Спецпроект 66.ru: прокурор на грани репрессии

Им не нужно уметь стрелять из оружия, всегда быть в форме, ходить по баракам, доставать из луж грязи алкоголиков и ловить наркоманов. Они не устраивают стрельбу в ресторанах и не избивают задержанных в отделениях. Они вообще редко становятся героями каких-либо новостей — и положительных, и не очень. Возможно, поэтому большинство жителей страны не понимают, чем на самом деле занимаются прокуроры и зачем они вообще нам нужны.

Прокуроры — самые интеллигентные из российских правоохранителей. Они образованы, хорошо знают законы и умеют ими пользоваться. Осведомлены о достоинствах и недостатках системы, потому что сами являются ее частью. Они — это та вертикаль, без которой государственная правоохранительная система невозможна в принципе. С другой стороны, ничто в российской системе правосудия не способно сдержать их напор. Поэтому хорошая работа прокуратуры пугает не меньше, чем убийца-рецидивист с ножом в руках.

Портал 66.ru решил выяснить, готова ли правоохранительная система стать репрессивным аппаратом и был ли прав норвежский криминалист Нильс Кристи, когда писал о «моральной катастрофе российской судебной системы». Для этого мы встретились с обычным прокурором и попытались понять, может ли он разглядеть в преступнике человека.

Через 15 минут начальнику отдела гособвинителей прокуратуры Свердловской области Татьяне Шавкуновой выступать по делу о взяточничестве бывшего сотрудника Росимущества. В зале уже сидит сам чиновник, Илья Трунилин. Прокурор садится напротив. Все ждут судью.

Около выхода устроилась пожилая, но еще бойкая дама. Ее взгляд направлен вглубь зала, на лице выражение скорби. Когда она узнает, что я журналист, быстро смотрит на сына и строго говорит: «Хоть его не снимайте». При этом наклоняется вперед, как бы заслоняя весь зал от объектива.

Сегодня мы единственные представители СМИ на процессе. На первых заседаниях дело о взяточничестве высокопоставленного чиновника собрало много телекамер. Теперь, когда суд вынес приговор, Трунилин больше никого не интересует. Даже мы здесь потому, что дело ведет Татьяна Шавкунова. И только мама чиновника не пропустила ни одного заседания.

— А на дело мэра Североуральска тоже вы ходите? — обращается к нам Трунилин, мужчина в поношенных джинсах и посеревшем от стирок, когда-то нежно-голубом свитере. — Там кто прокурор?

Увидев гособвинителя, задает ей тот же вопрос. Шавкунова деликатно уходит от ответа. Смущенно смотрит в нашу сторону. Сегодня она должна быть образцово-показательным прокурором — приехали журналисты с камерой, а экс-чиновник со своей детской наивностью и непосредственностью портит всю картинку.

За месяцы заседаний Трунилин настолько привык к прокурору, что теперь не воспринимает его как идейного противника. Сейчас он явно скучает и ищет, с кем можно перекинуться парой слов. Не найдя собеседника, разочарованно вздыхает и погружается в чтение аккуратно разложенных на столе бумаг. В них изложены просьбы, с которыми он собирается обратиться к суду. Его лицо приобретает одухотворенный вид. Нетрудно догадаться: чиновник в который раз репетирует про себя просьбу об отсрочке штрафа.

Появляется судья — невысокий мужчина в черной мантии. Все встают. Трунилин излагает суть дела. Несколько месяцев назад его признали виновным в получении взятки. Суд приговорил чиновника к штрафу в 5 миллионов рублей. Но таких денег у Трунилина нет. Поэтому он просит судью отсрочить исполнение приговора на пять лет.

— Я живу с мамой, она пенсионерка. Семейное положение? Недавно развелся. Работы пока у меня нет. Живу на пенсию матери. Я продал машину, чтобы внести первый взнос, — несмотря на репетиции, что-то пошло не так. Свою речь Трунилин произносит сбивчиво, то и дело путается в словах.

После череды уточняющих вопросов (еще одна необходимая формальность) суд обращается к гособвинителю. Шавкунова не возражает против удовлетворения ходатайства. Тогда судья берет паузу, чтобы принять решение. Мы расходимся — каждый в свою сторону. И я, и гособвинитель, и даже Трунилин — знаем, что суд просьбу удовлетворит.

