Евгений Шароварин: «Хочу заработать на технологии для нефтяников»

На какой-то из конференций встретил Евгения Шароварина. Как обычно, поинтересовался: как продвигаются дела у существующих проектов, какие планы? В ответ Евгений стал с упоением и вдохновением рассказывать о каких-то чудо-датчиках для нефтяных скважин. «Очень правильный ход», — подумал я, вспомнив, что для нашей страны значит нефть.

— Как возникла идея делать датчики для нефтяников?
— Два года назад. Сыграла роль определенная случайность. Как-то раз мы разговаривали с моими друзьями, которые занимаются геологоразведкой, добычей углеводородного сырья, и они начали рассказывать о том, какие инновации у них сейчас появляются. Поговорили и решили, что на самом деле мы можем производить необходимые им датчики — и недорого, и качественно, и на уровне, лучше мирового. А давайте попробуем! Собрались, немножко скинулись деньгами, собрали, сделали первую установку, договорились о ее испытаниях на живой скважине, провели испытания, получился хороший результат — ну и пошло. Пошло-поехало.

— Что сейчас собой представляет этот проект?
— Людей — сейчас 12 человек. Оборотов — в 2012 году, если я правильно помню, что-то в районе 38–40 млн рублей. Это пока стартап, а потому объемы не гигантские.

«Мы умеем в каждой точке оптоволокна измерять температуру — протянул пять километров провода и получил пять тысяч датчиков».

— В чем заключается суть вашего проекта? Что вы делаете для нефтяных компаний?
— Многие знают, что такое оптическое волокно. Сам по себе этот кабель помимо того, что может передавать сигнал, является чувствительным элементом. Именно поэтому температура, давление, перемещение, изгибы — все влияет на эту среду. Мы умеем в каждой точке кабеля измерять температуру. Таким образом, проложив пять километров кабеля, мы получаем пять тысяч термометров. Или мы, например, можем получить акустическую информацию. Все это происходит очень быстро и дает очень ценную информацию для выработки оптимальных режимов добычи углеводородов.

— Ваше ноу-хау в данном случае в чем заключается?
— Физические принципы были, что-то было реализовано на Западе. В России мы сделали полный цикл: чувствительные кабеля, сами разрабатываем и делаем приборы, методики их применения, всякие защитные элементы, программное обеспечение.

— А что получают нефтяники от использования ваших датчиков? В чем их выигрыш?
— Выигрышей несколько. Первый — это оптимальный режим работы скважины. Чтобы эта скважина жила как можно больше, из нее надо брать углеводородов не много и не мало. Есть некий оптимальный режим. Есть такой параметр — коэффициент извлекаемости, то есть сколько ты из реальных запасов можешь на самом деле извлечь на поверхность.

Второй — каждая скважина, как любое строительное сооружение, может выйти из строя, сломаться, может быть наводнение, может что-то обрушиться, может один продуктивный пласт иссякнуть, надо будет открывать второй пласт. Для этого проводят ремонты скважин. Опять же оптимальный режим позволяет проводить ремонты реже. То есть ремонтный интервал увеличивается, а это реальная выгода.

Плюс к тому, в отличие от газовой скважины, в нефтяную еще погружены насосы. И для них очень важен режим работы, чтобы он, например, не перегревался. Это тоже диагностируется.

«Благодаря нашей разработке нефтяники могут на 3–5% увеличить процент извлекаемости скважины. Это очень большие деньги».

— Насколько можно увеличить коэффициент извлекаемости?
— От скважины зависит. На текущий момент у заказчика нет сомнений в том, что это окупается. Это единицы процентов. Может быть, 3–5%. Но там каждый процент — это много денег.

— Сложно было зайти к нефтяникам? Считается, что эта отрасль достаточно закрытая. Стать поставщиком нефтяников — это удача, наверное?
— Во многом зависит от того, что ты предлагаешь. Во-первых, это же не первый наш бизнес, а потому некие бизнес-навыки у нас уже были. Во-вторых, как ты понимаешь, одно дело, когда ты приходишь и говоришь: а давайте я вам буду, условно говоря, поставлять сапоги, принтеры или еще что-то. Что тебе говорят? Ну, мы уже покупаем сапоги или принтеры. Сапоги не протекают, принтеры печатают — почему мы должны у тебя покупать? И тут бывает по-разному. Либо ты каким-то волшебным образом говоришь, что у тебя будут сапоги в три раза лучше и при этом в два раза дешевле, условно говоря, либо еще какие-то аргументы ищешь. А ведь аргументов — не так много. Либо цена, либо у тебя там теща работает в отделе закупок.

— Еще бывает качество.
— С качеством история очень простая: вот есть сапоги, они не протекают, в них все ходят. И тут приходишь ты ко мне и говоришь: я тебе продам более качественные сапоги. Я говорю: а докажи. Давай ты поставишь мне немного сапог и в них походят, потом у людей спросим, года через три, как им сапоги-то. Это такая хорошая игра в долгую, и большие поставщики на это готовы идти, но маленькие — естественно нет. Поэтому вход медленный.

