Билли Новик: герой нашего времени — лузерствующий хипстер, делающий мелкие няшности

За час мы успели обсудить с Билли Новиком и политику, и музыку, и героев нашего времени, и те перемены, которые, судя по всему, назрели в мироощущении музыканта.

— Как у вас уживается творческий псевдоним Билли Новик и настоящее имя Вадим? Вот, например, у Бориса Акунина его реальное имя и псевдоним — разные авторы. Есть даже книга, где он подписался и как Борис Акунин, и как Григорий Чхартишвили.
— Паспортное имя в настоящее время используется только для работы с органами внутренних дел (делает паузу и улыбается), банками и прочими официальными органами, производящими на меня весьма унылое действие. В неком смысле Billy’s band и Билли Новик — публичные личности, не широко публичные, но все же.

Рабочее имя для меня играет очень большую роль. Сразу вспоминаются слова японских философов, которые говорили, что, сколько имен у человека — столько он проживает жизней. Кстати, есть близкое выражение: на скольких языках человек умеет говорить — столько раз он человек. Посмотрим.

— Отлично сказано про языки. Как тогда относиться к госдумовской идее штрафовать за «неоправданное» публичное использование иностранных слов?
— Тогда надо сразу издать методичку всех разрешенных слов. А вообще, мне кажется, это не очень умно на фоне всеобщей глобализации, которая всем удобна и всем выгодна, а главное — для всех полезна (если мыслить не категорией отдельных деревень). С другой стороны, надо читать закон, потому что весьма вероятны превратное понимание и «глухие телефоны». Прежде чем протестовать или что-то поддерживать — надо фундаментально изучить вопрос.

— Но ведь можно посмотреть на это с другой стороны. Например, в одном из фильмов Вуди Аллена есть поэт, который не учит иностранные языки, чтобы как раз не засорять язык, на котором он пишет, иностранными словами. Вы же тоже поэт.
— Я поэт? (Смеется.) Я поэт-песенник. Это совсем другое.

«Нас часто спрашивают, когда мы уже перестанем играть «Оторвемся по-питерски».

— Интересно, во что переросли игры в Тома Уэйтса? (Being Tom Waits — первый альбом группы, а образ Билли очень схож с образом американского певца, — прим. ред.)
— Я думаю, они логично переросли в игры в Billy’s band. На данный момент это самая удачная платформа для реализации всех моих вчерашних интересов. Сегодняшние интересы будут реализовываться завтра. Думаю, что большую часть из них на себя возьмет группа. За меньшую пока сложно говорить, потому что на данный момент ничего нет.

— А театр? (Билли играл в спектакле «Король Лир», — прим. ред.)
— Billy’s band не противоречит театру. Вообще мое отношение к театру переживает новый этап. Оно всегда было волнообразным. Сперва я ненавидел театр, мне казалось, что он невероятно далек от жизни, что все на сцене сплошное лицемерие. Еще больше раздражало, что такому количеству народа театр нравится, что они принимают все это за чистую монету. Это было до 26 лет. До того момента, когда Billy’s band сами не стали выступать в театрах.

— Что изменилось?
— Попав в такую благодатную среду, было глупо отказываться от того, что предлагает институт театра. И первое — это сама сцена. Сцена делает из человека артиста; как только он делает шаг на сцену — он становится артистом, как правило, не очень хорошим. Дальше надо просто делать этот шаг как можно чаще и долго следовать этой задаче, чтобы потом хотя бы было не стыдно.

Мне кажется, прежде чем людей загонять в театр, им надо объяснить, что такое художественность, потому что нам, простым пацанам из Купчино, слово «художественность» непонятно. Нам нужны реальные вещи. В общем, у меня был достаточно длинный период увлечения театром. Потом то ли наступило пресыщение, то ли слишком очевидно стало шарлатанство. Сейчас я предпочитаю читать пьесы. Хотите сходить в театр — прочитайте пьесу и постройте ее в своем воображении — будет гораздо продуктивнее, глубже и приятнее.

«Я из тех, кто считает, что артисту не должно быть удобно на сцене».