— Мы более двух месяцев поддерживали обвинение в отношении Трунилина, — объясняет прокурор после заседания, как будто имея в виду весь отдел. На самом деле по Трунилину выступала только Шавкунова. По особо сложным делам поддерживать обвинение могут и два прокурора сразу, но это не тот случай. — Сложились рабочие отношения. Его-то интересовало, что с ним будет, потому спросил по мэру Североуральска. Это то, что его интересует, вот и думает, у кого бы спросить. Почему бы не спросить у меня...

— Несмотря на то, что вы несколько месяцев доказывали его виновность в суде?
— Каждый делает свою работу. Поэтому обижаться на прокурора — неправильное дело, — говорит гособвинитель.

— Вы практически не имеете дела с живым человеком. Вместо него — некая проекция реальности, описанная в документах языком экспертиз и следственных действий. Вы видите в преступнике человека?
— Да. В судебном заседании в первую очередь выясняется вопрос, какова мотивация совершения преступления, что побудило человека переступить закон. У кого-то сложные жизненные обстоятельства. Кто-то выпил… Мы исследуем характеризующий материал на подсудимого, смотрим на условия его проживания, его семью, есть ли у него дети, родители, болеют ли, как у него с жильем, характеристики с места жительства, с работы. В том числе и с учетом этого определяется наказание.

Прокурор упорно использует местоимение «мы», чтобы не говорить конкретно о себе. Выйти за рамки коллективного «мы» кажется почти невозможным. Разговор начинает напоминать обычную ситуацию в суде, где и гособвинитель, и судья отделены от преступника клеткой, томами уголовного дела. Даже сейчас почти инстинктивно прокурор пытается отгородиться. Только вместо клетки в ход идут языковые ресурсы. Примеряет на себя обезличенное «мы», как бронежилет. Я задаю личный вопрос — про жалость. Моя цель — пробить эту стену.

— Вы испытывали жалость хоть к одному из обвиняемых?
— Бывает, конечно. Это человеческий фактор. Все мы люди. Сострадание вызывают те, кого подтолкнули к совершению преступления сложные жизненные условия. Но не когда мать убивает своего ребенка только потому, что он плачет, или ножом режет, потому что хочет отомстить мужу за измену. Как можно относиться к тем людям, которые обманом завладевают квартирами пенсионеров и малообеспеченных граждан, а потом их продают? Когда слышишь, что рассказывают пострадавшие, в каких условиях они находились... Иногда думаешь: вот неужели всем в мире управляют деньги?

Я была уверена, что прокуроры не знают, что такое жалость. Что с реальными человеческими жизнями, о которых, по сути, мало что сказано в папках с уголовными делами, они обращаются, как авторы математических учебников с формулами. Ставят на свое место. Оно строго определено — в первом случае законами математики, во втором — не вполне прописанным, но жестким законом судебной системы. Все обвиняемые должны становиться осужденными и отправляться в камеру, к таким же, как они. Это закономерный результат долгой, рутинной работы многих людей. Все просто. Но тут Шавкунова все же переходит с «официального» на «человеческий»:

— Понимаете, у меня всегда есть противовес, я всегда пытаюсь сопоставить: а что этот человек сделал с потерпевшим, — продолжает Шавкунова.— Какие причины у него были, какая у него была мотивация так поступить. Вот что могло побудить человека изнасиловать ребенка…

Тем временем суд выносит решение. Из зала выходит Трунилин. Он доволен. Увидев прокурора, подходит к нам и рассказывает о результатах.

— Узнали результат заодно, — смеется Шавкунова. На первый взгляд Трунилин кажется безобидным человеком, даже милым. Ребенка не насиловал, у стариков квартиры не отбивал. Но понятно, что прокурору его не жаль. Заслужил — получи. Пусть даже тебе удалось выговорить для себя какие-то послабления — справедливость (на языке прокуроров это синоним закона) все равно торжествует.

— Это было предсказуемо, потому что гособвинитель согласился с его требованиями, — говорю я.
— Он просил по закону, там предусмотрена рассрочка.

— А это правда, что судьи изначально играют на стороне прокурора? Ведь большинство судей — бывшие прокурорские…
— Я бы так не сказала. Существует состязательность сторон, — понять, правда ли прокурор верит в состязательность или мы снова начали играть в «официальный разговор», сложно.

На вопрос о состязательности каждый из участников процесса отвечает по-разному. При этом многие прокуроры признаются, что никакой «состязательности» в большинстве случаев нет. Каждый исполняет свою работу по превращению обвиняемого в осужденного и, как следствие, по искоренению преступности. Есть и другая точка зрения, которой придерживаются некоторые адвокаты — главные оппоненты прокуроров. Состязательность есть, но изначально стороны ставятся в неравное положение. Адвокат ослаблен в 10 раз по отношению к прокурору.

