Ананьев, ресторатор: «За тонну бензина давали четыре тонны цемента, тысячу штук красного кирпича или 70 кг мяса»

Фото: предоставлено героем публикации, Анна Коваленко, 66.RU

— Куплей-продажей я занимался с восьмого класса — привозил из Москвы и Питера джинсы и другие предметы гардероба, торговал ими на Шувакишском рынке. За такой промысел — его называли спекуляцией — могли посадить. Когда на меня завели уголовное дело, пришлось бросить горный институт и уйти в армию. Вернувшись, я перевелся на вечернее отделение СИНХа, решив, что специальность товароведа больше отвечает моим склонностям. Днем я работал продавцом в магазине «овощи-фрукты» неподалеку от универсама «Мария».

Если у тебя предпринимательская жилка, ты всегда найдешь возможность обойти закон (не самыми опасными путями, конечно). Хорошо зарабатывать могут даже простые продавцы. Мы ездили на четвертую овощебазу, платили кладовщику и выбирали самое лучшее. Схем было много, в том числе с поддельными накладными, всего не перечислишь. Криминального я тут ничего не вижу — тогда все этим занимались. Зато люди получали качественный товар, а мы — хорошие деньги. Летом ребята с юга привозили в город свежие фрукты — за день я мог продать машину слив или персиков, половину прибыли отдавал директору магазина, который оформлял эту торговлю через магазин.

Когда появились товарные биржи, спекуляцию фактически узаконили. После курсов, где учили на брокера, я устроился в одну из брокерских контор с местом на бирже и начал торговать товарными остатками со складов строительных управлений, железной дороги и вчерашних госпредприятий. Приходил к директорам заводов, говорил: «Могу продать любой ваш товар — ненужный трактор, стройматериалы, металл в чушках». Мы договаривались о цене, заключали договор, и я выходил с товаром на биржу. Деньги получала брокерская контора, а я — процент от ее вознаграждения.

Товаров было много, денежной массы — мало. Продукты или дефицитные товары появлялись в конце бартерной цепочки. Брокеры ходили с огромными списками и меняли разные позиции между собой. Мы зарабатывали на дисконте при натуральном обмене или на разнице цен. За тонну бензина давали четыре тонны цемента, тысячу штук красного кирпича или 70 кг мяса. Особый дефицит вроде автокрана «Ивановец» уходил в любом количестве по любой цене. Чтобы получить деньги, иногда приходилось проворачивать 16 сделок. Поскольку большинство брокеров вышли из спекулянтов, весь этот бартер был для нас привычным делом. Хлопот мы не боялись, чувствовали себя как рыба в воде.

Попутно я менял продукты на вещи. В отсутствие наличных работники заводов получали зарплату товарами — бытовой техникой, импортной одеждой, привезенной большей частью из Китая. Однажды мне попалась партия отличных австрийских костюмов. В Москве и Одессе за эти шмотки расплачивались наличными.

Заработав, я открыл свою брокерскую контору, нанял брокеров и работал уже на себя. Через год-полтора решил, что стационарная торговля интереснее — устроился товароведом в магазин на Крауля, 53 и вскоре стал его директором. Потом приватизировал это помещение и открыл универмаг «Западный», где зимой продавали клубнику — летчики возили ее из Финляндии. Магазин был суперуспешным — в 1992 году очереди в «Западный» стояли на улице.
Наверное, поэтому у меня его и отжали, но криминальные 90-е — уже другая тема.

Андрей Рожков, экс-владелец аптечной сети «Здравник»: «В России на два шага вперед не загадывают»

Фото: предоставлено героем публикации, Анна Коваленко, 66.RU

Оптовую компанию «Уральский фармацевтический центр», поставлявшую лекарства в аптеки и больницы, мы с братом открыли в 1994 году, рассудив, что при тотальном дефиците этот рынок обещает большие возможности. Нам выдали лицензию № 4, тогда как у ГУП СО «Фармация» была лицензия № 6. Мы поставляли в основном импортные препараты — с развалом СССР большая часть фармацевтических производств осталась в Белоруссии, на Украине и в странах Прибалтики. Производителям мы платили долларами, а розница после реализации возвращала нам рубли. В госпитальном сегменте денег не было. Ведомственные больницы рассчитывались бартером, государственные — зачетами по налогам. У нас этими операциями занимался специальный отдел — четыре человека, работавшие переговорщиками или решавшие чисто логистические задачи.