— То есть для вас театр — это ремесло, а не творчество?
— Это и то, и другое. И так везде. Возьмем, например, музыку. Для того чтобы излагать мысли с помощью музыки, надо изучить этот язык. Это своеобразные шаблоны — паттерны. Но чтобы жонглировать этими паттернами, чтобы брызгать музыкой, необходим скил. У художника, стоящего перед холстом, все должно быть под рукой. Я очень верю в правило 10 тысяч часов.

— А границы у этого холста есть? Или как в фильме «Легенда о пианисте» — это рояль Бога?
— Нам вообще ничего не принадлежит, частная собственность условна, во вселенском смысле, конечно. Поэтому я не активный борец за то, что, если ты скачал трек из интернета, тебе надо куда-то деньги послать, мол, заплатить артисту.

— То есть такое глобальное бессознательное?
— Да. Кто набрал воды из колодца, тот и пьет. Хочешь пить — сходи да набери.

«Мы стремимся к независимости, независимости от окружающего мира. Возможность не фиксировать красоту и быть счастливым и есть независимость».

— Как вы относитесь к тому, что происходит на Украине?
— Просто: война — это плохо. Погибают люди — это плохо. Все вопросы надо решать с помощью диалога. Людям на то язык и дан. Язык дан Богом, а оружие они сделали сами. С вселенской точки зрения это все, конечно, возня: микробы шевелятся и, вроде как, хорошо. Также можно рассматривать это как естественный отбор. Я лично убивать никого бы не стал, стрелять бы тоже не стал. Хотя когда мне было 16 лет, может, я бы и стал стрелять, тогда были абсолютно другие эмоции, в голове вообще все было как-то проще.

— С возрастом все становится сложнее?
— Конечно. С одной стороны кажется, что все становится понятнее, что начинаешь разбираться во всем потихоньку. Но это не так. Простота уходит. Становится все сложнее давать простые ответы. А есть вещи, на которые ответы вообще пропадают. В последнее время мне вообще близка мысль, что нас все время учили сопротивляться — плыть против течения, но, как оказывается, если ты будешь плыть по течению, то есть шанс увидеть гораздо больше в своей жизни и понять. Может быть, мир не агрессивен, может, мы это сами себе придумали? Если ты отдашься миру, то он, наоборот, будет тебе способствовать. Надо только примерно знать свою цель — хотя бы программу на пять лет.

«То, что ты ловишь на своей орбите, крайне сложно перенести в материальное коллективное».

— У нас какая-то философская беседа получается. Это ощущение человека, погруженного в огромный мир, как-то уже проникло в творчество?
— Да, сейчас я вообще стою на пороге некоего прорыва. Как мне сейчас кажется, творчество не должно быть обращено к людям, оно вообще не должно быть обращено. Моя задача сейчас — научиться радоваться неразделенному счастью. Когда ты музицируешь дома, тебе кажется, как здорово получается — надо пойти и всем показать. Но в таком случае ты идешь делиться не красотой, потому что заранее знаешь, что ее ты не донесешь.

Есть такая мысль, что невозможно быть счастливым одному, что, если тебе не с кем разделить свое счастье, то оно неполноценно. Вот для меня это вопрос. Творчество без фиксации возможно. Зачем тратить время на техническую фиксацию прекрасного? Я думаю прийти к тому, чтобы не делать никаких записей. Если я смогу быть счастливым при таком раскладе, то это будет полная победа.

«Я думаю, это интересно, когда зритель видит, как артист борется сам с собой, но это требует сил. Очень много сил…»

— Интересно, а на сцене вы отдаете или получаете?
— Хороший вопрос. Я думаю, из десяти концертов в девяти я отдаю и лишь в одном принимаю. Есть какие-то сугубо удачные концерты, когда ухожу со сцены такой «у-а-а-а-а», весь заряженный энергией. В основном есть ощущение, что работа идет на минус. Я получаю энергию только тогда, когда мне действительно не стыдно за тот пакет, который исходит от нас.

Я очень строго подхожу к тому, что мы играем. Поясню. За 15 лет, скажем, «Оторвемся по-питерски» мы сыграли 1500 раз. Я подсознательно помню каждую секунду этой песни в лучшем ее виде из этой выборки, и как только что-то идет не так, я уже думаю: все, провал. Но тут уже включаются новые ресурсы, чтобы компенсировать только что допущенный огрех.

