Митрополит Кирилл: «В мире скопилось много зла, но каждый продолжает думать лишь о себе»

Митрополит Екатеринбургский и Верхотурский Кирилл объясняет, в чем смысл поста, что может остановить братоубийственную войну, как противостоять тотальному напряжению в обществе, о чем Церковь должна договариваться с властью и почему православные молчат о добрых делах.

С владыкой Кириллом мы столкнулись в зале вылета аэропорта Домодедово. Он, как и я, возвращался из командировки. Экономклассом. Место 14-А. Разговорились в очереди на посадку. Светская беседа — обсудили пару новостей, немного юмора, чуть политики, погоды… Я попросил о более подробной беседе по прилете. Он согласился, но сослался на график. «О чем говорить будем?» — спросил. «Да о чем угодно. Мы же ни разу ни о чем не разговаривали с вами», — ответил я. «Давайте тогда о посте, о молитве, о Пасхе», — предложил митрополит.

Окно в графике нашлось быстро. Мы встретились после открытия «Школы звонарей» при главной колокольне Екатеринбурга, ушли разговаривать на балкон-клирос, где обычно поет хор «Большого Златоуста». Но общаться исключительно на духовные темы не получилось, несмотря на атмосферу и сопровождавший интервью звон колоколов.

— По себе знаю, что неделя перед Пасхой — самая тяжелая. Не потому что хочется есть. Что-то странное начинает происходить внутри: гнев, гордыня лезут наружу. На простую психологию это списать нельзя. На мистику — как-то не хочется. Вы можете объяснить, что происходит с людьми в Страстную седмицу?
— Это особые дни, напряжение духовных сил. Человек готовит себя к великому таинству. И дело не в том, что подходят к концу 40 дней, в которые все привыкли соблюдать пост. Главное — что ты все это время молился (по крайней мере пытался это делать), что у тебя был духовный порыв. К Страстной седмице ты уже сосредоточен. Ты сопереживаешь, постигаешь глубь Божьей любви, которая ко всем нам сегодня простирается. Нам ведь трудно представить, чтобы Бог, творец этого мира и человека, принес себя в жертву.

— Я не чувствую в эту неделю ни примирения с собой, ни с окружающим миром. Конфликт, соперничество, реваншизм, никакой благодати.

— Можно понять… Ты идешь по улицам города в Страстную седмицу, готовясь ступать вместе с Христом на Голгофу, распинаться вместе с ним, сострадать ему. В то же время на улице играет музыка, кто-то радуется, кто-то шашлыки жарит. Слабого человека, конечно, это может раздражать. Но есть люди, которые вообще всего этого не видят. Они живут внутренней жизнью. Они настолько сосредоточены, что могут даже не заметить негатива, конфликта…

Суть поста в том, чтобы человек победил себя. Попытался. Чтобы он одержал маленькую победу над своей плотью. Если он сможет контролировать свои не всегда нужные потребности, значит у него есть сила духа.

Старые люди раньше к этому времени очень трепетно относились. Моя мама, например, всегда старалась брать отпуск. Еще раньше люди из храмов практически не уходили на этой неделе. Они молились, молились, как бы оставляли себя крестной жертве Спасителя. Так Пасха встречается совсем по-иному. А когда ты то постился, то нарушал, суетился и с таким хаосом в душе р-р-раз — прибежал к Пасхе, ночь отстоял, думаешь: «О, какая служба тяжелая, долго как!» Где тут духовный подвиг, испытание, преодоление себя?

— Вам не кажется, что в Екатеринбурге, на Урале в эту неделю происходит как-то много зла? Люди напряженные, даже если не постятся.
— Люди сейчас вообще напряженные. У них большие проблемы. Проблемы выживания. Мы расслабились очень сильно, и сегодня нас жизнь обязывает взять себя в руки. А это же труд. Кого-то на работе сократили, у кого-то зарплата маленькая. Все подорожало. Если раньше ты кормил свою семью, условно говоря, на 30 тысяч рублей, то сегодня уже этих денег не хватает. Покупательная способность снизилась на четверть. Но внутренне сосредотачиваться на этом, я думаю, неправильно.

В мире действительно накопилось много зла, и оно приобретает активные формы. Мы живем в постоянном напряжении уже второй год. Конфликт на Украине. Ситуация накаляется. Мы, конечно, каждый день читаем особую молитву о мире на Украине. Там воюют, здесь непримиримость. Это и после Пасхи не пройдет. Человек не работает над собой. Человек думает только о себе. От этого образуется пустота. Понимаете, как только мы перестаем служить кому-то, помогать, участвовать, жертвовать собой, зла становится больше. Его порождает равнодушие.

— Вы коснулись темы Украины. Несколько дней назад отца Владимира разрешили к служению. На мой взгляд, это тонкий политический ход. Публично осудили священника Владимира Зайцева и потом простили. Причем в пресс-релизе Епархии была довольно интересная формулировка: «по результатам покаяния».
— Формулировки формулировками, а жизнь жизнью. Отец Владимир — хороший человек. Я его искренне уважаю и люблю. Он умный и неравнодушный, он настоящий. Но это не значит, что человек не совершает ошибок. Призывая к воинственным действиям, он не учитывает, что каждое слово отзывается за сотни и тысячи километров. А у нас на Украине — больше 13 тысяч приходов. И каждое его слово будет бить в буквальном смысле в священников, мирян, которые там живут. Не он здесь будет за них отвечать, а они — там.

