Хесус Паломино говорит, что его работу сложно описать словами. Для того чтобы понять, о чем речь, нужно приехать на Ирбитский мотоциклетный завод, где появится его инсталляция, забыть все то, что вы знали раньше, и позволить себе закутаться, как в теплый свитер, в тонкое облако из звуков и кадров, записанных где-то в окрестностях поселка Калач. Что произойдет с вами после этого — не знает даже автор. Но очень надеется, что вы сами ему всё расскажете. Художник обещает сопровождать инсталляцию во время Уральской биеннале, на каком заводе она бы ни оказалась. Мы встретились с Хесусом Паломино за несколько дней до завершения работы и спросили, зачем уральским рабочим, собирающим мотоциклы или кующим металл в душных цехах, восемь часов слушать шелест листьев и лай собаки.
 |
|---|
| Хесус Паломино приехал в Алапаевск в июле. Его экспедиция длилась три дня. За это время художник вместе с профессиональным звукорежиссером записал восьмичасовой аудиофайл в окрестностях Калача. Сейчас Хесус работает над видео, которое должно объяснить, как делался проект. Найти подробное описание работы «Звуки Калача для горожан», написанное Хесусом Паломино, можно в блоге ГЦСИ. |
— Из чего состоят звуки российской глубинки?
— Звук Калача очень хрупкий. У кого-то это может вызвать большое разочарование. Кто-то скажет: «Что это такое? За восемь часов три собаки полаяли, две мухи пролетели». Это может быть не совсем понятно, но тем не менее это звук среды. Весь процесс для меня — это метафора того, как создается символическая ценность искусства. Наша команда доехала до последней станции, до той точки, где обрывается человеческая активность на Урале. Дальше дороги нет, поэтому вы не сможете проехать даже на машине. Именно здесь, в этом поселке, я и записал звук. На фабрики я привез его тем же путем — по узкоколейке. Вся идея строится на контрасте. Вот звуки фабрики, а вот — звуки природы, записанные на цифровое оборудование. Пока мы не знаем, что получится. Будет это интересно или, может быть, глупо?
— Когда я прочитала описание проекта, то решила, что вы задумали доставить на фабрику кусочек природы как некоего утраченного рая. Узкоколейная дорога здесь — своеобразный мост между прошлым и настоящим, в этом смысле она обретает чуть ли не сакральное значение. Во всяком случае для местных жителей. В общем, красивая концепция, которой вы не воспользовались. Почему?
— Мне нравится думать, что я занимаюсь тем, что произвожу знаки. Знаки визуальные, аудиальные, движущиеся (кино). Мы, люди, думаем с помощью знаков. Поэтому я предпочитаю быть более поверхностным. Мой проект, скорее, показывает упадок Калача. Это место, где 40 домов, но половина из них — заброшены. В поселке живут 15 человек, и будущее этого места неизвестно. Хотя раньше там жило много людей, была своя почта, магазины, жизнь… Сейчас это место как бы и умирает, и живет одновременно. Оно борется за выживание, как и сам поезд, едущий по узкоколейке. Поэтому мой проект, скорее, о реальности жизни и реальности выживания.
— На какой вопрос вы хотели ответить этим проектом?
— Для меня это ответ на вопрос, что вообще делают художники, чем они занимаются, что делают поэты или музыканты… Ну, например, поэт создает нечто простое и сложное одновременно. Сидя в замкнутом пространстве, он способен написать стихотворение, которое изменит историю языка всей страны. Как, например, Иосиф Бродский. Он считал, что поэзия — это одно из самых богатых и наивысших выражений человеческого духа. Поэтому даже что-то хрупкое, как стихотворение, звук, видео, картина, может создать удивительный художественный образ общества и языка. Своей работой я не хочу зародить в зрителях что-то определенное. У меня нет какого-то сообщения, которое я хочу передать им.
 |
|---|
| Первыми зрителями инсталляции станут рабочие уральских заводов. За их реакцией Хесус будет наблюдать лично. |
— Где появится инсталляция?