Вообще лучшие концерты, по свидетельству тех людей, которые за нами наблюдают, — это те, когда все разваливается: шнуры не контачат, струны рвутся, микрофоны отключаются. Это самые удачные концерты, поскольку включаются стратегические резервы, позволяющие самого себя вытаскивать из болота. Но это не ходовой бензин, это запасы. И да, концерт может получиться удачным, но потом остается состояние, близкое к депрессии. Особенно усугубляет депрессию то, что ты сам понимаешь, что это полный провал, а люди вокруг ликуют, и восхищаются, и говорят, что все гениально. В этот момент непонятно, кого хочется разорвать: то ли их всех, то ли себя самого. В частности поэтому возникает желание научиться неразделенному счастью.

«Cо своими авторитетами я бы не хотел выступать вместе — мне было бы стыдно. А с теми, кого я обскакал, мне было бы неинтересно, я бы думал: что я здесь делаю?»

— Что-то новое из музыки вас цепляло за последнее время?
— Наверное, нет. Знаете, каким был путь? Мне казалось раньше, что я люблю джаз. Я ходил на разные джазовые фестивали, чтобы с ним познакомиться, и столкнулся вот с чем: на одном джазовом фестивале я не увидел музыки, которая, как мне кажется, и есть джаз. Это все какие-то эксперименты, электроника, фанк — тогда мы открыли джазовый бар.

И все же, знаете, классический джаз работает. Это в плане музыки. В плане текстов — тоже. Как-то нет никаких откровений. Может, поэтому я и сам давно не пишу. Мне кажется, время стало другое, не то чтобы темы изменились — наверное, способ преподнесения информации должен быть каким-то другим. Тот старый джаз уже слишком стар, а ничего нового, удовлетворительного для себя, я не нашел.

— Что значит, изменилось время? Как поменялось восприятие?
— Я считаю, что все связано с глобальным интернетом. Между теми, кто пользуется интернетом, и теми, кто нет, кажется, образовалась огромная пропасть. Такое ощущение, что те, кто им не пользуется, из XX века откатились в XIX, а те, кто пользуется, — попали в XXI, где вообще ничего не понятно. У этих людей изменился способ получения информации.

Раньше были фундаментальные способы получения информации — учебные заведения, которые давали людям фундаментальные знания. Знания, которые во многом, как это ни парадоксально, тормозили развитие человечества. Дело в том, что они предлагали отталкиваться от шаблонов, часть из которых заведомо ошибочны. Поколение Google мыслит по-другому: когда у них возникает вопрос, они не задают его туда (показывает пальцем вверх), они не прогоняют вопрос через себя — они забивают его в поисковую строку.

Сейчас общество само формирует топ знаний, формируя запросы. Так что в этом смысле интернет — самое демократическое явление, которое у нас осталось. Во всех остальных смыслах демократия вымирает. Грядет что-то новое…

«Нам, простым пацанам из Купчино, слово «художественность» непонятно. Нам нужны реальные вещи».

— Интересно, а кто, по-вашему, «герой нашего времени»?
— Не знаю. Может быть, его и нет. Все представления о герое, которые я знаю, сейчас меняются. Например, как раньше было — все говорили: России нужен сильный и харизматичный лидер, который сможет повести нас за собой. А сейчас возникает вопрос: а нужен ли он нам? Нужен ли человек, который поведет ВСЕХ, КУДА-ТО за собой? Черт его знает. А есть варианты ответов?

— А если попробовать скомпилировать образ?
— Тогда это, скорее, лузерствующий хипстер, мысли которого направлены на добро. Сейчас есть целая прослойка таких хипстеров. Я сейчас говорю не о религиозном добре, не о политическом, а о понятии с претензией на общечеловеческие ценности. При этом эти люди кардинально ничего не меняют в этой жизни, просто делают всякие мелкие няшности. Они сами себе навязывают определенный позитивизм. Не исключаю, что с взрослением их ценности могут поменяться до кардинально противоположных, например, в моем поколении таких не было. Наверное, они и есть герои нашего времени.

«Музыка — это еще один язык. Он тоже может быть красивым и некрасивым, информативным и мусорным. Может быть и матерным».