Денежной массы в стране не хватало. Наверное, при переходе от плановой экономики к рынку печатный станок не поспевал за текущей потребностью. В отсутствие денег предприятия не могли перечислять ТФОМС социальные платежи, а фонд не мог покупать медикаменты. Когда мы поставляли в больницы лекарства, с нами расплачивались зачетами этих предприятий по платежам. Так продолжалось примерно до 2000 года, когда налоговые зачеты отменили на федеральном уровне, хотя проблема неплатежей осталась. В России на два хода вперед обычно не думают — могут что-нибудь запретить, не просчитав последствий, и бизнесу приходится искать выход.

Отказываться от зачетов мы, впрочем, не стали, потому что менеджеры ТФОМС придумали систему связанных платежей. Разница была в том, что зачеты делали на бумаге, а здесь все было по-настоящему. Мы искали компанию, которая могла обменять с дисконтом зачет на живые деньги, та перечисляла 100% суммы в казначейство, далее — в ТФОМС, в больницу и, наконец, «Уральскому фармацевтическому центру», который возвращал плательщику оговоренную часть денег за якобы поставленную продукцию. Обычно все транзакции проходили в течение дня.

За ведомственные больницы крупные предприятия выделяли товар, который путем многоступенчатых — до 12 звеньев — обменов превращался в деньги. Теодолиты «Уральского оптико-механического завода» мы меняли в Казахстане на уголь, уголь отправляли в Магнитогорск, чтобы получить сталь, — и далее по цепочке. На выходе получали автомобили, холодильники или детский текстиль. Иногда — эшелоны спичек. Мне это казалось странным. Думал — разве можно продать столько вагонов спичек?

Оказалось, можно.

Владимир Соловаров, экс-замминистра внешнеэкономических связей Свердловской области: «Бартер помогал Уралмашзаводу выпускать экспортную технику»

Фото: предоставлено героем публикации, Анна Коваленко, 66.RU

— Волею судьбы я стал первым работником фирмы «Уралмашэкспорт», которого официально оформили в штат. В свое время эта организация была самой профессиональной внешнеторговой компанией уральского региона с офисом в гостинице «Мадрид». Поскольку в конце 80-х крупным советским предприятиям позволили самостоятельно работать на внешнем рынке, без работы мы не сидели.

В России тогда не хватало денежной массы. Количество денег в обращении сдерживали искусственно, следуя предписаниям МВФ, что денежная эмиссия должна соответствовать объемам валюты, поступающим в страну. Это никак не коррелировало с реальными потребностями. Наш «суверенный» Центральный банк не мог эмитировать столько денег, сколько требовалось для роста экономики, хотя тезис, что любое увеличение денежной массы автоматически ведет к инфляции, — не истина в последней инстанции.

Если бизнес предлагает эффективный инвестиционный проект, решающий в том числе социальные проблемы, почему нельзя выделить под него определенный объем денег, пусть даже путем их эмиссии? Сначала денежная масса, которую напечатает станок, обеспечит производство товаров, необходимых для этого проекта, а когда он заработает, появится новый продукт, востребованный экономикой. Его продажи перекроют эмитированный объем денег — иначе производство окажется убыточным. Но правительство отчаянно боролось против роста денежной массы в обращении. В отрыве от других механизмов регулирования это не способствовало экономическому росту в стране.

В бытность директором по экономике и финансам Торгового дома «Уралмаш и партнеры» (преемника ВТФ «Уралмашэкспорт») помимо прочего мне довелось координировать наши действия на ряде стратегических зарубежных рынков, в том числе Вьетнама и Индии. Индия и сейчас остается важным рынком сбыта для продукции тяжелого машиностроения. Так исторически сложилось, что угледобывающая горнорудная и металлургическая промышленность Индии десятилетиями работала на оборудовании УЗТМ.

