Евгений Ройзман: «Мы в точке невозврата — с полицией не договориться»

Портал 66.ru продолжает разбираться в непростой ситуации, сложившейся вокруг реабилитационных центров фонда «Город без наркотиков». Для этого мы встретились с руководителем отдела по борьбе с организованной преступностью ГУ МВД РФ по Свердловской области и президентом «Города без наркотиков» Евгением Ройзманом.

В опубликованном накануне интервью Константин Строганов рассказал о том, что сейчас бывшие реабилитанты дают показания против «старшин»: якобы в стенах центров наркоманы подвергались физическому насилию. Другие заявляют о том, что фондовцы незаконно лишили их свободы. Добавим, что полицией уже возбуждено два уголовных дела. Сейчас в «Городе без наркотиков» ведет проверку прокуратура.

Мы встретились с руководителем фонда «Город без наркотиков» Евгением Ройзманом, чтобы разобраться, были ли реальные основания для возбуждения уголовных дел или повышенное внимание полиции является следствием старых конфликтов фонда с отдельными представителями правоохранительных органов.

— Проверки фонда — это эхо Сагры, старых конфликтов с начальником свердловской полиции или за этим стоит что-то большее?
— Формальным поводом, чтобы зацепиться за фонд, стала смерть Татьяны Казанцевой. Но конфликт с Бородиным длится давно. Все началось с Сагры, когда Бородин начал врать и когда мне стало ясно, что ему важно только прикрыть себя. До русских мужиков, которые будут сидеть, ему дела нет. Когда я это понял, мне стало по-настоящему страшно. Он говорит: «Жень, да что ты, там пьяная драка. Мужики пьяные, напились, подрались». Я говорю: «Еще чего! Там все трезвые были». Он говорит: «Да, Женя, ладно. Ну что ты будешь?». И все. Естественно, мы передавили эту ситуацию. Конфликт продолжился, когда я увидел, что эта московская банда начала заниматься поборами. Мы в своем городе к милиции относились с уважением. Такого не видели никогда.

— Может, сейчас можно попробовать договориться и работать вместе, а не друг против друга?
— После Сагры уже какая-то точка невозврата. Да и о чем договариваться? О том, что мы будем работать? Об этом мы с Бородиным договаривались давно, но они не работают. У меня были с ним совершенно нормальные отношения. Я звонил Бородину в любой ситуации. Теперь мы — единственные, кто не дает им здесь получать с коммерсантов, обкладывать данью рынки, спа-салоны. Единственные, кто сопротивляется. По моему заявлению возбуждено уголовное дело. Сегодня стало известно о возбуждении еще одного уголовного дела, прошли обыски в УВД города. Они-то думали, что все будет тихо…

— Почему вы не впустили комиссию в женский центр? Опасались провокаций?
— Я этих людей очень хорошо знаю. Там был Строганов. Он пришел сюда с командой москвичей. Его люди опрашивали наркоторговцев и просили писать заявления на фонд. Задержанных наркоторговцев опрашивали! Какое у меня к этим людям доверие может быть?

— Сам Строганов говорит, что, если бы его сотрудников пустили в женский центр, то все закончилось бы банальной проверкой.
— Что касается «ничего бы не было»… Это я вам скажу как человек, который больше знает. В свое время у них была задача занести килограмм героина. Он хранился в кабинете на Фрунзе, 74. Назир Салимов принес сюда 400 грамм героина и спрятал. Умный Серега Щипачев нашел и смыл в унитаз. На следующий день к нам пришли с обыском. Искали героин. В свое время УБОПовцы труп хотели за забор реабилитационного центра закинуть. Просто начался скандал, и у них не получилось. Тогда около дверей женского мы сказали: есть основания — никаких проблем, заходите. Нет оснований — не хрен делать.

— Почему тогда позволили им зайти в детское и мужское отделение? Если бы хотели подбросить, то подбросили бы там.
— Потому что там никого не было. А на женский приехала Настя Удеревская — и все, у них уже не получилось. Они говорят: «Расписку дайте, что вы не против». Им ответили: «Здесь все против. Если есть основания — заходите».

