Екатеринбург с концертом посетила известная группа «Хуун Хуур Ту». Их этно-музыка рождена легендами, в своих работах они используют шаманские инструменты, и их голоса погружают слушателя в мир тувинского горлового пения. Наше общение с руководителем «Хуун Хуур Ту» состоялось в клубе EverJazz. На фоне репетиции музыкантов. В мелодику интервью то и дело вплетались пение музыкантов, звуки музыки и шаманского барабана. Видимо, поэтому интервью получилось несколько магическим.
— Саян, перед тем как прийти на интервью, я читал отзывы о вашей музыке в интернете. И вот что люди пишут: ваша музыка наполнена настолько живыми и понятными эмоциями, от которых народ давным-давно уже отвык. Что вы сами думаете о музыке «Хуун Хуур Ту»?
— Нам всегда оценивать сложно, потому что мы ее любим и уважаем. Нам сложно давать категории, как мы к ней относимся. Могу только сказать, что с большим почтением, глубоким уважением и пытаемся это уважение передать через наши инструменты, голоса. Наша музыка — это как сибирская чистая вода, мы хотим, чтобы наши слушатели насладились этой чистой водой, а не кока-колой. Мы пьем эту воду и хотим поделиться ей с другими.
— Если брать такой образ вашей музыки, то это музыка истоков. Как вы сами пришли к этим истокам?
— Все это с детства. У каждого из нас в семье кто-то пел, играл, поэтому у нас это на слуху уже буквально с младенчества. А потом уже так складывалось, что все это переросло позднее в глубокое увлечение. Сейчас оно профессиональное почти. Мы этим живем, реально просто живем постоянно.
— Для вас это в первую очередь что? Жизнь или работа?
— Эта работа и есть жизнь, жизнь есть работа. Тут уже не мы выбирали, а нас выбрали. Бывает и так.
— Как рождается тувинское горловое пение?
— Так же, как речь: у вас, допустим, поставленная речь, вы же где-то учились этому. И мы точно так же, нам ставила жизнь. Это такая музыкальная культура, она не нотировалась в буквальном смысле веками, она передавалась из уст в уста. Вас же никто ее не учил буквально говорить: «а, б, м, мама, папа…». Вы слышали, повторяли, осознавали эти слова. Так мы слышим, повторяем, осознаем эти звуки, эти эмоции через слова, а потом уже это свое личное самовыражение. У каждого есть собственная структура тела, души, всего. И эта собственная структура должна как-то вибрировать, и поэтому в горловом пении все индивидуалисты в этом смысле. Тут нет деления, как в обычной музыке: тенор, бас, сопрано. Тут весь спектр, без категорий резких. У каждого из нас есть очарование в голосе, у каждого есть прерогатива, у каждого есть особый нравящийся стиль. У него внутри он как-то вибрирует, он его больше чувствует, уважает и отдает этому голосу больше времени.
— Вот есть вы со своими непохожими голосами, есть те, кто в эти голоса погружается на ваших концертах, погружается в вашу музыку. Саян, как вы сами оцениваете свою аудиторию?
— Я с детства любил джаз и вот такого рода музыку, и мне тогда уже казался ажиотаж вокруг таких групп, как Beatles, Rolling Stones чуть странноватым, потому что я слышал музыку чуть поинтереснее. И я всегда как-то думал, что лучше у нашей группы будут 100 понимающих, чувствующих, знающих, чем тысячи. Я говорю об аудитории. И так в жизни складывается, что так и происходит. К нам приходят люди подготовленные, желающие это услышать. Они как раз-таки чувствующие, знающие, с широкими взглядами. Они все приходят с разных стилей, но они приходят к нам на концерт и остаются не разочарованными, это, конечно, импонирует.
— Этно-музыка — это очень серьезный и большой пласт. В России вам достаточно сложно найти конкурентов. Направлений этно-музыки много. Например, возьмем ансамбль народных инструментов «Изумруд». Они вам конкуренты или нет?
— Я не люблю говорить какими-то категориями, тем более о конкуренции, В музыке ее, по сути, нет. Фестивали или конкурсы — они всегда меня раздражали. Кто первый, а кто второй — попахивает уже каким-то шоу-бизнесом. А так, по большому счету, любая музыка, если она трогает музыканта, а потом уже если она трогает еще и зрителей, которые погружаются в нее вместе с музыкантами. Это уже хорошо. Какая тут может быть конкуренция? Они сегодня нас придут послушают, а завтра с тем же удовольствием пойдут и казацкий хор послушают, какой-то церковный хор послушают. Главное, чтобы слушателю нравилось.
— А вам нравятся «Бурановские бабушки»? Это же тоже представители такой этно-музыки. Они пропагандировали всегда свой удмуртский язык в песнях, и тут они внезапно — раз, и оказались в мире попсы. Должны ли люди, которые исполняют свою народную музыку, переходить тонкую грань между чем-то родным и шоу-бизнесом?
— Мне кажется, что у всех должен быть какой-то внутренний тест. Я вот боюсь, что их порвут или разорвут после «Евровидения». Это примерно когда ты не можешь влиять на созданный тобой материал. Вот взяли твой материал и на него наложили «бум-бум-бум, бац-бац-бац» — это уже одно дело. А когда ты сам начинаешь участвовать в этой «бум-бум-бум, бац-бац-бац», ты уже должен сам решать. И мне кажется, что их просто начнут использовать. Вот в чем опасность может быть. Тут же появится безвкусица, критика какая-то.