При советской власти Индия рассчитывалась с УЗТМ за оборудование по клирингу, близкому к системе взаимозачетов — без свободно конвертируемой валюты (СКВ). Став самостоятельными, мы начали использовать систему эскроу-счетов, созданную по инициативе индийской стороны. Резервный банк Индии и Внешэкономбанк договорились, что российским экспортерам будут открывать счета в уполномоченных индийских банках. Таких банков было около десяти. Покупатели оборудования УЗТМ переводили на эти счета рупии, учитываемые в условных долларах США. Единственной возможностью их потратить и вернуть в оборот средства, вложенные в экспортное оборудование, были импорт индийских товаров и их продажа на нашем внутреннем рынке. Благодаря этому Индия существенно увеличивала свой торговый оборот с Россией, потребительский рынок которой наполнялся востребованными индийскими товарами.

В начале 90-х УЗТМ широко практиковал бартерные сделки с Китаем, Монголией и другими странами. Географические возможности, направленность экспорта и внешняя конкуренция ограничивали возможность продавать оборудование за СКВ. Бартер помогал заводу возмещать затраты на производство экспортной продукции.

Помню случай, когда на всю сумму контракта, заключенного в юанях, в Китае нашли вариант закупки шуб из собачьего меха. Сделка была выгодной. Оставалось решить, как эти шубы привезти. Зная о запланированном визите делегации Свердловской области в Китай (а перелет предполагался на Ил-86), мы договорились с организаторами визита, что нам доставят этот груз в Екатеринбург за разумные деньги. Поскольку складов для товаров народного потребления в «Уралмашэкспорте» не было, мы забили этими шубами всю переговорную комнату. Запах стоял соответствующий — по специальности, как говорил Шариков. Стоило нам запустить сарафанное радио, как в «Мадрид» набежали мелкие оптовики и все до одной коробки с шубами разобрали, заплатив наличными в кассу.

Затем случился монгольский бартер. Ситуация была примерно такая же: поставить оборудование в МНР мы могли, а получить за него СКВ — нет. Возможности бартера были весьма скромными. Тогда мы привезли из Монголии образцы товаров, пригласили руководителей уральских торговых предприятий, отобрали и согласовали ассортимент и цены. Группа сотрудников «Уралмашэкспорта» вылетела в Монголию, приняла товар и тем же самолетом доставила в Екатеринбург. Через неделю этими вещами торговали все вещевые рынки и магазины города.

На вырученные деньги УЗТМ мог снова изготавливать экспортную продукцию.

Бизнесмен, пожелавший остаться неназванным: «За металлом приезжали прорабы с пачками денег»

Фото: Анна Коваленко, 66.RU

— Принято считать, что в 90-е в стране не хватало денег. Я бы сказал, что денег было достаточно, но не для всех и не везде.

Вот несколько примеров.

В 1993-1994 годах я отправлял фурами из Белоруссии на Урал большие объемы текстиля и трикотажа. Зарабатывал на обменном курсе — за один рубль в белорусских банках давали пять «зайчиков». В таком же соотношении увеличивалось количество товара, купленного у местных производителей, и выручка в рублях. Помимо трикотажа фуры везли косметику, холодильники и телевизоры из Европы, тоже приобретенные за «зайчики». Таможенные посты тогда уже появились, но стояли не на всех дорогах.

Если бы не товарные остатки и неликвиды, которые периодически возникали, схема была бы идеальной. Но чистая торговля и возня с розницей меня особо не привлекали. Тем более что новые возможности появлялись каждый день.

Несколько лет я занимался снабжением металлургических заводов. В начале и середине 90-х они оказались в трудном положении. Чтобы поддерживать работу, предприятиям требовалось много ресурсов (кокс, металлолом, ферросплавы и другие ингредиенты), а рассчитываться они могли только своей продукцией — металлопрокатом. Особенно выгодно было поставлять не крупные позиции, а так называемую малоценку (лакокрасочные изделия, канцтовары и еще около сотни ассортиментных групп). Поставщики могли делать на нее максимальную накрутку, и металлурги даже не обращали на это внимания.