— С чего вы взяли, что женский хотели брать штурмом?
— Я там был от начала и до конца. Мы получали информацию в режиме онлайн. И когда они поехали на пяти машинах и двух патрульках, то мы знали, куда и зачем они едут. Под нашими дверями стояли ГНРовцы. Штурм должен был быть, они должны были заходить на Белоярку. Но пошла очень серьезная волна, все это подхватили СМИ. А еще скоррелировали очень удачно. 22 июня ровно в 4 часа. И они снялись в последний момент.

— То есть несколько машин просто не доехали?
— Отбой они получили в последний момент, когда туда начали стягиваться люди и пошла волна по СМИ. Я знал, что сейчас будет происходить. Я понимал этот сценарий.

— Сейчас бывшие реабилитанты дают показания, по которым уже возбудили два уголовных дела.
— Это наркоманы. Если они попадают в руки полиции, они дают любые показания. А вот эти, особенно московские, не стесняются ничего. Они и героин дадут наркоману. Так было в 2003 году, когда они заставляли девочек давать показания против фонда. 20 девчонок держали у себя под лестницей в УБОПе. Им что? Пока наркоманы будут нужны операм, они будут бегать им за наркотиками, будут выполнять все их прихоти. А потом плюнут, забудут, выкинут на улицы, как и было в тот раз, когда куча девок погибла. Очень интересная ситуация с тем алкоголиком, который написал на нас заявление. Ему 40 лет, он врач, у него мать — врач. И она его тянула всю жизнь. Он пил, когда ему нужны были деньги, выкручивал ей руки, чтобы не оставалось синяков. Так ей даже пальцы сломал. Его привезла мать, но он сам написал, что находится добровольно. Сейчас они возбудили дело по незаконному удержанию.

— Если будет разбирательство, вы не боитесь, что ваши сотрудники пойдут под суд?
— Я думаю, что не будет ни одного дела по побоям. В 2003 году при мне их было единоразово 23. Тогда они вывезли от нас девчонок, и те написали заявления. Их всех высадили на пресс-конференции. Они были вот такие розовые, толстенькие, довольные. Нам просто повезло, что в то время у нас Мерзлякова бывала каждую неделю, что было много других свидетелей. В результате все уголовные дела были тихо закрыты через четыре года. За отсутствием состава преступления. После этого из 40 девчонок сумели найти только 8. У остальных судьба сложилась так: кто-то сидел, кто-то кололся, кто-то умер.

— Что сейчас с теми, кто ушел из фонда после визитов полиции?
— Одна сейчас лежит в реанимации: пришла домой и сразу упоролась. По парням — один в реанимации лежит, другой изувечил собственную мать, сумку забрал, деньги. Пошел колоться… Я бы не стал нарушать реабилитацию, потому что мне люди дороже.

— Почему нарушили?
— Здесь стало понятно: есть угроза существованию фонда. Я приехал на Изоплит сам. Вывели всех, сто с лишним человек. Я говорю: «Парни, вот сейчас слушайте меня внимательно. Сейчас у вас есть возможность использовать свой шанс. Я вам его даю. Вы сейчас можете принять решение, которое определит вашу дальнейшую судьбу. Каждый, кто хочет остаться, — останьтесь. Каждый, кто хочет уйти, — уйдите. В судьбе каждого, кто останется, я буду принимать личное участие. Кто уйдет — никаких претензий». Из 100 вышло 20 человек. Я говорю: «Подумайте еще раз, кто хочет уйти, и уходите». К ним подошел старший и говорит: «Вы сейчас уйдете, одна половина из вас сядет, другая половина сдохнет». И он прав, потому что это так и будет. Потом я поехал на Белоярку. Сказал то же самое. Потом поехал на женский. Там все было драматично. «Девочки, вы куда? Девочки, у нас же выпуск! Девочки, но мы же репетировали! А как мы будем выступать?» Друг за друга цепляются. Слезы, вопли. На 30 июня мы намечали первый выпуск. 10 человек на выпуск попадало. И они все ушли. Прятались, по лесу шли, бежали. Маленкин вызывал родителей и такси. Их забирали. Других перехватывали. Везли в УБОП, заставляли давать показания.

— Вы писали, что 12 человек все же вернулись.
— Они сейчас плачут и рыдают, говорят: «Ребята, простите, мы на вас давали показания. Вы нас простите, нас заставляли». Мы простили. Но если их дернут еще раз, они снова на нас дадут показания. А потом они снова придут и попросят прощения. Их дернут — они снова дадут показания.