— Мы планируем показать инсталляцию на нескольких предприятиях, одно из которых — это Ирбитский мотоциклетный завод. Мы разместим колонки в сборочном цехе, где они окажутся соседями новых мотоциклов. Сами мотоциклы «Урал» уникальны и интересны своим дизайном. В этом цехе сосредоточены разные шумы — много стука, тарахтения, ветер шумит при обкатке… Посмотрим, смогут ли звуки Калача добавить что-то звукам этого зала.
— Вы лично будете наблюдать за реакцией зрителей?
— Да, конечно, все время.
— Вы записали не только звук, но и видео, и текст, которые объясняют, как был сделан проект. Для вас вообще важно быть понятым зрителем?
— Если у меня получится произвести такие знаки, которые вызовут отклик, — это то, что мне нужно. Я рассчитываю на определенный эстетический эффект. Какой именно — сейчас я знать не могу.
— Вы готовы к тому, что многие просто не поймут, «что хотел сказать автор»?
— Возможно, я привезу с фабрик разочарование. В сознании каждого человека есть четкий образ того, как должна звучать природа. А то, что мы предлагаем, — это прямая, непосредственная запись природы в течение восьми часов, в которой почти нет обработки. Всё вживую. То есть там нет ничего такого, что бы цепляло слух. Это довольно разочаровывающее аудио. Ничего сверхъестественного! Лучший способ понять что-то — это увидеть, как это было сделано. Для этого у нас есть фильм. Но этот фильм — это не что-то вторичное, объясняющее. Это тоже часть произведения, такая же важная, как и звук.
 |
|---|
| Хесус Паломино хочет понять, как современный человек воспринимает природу. |
— Современное искусство сегодня рассчитано на интеллектуальную элиту — ту часть общества, которая задает вопросы и ищет на них ответы. Вы же решили сделать участниками инсталляции рабочих завода, которые, вполне возможно, современным искусством никогда не интересовались или не воспринимали его как искусство. В этом смысле результат непредсказуем и даже немного пугает.
— Понятно, что есть огромный международный рынок искусства, который создает много миллионов евро, долларов, рублей в год. И есть элита, которая это искусство потребляет, будто это что-то, что продается на рынке. В результате мы слышим новости о том, что какой-то коллекционер купил «Подсолнухи» Ван Гога за 5 млрд долларов. Я не чужд этому, но особо в этом не участвую. Есть много других способов заниматься искусством. Уральская биеннале предлагает такой способ производить искусство, который близок мне. Потому что я не создаю объект, а даю людям возможность приобрести эстетический опыт.
То искусство, которым я занимаюсь, близко к тому, что называется «искусством в публичных пространствах» или «искусством участия». Поэтому просто сделав фотографию, мой проект не объяснить. Для того чтобы объяснить его, нужно прочитать какой-то текст. Но в то же время я нахожусь в среде, которую можно назвать «производство искусства». В этом смысле нет никакой разницы между мной и Дэмианом Хёрстом. Единственная разница — текущий счет и популярность. Но теоретически мы могли бы оказаться приглашенными на один и тот же ивент, будь то Стамбульская биеннале или биеннале в Дакаре.
 |
|---|
| Художник не исключает, что у многих его проект может вызвать разочарование: у каждого свое представление о том, как звучит лес. «Пока мы не знаем, что получится. Будет это интересно или, может быть, глупо?» |
— В каком направлении будет двигаться современное искусство?
— Это может быть все что угодно. Я думаю, всё дело в экономическом, социальном капитале каждой страны. В какой-то момент всё начинает бурлить, выплескиваться наружу и затрагивать другие страны. В качестве примера можно привести современный Нью-Йорк или Советский Союз постреволюционного периода. То, что было создано там, потекло в разные уголки планеты и заполонило собой всё. Сейчас я даже не знаю, где это место.