Иногда случались уникальные сделки.

В 1994 году одному заводу, выпускавшему спецсталь (он работает по сегодняшний день), жестко не хватало металлолома. В отсутствие сырья мартеновские печи пришлось бы остановить.

Помог случай. На железнодорожной станции, у которой с заводом были общие подъездные пути, мы обнаружили несколько десятков бесхозных вагонов — грузовых и пассажирских. Их списали, но не успели утилизировать. Сейчас такое трудно представить, а тогда встречалось много ничейного добра. Я договорился с железнодорожниками, что мы все заберем. Вагоны перегнали на территорию завода — осмотреть их уже не успели, сразу направили в цех, где горели печи, и в последний момент из этих вагонов начали в панике выпрыгивать и разбегаться обитавшие там бомжи. Я видел это своими глазами.

Решение оказалось удачным, потому что металлолом мне уступили за копейки, а заводу я его продал почти в 100 раз дороже.

В середине 90-х сделки были в основном бартерные. За проектные работы, поставку оборудования и углей коксохимические производства рассчитывались коксом разных фракций.

В одной из цепочек кокс, полученный по взаимозачету, отправлялся на металлургический завод — взамен мне отгружали заготовки автоматной стали. На другом металлургическом заводе в соседнем регионе из этих заготовок делали прокат нужного диаметра. Кондиционный металл ехал на предприятия-смежники ВАЗа и ГАЗа, выпускавшие автозапчасти. От этих предприятий в Москве я получал легковые автомобили — за них покупатели рассчитывались деньгами.

Часть бартерного проката я отправлял в Москву, где возможностей было больше. Я открыл офис на Ленинском проспекте и арендовал базу для металла, полученного по взаимозачету. На московской земле он превращался в наличные. Местные строители финансовых трудностей не испытывали — за товаром приезжали прорабы с пачками денег и все разбирали.

В августе 1998 года, за день до кризиса, неизвестные лица приехали на станцию с доверенностью от моего имени, встретили 22 вагона с прокатом, быстро перегрузили металл в КамАЗы и увезли. Исполнителем был один из моих московских партнеров. Кинув меня, он отработал долг своим кредиторам. Позже человек, знавший подробности (в его служебном кабинете висел портрет Дзержинского), объяснил, что пытаться взыскать долг — напрасный труд, потому что взять с этого человека уже нечего. Тот, кто работал в 90-е и в 2000-е, знает, что это такое.

Еще несколько лет я занимался коммерцией, а потом сменил сферу деятельности. Успешно.

Богдан Кульчицкий, директор 66.RU: «Супердиверсификация сделала наш мелкий бизнес устойчивым»

Фото: Антон Буценко, Анна Коваленко, 66.RU

— Бартерные цепочки я расшивал на четвертом/пятом курсе вуза и еще год-два после, пока в стране не появились деньги и бартер стал неактуален. Фирму, которая этим промышляла, создали супруги Симоновы — Александр Васильевич и Людмила Леопольдовна, обучавшая студентов финансовому праву.

Нас спрашивали: хотите заработать денег? Мы хотели.

Тогда это считалось важным — работаешь ты или нет. Не работать было стыдно, поэтому все чем-то занимались. Наша организация собрала десяток студентов, в основном с инжэка УГТУ-УПИ. Сверхзадача заключалась в том, чтобы продукцию b2b местных заводов обменивать на ликвидные товары, которые можно продать за деньги оптовым компаниям. Например, продовольствие — мясо, мука, яйца или комбикорма, которые потом тоже превращались в продукты. Или — металлопрокат: уголок, швеллер, балка, арматура. Мы получали их мелкими партиями с заводов в Серове, Нижнем Тагиле, Нижних Сергах и сбывали «Атомпромкомплексу» или «Сталепромышленной компании». Попутно проходили практику и писали дипломы.