— В деле есть еще и материальная составляющая. Пребывание в фонде оплачивается родителями реабилитантов. И полиция это тоже учитывает.
— 200 человек по 8 тысяч рублей. Ага! Это только в месяц, а если в год? А фонд существует 12 лет. Вот как они считают. И у них получаются космические цифры. И там начинают сходить с ума. На самом деле те, кто могут, платят 8 тысяч рублей в месяц. Но для примера просто один раз попробуйте взрослого мужика прокормить на 8 тысяч рублей в месяц, чтобы платить еще все аренды, коммуналку, тепло… Кроме этого, у нас большое количество бесплатных. Если у родителей нет денег, мы говорим: «Давайте без денег». Это же москвичи, они все деньгами меряют, здесь же не так. Сейчас вон пришли прокуратура, юстиция. Будут цепляться за каждую букву, за каждую закорючку. Прошел слух, что у нас хотят забрать это помещение. Это огромная серверная, здесь хранятся все базы данных, здесь невероятный объем информации…Сейчас подготовились к обыскам. Они же каждый раз бросаются у нас базы изымать.

— Как будет развиваться ситуации дальше? По сценарию 2003 года?
— Полиция сейчас навозбуждает кучу мелких уголовных дел: побои, которых не было, которые нигде не зафиксированы. Незаконные удержания. Потом это все потихонечку забуксует, заглохнет. Все это будет пылиться, потом все бесславно закончится, как уже было.

— Зачем полиции это нужно?
— Большую роль здесь играют личные амбиции. Зачем это нужно Пономареву — непонятно. Это вообще не его уровень. Только личные амбиции. В том, что касается Бородина… Мы отравили ему существование здесь.

— Сейчас вы продолжаете брать в центр реабилитантов?
— Какое-то время мы не брали, но недавно начали брать снова, потому что люди идут и идут. Сейчас будем очень долго, нудно смотреть. Брать на реабилитацию только тех, кто по нам потом не ударит. Вот приехал парень из Малоярославца. Я пришел с ним разговаривать. Спрашиваю: «Ты сам хочешь?». Он говорит: «Да». Сняли его на камеру, сняли родителей. Все, он заезжает к нам. Но когда к нему придут, я не знаю, что он скажет. У наркоманов же — у каждого история. У одной нашей девчонки условный срок. Ее просто за ухо сейчас возьмут и скажут: «Ты что? Хочешь сесть?». Она скажет: «Не хочу». Скажут: «Пиши», — и она будет писать. Ей пофиг, она наркоманка. И здесь то же самое. Это сумасшедший риск. Но больше идти им некуда. У нас первые выпуски до сих пор не колются! Вы посмотрите реабилитационный центр, там около 300 человек. Многие не колются уже около года, остальные не будут колоться год. Ну, покажите больше кто-нибудь хоть раз. И никто не покажет. Если я объявлю общий сбор, просто по реабилитантам, чтобы обзвонить всех по базам данных родителей, мы здесь соберем тысячу человек.

— И эта тысяча может выйти на улицы поддерживать вас?
— Возможность многолюдного митинга всегда остается. Когда люди были возмущены ситуацией в Сагре и были готовы выходить на улицу, мне стоило огромного труда их удержать. Потом прилетел Бастрыкин и начал по-нормальному проводить расследование. В результате банду-то обезвредили. Правда, убежал организатор Магомед Беков, но его отпустили именно в ГУ МВД Свердловской области. Но я думаю, что власть слышит и власть понимает.

— Вы говорите, что одна из причин прессования фонда — это личные амбиции. Может ли быть причиной сам Ройзман, непредсказуемый человек, у которого на все есть свое мнение?
— Они вынуждены со мной считаться, но им это делать, конечно, неохота. Но я не просто Женя Ройзман, я здесь родился и вырос, я житель этого города. У меня может быть свое мнение. Мне не нравится то, что происходит в стране, но я не могу изменить систему. Но я могу… Я могу не уподобляться сам, раз. А второе — я оставляю за собой право говорить то, что я думаю, и делать то, что я считаю нужным. На этом и стоим.