Мара: «Сейчас пришло время для песни «Я голосую за мэра-гея»

Время секса прошло, настало время подумать. И это все о ней, о Маре. О песнях, музыке, словах и состоянии души мы поговорили с ней после концерта, который прошел в «Телеклубе».

— Мара, как вы сами оцениваете альбом, который должен выйти в самое ближайшее время? Как воспринимала его публика в Москве, Питере и в Екатеринбурге?
— Очень хорошо, что мы сыграли эти два концерта и третий отыграли перед непосредственно финальной стадией альбома. Во время концертов моментально нашлись слабые какие-то точки или, наоборот, что-то новое, абсолютно интересное, и мы это тут же привнесли в студию. И я понимаю, что такой подход очень нам интересен, потому что все предыдущие работы были другие. Сначала ты работаешь в студии, потом ты выходишь с этим к людям. А когда делаешь параллельно работу, получаются совершенно непредсказуемые штуки, которые, действительно, просто здорово, что их можно прямо сразу взять и не упустить.

Мне понравилась реакция людей, я даже ожидала более слушательскую реакцию, то есть когда люди стоят и слушают, но они как-то очень быстро включались и практически начинали даже подпевать песни, которые они слышали впервые в жизни. И это, конечно, очень здорово. Я довольна. Я довольна реакцией поклонников, реакцией людей.

— Первый сингл у вас уже выпущен — это песня «Лотосы». Определились вы уже со вторым синглом? Во всяком случае, я знаю, что песня «Я голосую за мэра-гея» уже заявляется как сингл.

— Дело не в подсчете. Мне что-то подсказывает, что — да, следующим синглом. По крайней мере внутренне вот такое ощущение есть.

— В связи с чем родилась идея написать такую вот песню?
— Ну, в связи с тем, что мы живем в этой стране и видим, и слышим, и понимаем, что вокруг происходит, и отчасти это даже не какое-то сознательное решение — «а возьму-ка я сейчас и напишу к 4 декабря». Потому что честно и откровенно.

Это очень здорово. Вы, ребята, все делаете как раз так, как мне и надо. Значит, время этой песни пришло. И тогда у нее появилась помимо припева вся куплетная структура, и она тут же была отдана вам, отдана людям. Вот моментально, очень быстро!

— А реакция на нее?
— Ну, реакция, мне кажется, неоднозначная. Конечно, не большинство, а какое-то количество людей, шовинистически настроенные или как-то вообще морально зажато настроенные, они, конечно, могут и не понять, что это песня очень ироничная и здесь главное — это образ. И это образ, который чему-то противопоставляется, тому, что есть. Там настолько, как мне кажется, животрепещущие и яркие образы. Конечно, кто-то может это воспринимать абсолютно серьезно, что за мэра-гея — значит за мэра-гея, за президента-женщину — значит за президента-женщину; но я, безусловно, все это еще и противопоставляю тому, что мы имеем. Все то, что я говорю.

— По ощущениям, как мне изначально казалось, Мара была в ранних работах более бунтарская. На сцене, да и в жизни. Сейчас мне кажется, что бунтаризм переходит как-то в формат песен, и, соответственно, у вас образ изменился. С чем связаны такие трансформации? И как вы сами себя ощущаете в своих песнях?
— Ну, люди же растут, взрослеют, из подростка превращаются в женщину. Ну, то есть это же нормально совершенно — перетекание энергии из одного состояния в другое, из какого-то раннего, пубертатного периода, когда тебя интересует только секс, в состояние, когда ты этой энергией управляешь, и то состояние, когда ты выходишь на совершенно другой уровень. Ну, мне кажется, это, конечно, все отражается в песнях, и моих, и в принципе большого количества других людей, которые пишут песни.

— Как вы сейчас пользуетесь своим состоянием? Кто такая Мара сегодня?
— Прямо сейчас я, наверное, человек, который 24 часа сидит в студии. Вот прямо сейчас это самая четкая характеристика. И периодически делает себе выходной — играет концерты. Таким образом вот, наверное, на данный момент жизни.

— Вы много путешествуете, бывали во многих городах России, за границей, какая вам страна ближе по духу?

— Я пока не все еще объехала, не могу сказать, что мне прямо так ближе,

— Ну тогда какая наиболее вам нравится? Пока, на данный момент.
— Гиперборея. Это наше последнее путешествие в Арктику, это, конечно, непередаваемое состояние, когда мы действительно на одной из крайних северных точек России побывали. Выше Мурманска, полуостров Рыбачий, самая его северная точка.

Мы вернулись оттуда, и на следующий же день я проснулась и написала песню «Арктика». Такое бывает крайне редко и, мне кажется, в этой песне чувствуется сила нашего Севера, нашего Заполярья. Нашего очень загадочного, очень странного, очень нетронутого края. Там это все есть.