— И все это может обернуться не тем результатом, на который, может быть, рассчитывали бабушки?
— Как все мы знаем, сахара в одном блюде много не может быть просто, как и соли. Поэтому мера какая-то должна быть.
— В этно-музыке всегда существует какая-то определенная магия. Вот даже вы в своем творчестве используете шаманские инструменты, тот же самый шаманский барабан. Насколько важна для вас магия?
— Музыка — это изначально магия сама по себе. Музыканты — первая категория магов. Сам барабан — он уже исток шаманизма. Ударные все произошли из шаманской магии, из магии ощущения ритма, из магии ритма сердца, из магии всего — ты сам состоишь из магических вибраций. Как ты их выразишь и сможешь ли ты окутать этой магией кого-то рядом и будешь ли ты сам убедителен в этой магии? Если ты будешь убедителен, то любой инструмент магичен, любой голос магичен, все превратится в магию вокруг.
— Были ли в вашей жизни случаи, когда вас приглашали на какой-нибудь шаманский или религиозный ритуал в качестве музыкального сопровождения?
— Нет. Мы просто могли бы сами шаманить, но не видим в этом нужды. Еще давно, на заре наших концертов один наш тувинский музыкант просто показывал какие-то кусочки шаманства с бубном. Но это было давно. А так мы сторонимся этого, мы не хотим мешать музыку и колдовство и делать из себя каких-то шаманов, хотя говорят, наша музыка лечит. Есть традиционная музыка, которую ты слышишь ежедневно. Идет человек в поле, пасет он яков, верблюдов, он для них поет. Где тут шаманство? Шаманство, мне кажется, надо воспринимать через отношение к жизни. Каждый сам по себе уже шаман, этот пастух, он тоже шаман, он обладает животными, все, ему больше ничего не надо. А вечером пришел, спел жене, детям спел, рассказал сказку — это уже традиционная музыка. Мы показываем как раз традиционную музыку на традиционных инструментах, связананную с природой, с отношением к ней.
— А часто вы поете просто так?
— Тувинское горловое пение — это мое настолько, это — как мой рюкзак, который я ношу всегда с собой, я из него вытащил — и все, это мое. Точно так же я из себя вытащил мелодию, что-то спел для себя, меня это успокоило. Это мое, это всегда со мной.
— Часто ли вы в своем творчестве обращаетесь к легендам? Насколько я понимаю, тувинские легенды — это целая культура.
— У нас есть песня «Дети выдр». И есть легенда, что все мы произошли от выдры. Эта песня — своеобразный поиск «прото» всего: протозвуков, протоязыка, отсутствия смыслового значения букв, слова. Это очень интересно, очень трогает.
— Есть ли легенда, в которую вы верите?
— Да, легенда об одном инструменте, который мы используем в своей музыке.
— Как он называется?
— Игил. Это двухструнный смычковый музыкальный инструмент. И в связи с ним есть легенда. Мужчина уходит из дому за дровами. Долго ходил, насобирал дров, но вдруг — гроза, молнии, гром, дождь. Он решил спрятаться от непогоды в пещере. Сидит день, дождь не заканчивается, а дрова лежат все около пещеры, он никуда не может выйти, погода просто невозможная. И вдруг в глубине пещеры он слышит горловое пение. А поверх песни накладывается что -то еще невообразимо красивое и интересное.
Он идет вглубь пещеры, смотрит — около костра сидит мужчина. Он говорит: «Слушай, я знаю горловое пение, это понятно. Но что это за инструмент, который сопровождает твою песню?». Мужчина говорит: «А ты садись, научу. Поиграй просто». Он садится, играет. Играет день, потом выходит из пещеры. Смотрит — топор заржавел, дрова в труху. Он идет домой. Приходит — ничего не узнает, юрты стоят по-другому. Он начинает спрашивать людей: «А где мои родственники? Где все люди?». Они на него смотрят: «А ты кто такой?». Он говорит: «Я тот, такой-то». Они говорят: «Так где ты был столько времени? Твоих родственников уже давно нет, все они уже ушли в мир иной». И вот он с тех пор ходит по земле и говорит: «Игил эйдил», — верните мне родственников. «Игил» — то есть «верни». То есть этот инструмент настолько его оторвал от времени. Он создал пространственно временной континиум.
— А вы когда сами на нем играете, что чувствуете?
— Когда ты на нем занимаешься, часы проходят просто незаметно, просто так вот — просто час, два… Он погружает на самом деле, он делает что-то такое, что внутри у тебя время останавливается каким-то непонятным образом.
— Наверное, на ваших концертах время тоже останавливается?
— Это вы правильно заметили. Как говорил Маугли, мы с тобой одной крови. И один китаец сказал: биологическая память, оказывается, работает, потому что наша аудитория не знает тувинского языка. Но они понимают то, что мы хотим до них донести, и без слов, все это на внутреннем мироощущении, за счет звуков, за счет спектра, который тебя уводит в какие-то времена. Все люди, по большому счету, это скифы.
— А в чем это выражается?
— В ощущении, в любви к коням, в осознании кожи, осознании барабана. Сердце матери — это тоже барабан, все рождены с этим звуком, с этими вибрациями. Они нас объединяют.