«Я не хочу строить большую нефтесервисную компанию — мне интересно заниматься технологиями».

И у нас вход был не очень быстрый. Но тут ты предлагаешь вещи, которые очевидно полезны. Мы не первые в мире, но на волне. Приходят люди умные, говорят по-русски, слова знают правильные. И говорят: а давайте попробуем! Конечно, интересно попробовать. Когда ты пробуешь — уже получаешь эффект.

— Были сложности? Вы сказали — небыстро заходили.
— Полгода где-то.

— Куда вы уже зашли? Можете сказать, в какие именно нефтяные компании?
— Компании, наверное, нет, но это структуры Газпрома. И сейчас мы выиграли у одной нефтяной компании конкурс. Все российское. Думаем сейчас про зарубеж, но пока, наверное, отложим это на следующий год.

— Бизнес достаточно маленький?
— Маленький.

— Если преимущества столь очевидны, почему нет валообразного роста? Или нет возможности оборудовать много скважин?
— Дело не в этом. Мы же на каждой скважине ставим уже усовершенствованный прибор, так как пока серийно не производим. Мы находимся вместе с нашими заказчиками в состоянии постоянного совершенствования. На данный момент удалось достичь неплохих результатов, но мы знаем, как сделать еще лучше. Сейчас все направлено на то, чтобы пока закрепить технологическое лидерство. Мы четко понимаем, что лидерами по объему мы не станем. Мы не обгоним крупные западные нефтесервисные компании, просто потому, что для этого нужны десятки лет. Но лидерами по технологии мы можем стать. И мы выбрали себе стратегию технологического лидерства.

Сейчас Евгений курирует семь стартапов.

— С надеждой потом продать эту технологию?
— Да, продать технологию.

— Сколько у вас сейчас скважин?
— Четыре, и еще четыре строится.

— Дальше как прогнозируете развитие этого бизнеса?
— Мы делаем качественную продуктовую линейку. Причем нам интересно брать не просто скважины, а скважины с какими-то особенностями. Например, мы разработали конструкцию датчика, который можно размещать в горизонтальной скважине. Обычно стандартный кабель невозможно засунуть в горизонтальную скважину, он просто туда не пролезет. Мы разработали датчик, который можно разместить в горизонтальной скважине, этого в мире никто не делает. Ну и так далее. И, кстати, один из входов к заказчику — мы приходим, говорим: есть какие-то скважины с проблемами? Они говорят: ну да, есть. Вот нам эти и нужны. Мы готовы работать с самым тяжелым материалом. Ну потому что, во-первых, мы маленькие и борзые. Во-вторых, потому что мы на этом материале получаем колоссальный опыт.

«Если ты продаешь сапоги, тебе сложно стать поставщиком нефтяных компаний; а если нужную им технологию — то проблем особых не будет».

— Сколько скважин в России в год строится и ремонтируется?
— По моим оценкам, в России ежегодно строится порядка пяти тысяч скважин. И порядка 12 тысяч ремонтируется. У нас энергетическая держава.

— Какой процент скважин хотите оснастить?
— Я не хочу много скважин оснастить своими датчиками. В противном случае мне придется строить большую нефтесервисную компанию. У нас технологический бизнес. Если мы сделали четыре однотипных скважины и все хорошо — нам хватит, мы не хотим такие скважины больше делать. Как только у тебя возникает масштабирование, ты начинаешь управлять огромным хозяйством, эти геологические машины ездят по стране, там обязательно какая-нибудь из них попадает в аварию. У тебя начинается много такой оперативной работы, которая с развитием технологий вообще никак не связана. Мы будем делать ровно столько скважин, чтобы нам хватало денег на развитие технологии. Мы хотим брать такие объекты, которые нам интересны для развития технологии. Наша задача — стать технологическим лидером.

— А планы у вас все-таки какие? По скважинам, по деньгам…
— Я не люблю про планы говорить. В этом году мы, наверное, вырастем на 50% еще.

С виду — железяки, а на самом деле — суперсовременная разработка.

— К вам же когда стартапер приходит, вы же спрашиваете у него, какой должен быть бизнес через пять лет.
— Конечно.

— Вы же сейчас стартапер…
— Но вы же не инвестор!

— И все-таки — каким должен быть этот бизнес через пять лет?
— Через пять лет этот бизнес будет продан, скорее всего, крупной западной нефтесервисной компании. Или российской.

— А сколько должен стоить этот бизнес через пять лет?
— Чтобы я был удовлетворен, я сейчас его оцениваю где-то в полмиллиона долларов. Я думаю, через пять лет он должен стоить как минимум от 50 млн долларов.