— Как по-вашему, нужно поднимать авторитет прокуратуры в России? Скандальное дело о московских прокурорах и игорном бизнесе до сих пор не забыто.
— Нужно. Но вопрос не только в авторитете. Люди не понимают смысла работы прокуратуры. Многие считают, что мы делаем то же, что и полиция. Они не видят разницы между прокурором, следователем, полицейским, — вопрос о скандальном деле Шавкунова деликатно обходит, обронив, что «ничего об этом не знает».

— Как вы относитесь к суду присяжных?
— Для меня было бы лучше, если бы у нас остался профессиональный суд или тройка судей. Конечно, надо учиться работать и с судом присяжных. По своему опыту я поняла, что наши граждане пока к нему не готовы. Они часто принимают решение, руководствуясь жалостью к подсудимому. Часто людям ничего… непонятно. Проще, наверно, по такому делу, где есть видео. Например, когда удается зафиксировать передачу взятки.

— Вы уже научились нажимать на нужные рычаги, чтобы к вам прислушивались — так же, как к адвокату?
— Я думаю, что да. У нас оправдательных приговоров судом присяжных вынесено очень-очень мало. Сами обвиняемые стали меньше просить суд присяжных.

— Почему?
— Не знаю. Но если в том году у нас было рассмотрено более десяти дел с участием присяжных заседателей, то в этом году — только два.

— Оправдательный приговор для прокурора — сродни ЧП?
— Это ЧП для следователя, не для нас. Они что-то недособирали, не нашли достаточных доказательств, мы не смогли убедить суд…

После небольшой паузы добавляет:
— Хотя для нас это тоже ЧП.

— Когда вы выходите с делом в суд, верите, что обвиняемый действительно виновен?
— Нет, не верю. Окончательно виновность устанавливает суд. Мы исходим из тех доказательств, которые есть в деле. Иногда на заседание приходят люди и кричат из зала: «Да это не он!». Но откуда они могут это знать? Этого никто не знает, только этот человек. Если в рамках дела есть совокупность доказательств того, что обвиняемый совершил преступление, значит, он виновен.

Это ключевая фраза. Прокуроры не пытаются играть в справедливость. Их работа — обвинять. По-человечески, конечно, им бывает кого-то жаль. Но разжалобить прокурора невозможно. Им кажется, что адвокатов, как и их подзащитных, они видят насквозь. Они уверены только в доказательствах вины, потому что именно их собирает следователь. Доказательств невиновности в папках с делом нет и быть не может. Поэтому оправдательный приговор — это ошибка. Хотя каждый из винтиков этой системы — и следователь, и прокурор, как правило, старается показать, что это не так, сделать вид, что все в порядке. Но факт остается фактом: оправдательный приговор ухудшает показатели работы.

При этом в большинстве случаев все же судят тех, кого судить следует, и судят за то, что они действительно совершили (участник банды, на счету которой десятки жизней, «черные риелторы» или педофил, вне сомнения, заслуживают наказания). Периодически в жернова правоохранительной системы попадают и люди, которые не должны сидеть в тюрьме. Здесь мы получаем классическую дилемму: что лучше — оправдать десять виновных или посадить одного невиновного.

Р.S. Больше всего в работе отдела гособвинителей меня удивило полное отсутствие интернета. Если следователи давно «гуглят» фигурантов дел в Сети, используя интернет как один из обязательных способов получения информации, то гособвинителям он оказался ненужным.

— Как же вы без интернета?
— Он нам для работы не нужен.

— А электронная почта? Разве прокурору не нужно знать, что вообще происходит вокруг?
— У нас есть телефон, документы или информацию мы пересылаем по факсу…

После небольшой паузы прокурор все же признается:
— Смотрим что-то дома в Сети, если что-то нужно. А вообще мы работаем над этим… Просим, чтобы сделали интернет.

За несколько дней до новогодних праздников прокуратура Свердловской области разместила на сайте госзакупок заказ на подключение к Сети 24 часа в сутки, 7 дней в неделю, 365 дней в году. Прокуроры потребовали тариф «Безлимитный». Под новшество попали сразу почти 70 адресов в Екатеринбурге и Свердловской области. Оказывается, без интернета сидят не только гособвинители. Таких прокуроров много. Но вот робкие просьбы были услышаны кем-то сверху. Так что скоро наши прокуроры перестанут быть изолированными от внешнего мира. Может, тогда и про «игорное дело» московских прокуроров прочитают.