Двигателем всех процессов был Симонов. Сведения о нуждах предприятий он добывал в правительстве области, где входил в разные комитеты, или в Законодательном собрании, где общался с депутатами и директорами заводов. Он же обеспечивал предприятию крышу, потому что крыша в то время была у всех. Никто не позволил бы таким интеллигентным, в сущности, людям безнаказанно зарабатывать деньги.

Крыши были ментовские, бандитские или административные. «Вы чьи?» — «Мы — при областном правительстве».

Симонов предлагал разные проекты, обычно — масштабные. Реализовать их нам не удавалось — не хватало сил, лоббистского ресурса и оборотных средств. Бизнес оставался мелким, но устойчивым из-за своей супердиверсификации — когда одна тема закрывалась, мы находили новую.

Бартерная цепочка могла выглядеть так: налоговую задолженность предприятий мы меняли на рельсовые подкладки, которые поставляли в местное подразделение РЖД. За это нам выделяли квоты на ТехПД, позволявшие расплачиваться за перевозку грузов. ТехПД мы могли отдать кому угодно, в том числе сельхозпроизводителям, а зерно и муку, которыми они рассчитывались, сдавали оптовикам — в этот момент в бартерной цепочке появлялись деньги.

Помимо муки из зерна на элеваторах делали компоненты для комбикормов — птицефабрики рассчитывались за них курами или яйцами.

Позже мы начали ездить по колхозам, птицефабрикам, отдаленным городкам и весям с деньгами, собирая продовольствие. Занятие это было хлопотным и довольно опасным.

Я приезжал в деревню, чтобы на корню закупить у колхозников пшеницу — отдавал им рюкзак денег, а они обещали поставить зерно, когда снимут урожай. Гарантий не было — крестьяне могли забрать деньги, а обязательства не выполнить. В таких случаях мы обращались к бандитам — те приезжали в деревню и объясняли труженикам села, что они не правы.

Не помню, чтобы мы особенно купались в деньгах, но заработок был неплохой. Когда этот бизнес мне надоел, я еще два года бездельничал, пока деньги не закончились, а потом решил стать журналистом.

Сергей Писарев, глава благотворительного фонда «Русский предприниматель»: «Деньги, заработанные на бартере, мы вкладывали в коммерческую недвижимость»

Фото: предоставлено героем публикации, Анна Коваленко, 66.RU

— На мой взгляд, бартер возник из-за дефицита денежной массы и высокой инфляции, доходившей до 15–20% в месяц. Деньги быстро обесценивались. Брать кредиты под 240–280% годовых могли не все. Предприятия старались не держать свободные ресурсы на счетах, а вкладывать их в товар — кирпичи, металл, пиломатериалы, стоимость которых, в отличие от денег, росла вместе с инфляцией. Получалось, что продукция на складах была, а купить ее никто не мог. Помогали бартерные сделки. Наша компания «Байкал» на них зарабатывала.

Екатеринбургу в то время не хватало еды, а сельхозпредприятиям в Ставропольском крае — техники, которую выпускали уральские предприятия. Крестьянам мы предлагали силосоуборочные комбайны, дизельные станции и стиральные машины «Малютка». Взамен просили сахар, муку и подсолнечное масло. Речь в конечном итоге шла не о стоимости, а о количественном эквиваленте — сколько вагонов/цистерн с продовольствием они соглашались обменять на оборудование, которое заводы отдавали нам с дисконтом.

Продукты мы продавали оптовикам, рассчитывались с заводами и вкладывали вырученные деньги в коммерческую недвижимость — магазины, склады и базы. Помещения выкупали у муниципалитета или у работников предприятий, ставших собственниками после коллективной приватизации. Часть площадей сдавали в аренду, другие использовали для торговли и общепита.

Со временем я перевел весь свой бизнес на арендные отношения. Люди, работающие в магазинах и кафе, стали их коллективными собственниками, арендующими у меня квадратные метры и оборудование. Мне так проще: получил деньги — заплатил налоги. У государственных рейдеров, которые ищут нарушения, чтобы отжать бизнес, ко мне претензий нет.

Деньги, заработанные в девяностые на бартере, продолжают приносить доход.