— Вы на себе почувствовали эти потоки?
— Очень сильно. Мы там ночевали, мы приехали на полуостров на джипе, там никого не было, мы прямо в машине ночевали. Ну, это непередаваемо. Во-первых, конечно, 2 часа всего сумерки, все остальное время светит солнце: в 2 часа ночи и в 6 утра, и в 4 утра оно уже есть, то есть такой псевдозакат с 2 до 4, такой легкий. Морошковые поля. Но самое главное — ты смотришь вдаль — Ледовитый океан. Ты понимаешь, что ты, во-первых, стоишь на Ледовитом океане, ногами, да — 6 градусов вода, холодно, но ты в нем стоишь, и дальше — ничего нет! Все, Полюс. Ну, нет ничего. И дует такой ветер, мозги выдувает прямо конкретно, что ты понимаешь: вот это земля!.. Вот если здесь люди живут, какие-то полярники, это реально герои, потому что нереальные для жизни условия. Летом — мы были в августе — в пуховиках там стоят и мерзнут. Чего же там зимой?

— А какая температура там была?
— Ну, ночью где-то градусов 5. Днем там прогревалось градусов до 15, и это было теплое, хорошее лето. Очень теплое, нам сказали, сухое и хорошее, повезло с погодой.

— У вас все песни так или иначе отражают какие-то события. Есть песня «Самолеты», которая ассоциируется, как правило, с 11 сентября. Есть песня «Япония» про землетрясения. А про какие-то российские катаклизмы — они менее интересны?
— «Самолеты» — это тоже про российские катаклизмы, там фигурирует подлодка «Курск» очень активно. «Япония» — это в первую очередь про Россию песня. Опять же надо все песни рассматривать как некий набор образов, которые позволяют в разных географических точках их обнаружить, но они точно так же легко применимы к нашей стране.

И люди, естественно, понимали все, они поняли полностью, что эта песня про них, что каждая строчка там про них. А сейчас я пою вообще «молитесь за своих родных, молитесь за свою страну». Это как с песней про мэра-гея. Очень много людей, к сожалению, очень прямолинейно, очень поверхностно на все смотрят. И песню «Япония» восприняли так же, хотя, конечно же, она не про японцев. Но мы-то с вами понимаем, про что она еще.

— У Юрия Шевчука есть песня «Вороны», там он рассказывает о смерти своей жены. После этой песни зрители благодарили его и писали: «Спасибо за то, что поделились своей болью». У вас тоже есть достаточно откровенные песни, например, «Хочешь». Вас благодарили когда-нибудь за то, что вы так откровенно со своими зрителями, и сложно ли вам дается вот такая откровенность?
— Ну, я, во-первых, откровенна, честно говоря, не со зрителями, а с самой собой в первую очередь; а уж если я решаюсь вынести на всеобщее обозрение, то я это не расцениваю как какой-то эксгибиционизм, что мне надо обязательно поделиться своей болью.

Если кто-то, какой-то слушатель воспринимает как то, что это я делюсь своей болью, ну, значит, у человека просто такое восприятие. Оно тоже имеет право на существование, но это иногда не значит, что я делюсь своей болью. Иногда значит, что это вы так воспринимаете.

— Мы разобрались с тем, что песня «Япония» не совсем о Японии, но мне интересно, были какие-то отзывы именно от людей, которые живут там.
— Были. Были. Японцы и не японцы... Японцы как-то связывались с нами, и были русские люди, которые живут в Японии, которые там писали какие-то комментарии — я уж не помню, где, может, в социальных сетях — что их очень сильно это тронуло и они даже не ожидали таких реакций со стороны людей, живущих так далеко в России. Японцы — у нас есть знакомые японцы — они очень закрытые люди, очень. Они как раз из категории людей, которые вообще никогда не делятся своими проблемами с другими. Они считают, что это их проблема и решать ее должны только они, поэтому они не пускают никого, ни с кем об этом не разговаривают и, по большому счету, им даже не нужно, чтобы кто-то их жалел. Но если сами японцы говорят: «О, нас это тронуло», то, наверное, их это действительно тронуло.

— Вы говорили о записи с симфоническим оркестром. Как вам этот опыт, собираетесь ли в дальнейшем тоже работать с симфоническим оркестром, записывать?
— В альбоме будет еще одна песня, которая войдет в пластинку, которую не будем мы играть на концерте, потому что она исключительно скрипично-виолончельная, скорее всего, будет, ну, может быть, с гитарой еще.

— Ну, то есть криво даже не с точки зрения ритмической, хотя она у них тоже есть, но с точки зрения интонирования. Очень тяжело получить качественный звук, чтобы он никуда не вылезал. В концертных-то условиях нормально, а вот в студийных сразу все слышишь, что... мда... Поэтому мы сейчас скрупулезно относимся к выбору людей, которые будут непосредственно в студии реализовывать этот трек последний. Скорее всего, будем писать с молодым поколением. Мы поняли, что вот эти ребята, даже альтисты, виолончелисты, которым лет по 20, вот они — другие. Им бутылка водки не нужна. Будущее как раз за такими молодыми.