Отец Владимир Зайцев, по словам владыки Кирилла, покаялся, и причин не пускать «священника уральских добровольцев» к прихожанам больше не осталось.

— Вы не говорите о войне. Есть ощущение, что позиция Церкви в том, что ее там нет. Междоусобица, не более. Говоря, «бейте фашистскую мразь», отец Владимир повторял слова священников, благословлявших русских в Великую Отечественную войну. Получается, он встал на сторону своего народа и против агрессоров.
— Сперва о войне. Она есть, на Украине идет большое гражданское противостояние. Как это иначе назовешь, если не войной? Люди одной веры, одной крови убивают друг друга. Но вы не услышите ни от одного высокого церковного человека заявлений, подобных тем, что позволил себе отец Владимир. Нельзя подливать масла в огонь братоубийственной войны. Эта непримиримость быстро, к сожалению, не пройдет.

Митрополит Екатеринбургский и Верхотурский уверен, что уральские добровольцы едут на Украину, чтобы защищать русский мир. При этом позиция Церкви по поводу конфликта остается прежней: священники не одобряют насилия и молятся за то, чтобы «кровопролитная междоусобная война» закончилась.

— Зачем российские добровольцы едут на Украину? Зачем туда с Урала едут, несмотря на молчание архипастырей?
— Они едут защищать русский мир. Они едут защищать русских. Но ведь русские — и с той, и с другой стороны. Православные — по обе линии фронта. Вы не думайте, что так все просто. Я жил в Молдавии, застал приднестровский перелом. Видел, как все тлело, а потом вспыхнуло. Неостановимо, необъяснимо, неразделимо — молдаване и с той, и с другой стороны, люди одной веры. И то, что происходит на Украине, для нас вдвойне беда, просто потому что у всех нас там много родственников живет.

— Если говорить о внешних проявлениях и восприятии Церкви обычными людьми — это службы, праздничные одежды, крестные ходы, строгие речи, призывы строить больше храмов. Почему на фоне этого так мало информации о социальном служении?
— Это заложено в церковной традиции — не распространяться о добрых делах. Таков многовековой уклад церковного сознания, которое не позволяет говорить, что я помог кому-то. Организации, которые занимаются такой работой и что-то рассказывают об этом, есть… Большинство людей все же промолчат. Я знаю людей, которые делают массу добрых дел при одном условии: о них никто не должен знать. Господь видел — знает. Так поступает церковный человек. Но вы представьте себе, насколько за эти годы была разрушена система церковной жизни. Вот что такое 6 тысяч приходов на Советский Союз 1986–1987 года?

— С тех пор эта цифра, наверное, увеличилась в десятки раз?
— Но подготовить мгновенно человека, священника, невозможно. Была взорвана, уничтожена огромная система общественного служения, которая принадлежала Церкви. Раньше у Церкви были колоссальные возможности, свои больницы, школы, хозяйства, богадельни… На то было специальное финансирование. Сегодня ничего этого нет. Сегодня Церковь занимается социальной работой за счет пожертвований.

— Строительство храма «Большой Златоуст», в котором мы сейчас с вами разговариваем, профинансировали Игорь Алтушкин и Андрей Козицын. Не думаю, что они бы сильно расстроились, скажи вы им: друзья, давайте, может, на эти деньги больницу построим или ПЭТ-центр для ранней диагностики раковых заболеваний, пустим на социальную работу.
— А с храмом что делать?

— Подождет.
— А что не подождет?

В начале этого года в Ботаническом микрорайоне заложили первый камень в основание храма Воскресения Господня. Сегодня митрополит вынужден отстаивать землю, которую Церкви выделила администрация Екатеринбурга, перед «некими людьми», которые устроили на ней нелегальную парковку.

— Люди не подождут, которых надо учить, лечить, которым нужно помогать.
— Людям же еще и молиться надо. Если человек молится, то и проблем у него становится меньше или острота их снижается. Поверьте, мы занимаемся и социальной работой тоже. Но что бы мы ни делали, этого всегда будет недостаточно.

И потом — государство-то что будет делать? У государства — совсем другие возможности. Это уже не благотворительные проекты, которыми сегодня занимается Церковь, — это структурные вещи. Тут мы можем способствовать лишь как выразители воли людей. Или как? Ну есть, например, в Германии церковные больницы… Но там есть и церковный налог, 80% взносов — от государства, 20% — от церкви.

В феврале на праздновании 130 лет Екатеринбургской епархии митрополит Кирилл собрал уральских политиков всех ветвей власти. Наблюдатели говорят, что добиться консенсуса с элитами за три года — это безусловный успех.

— Договориться с государством не получается?
— Государство где-то, в чем-то участвует. К примеру, в Москве у нас есть городская больница: в ней соотношение церковного и нецерковного — в пользу нецерковного. В Ярославской епархии, в которой мы с отцом Алексеем служили (кивает на настоятеля Вознесенского храма, — прим. ред.), восемь общеобразовательных школ, подобных Свято-Симеоновской гимназии в Екатеринбурге.

— Судя по вашим встречам с губернатором, полпредом, сити-менеджером, Гордумой, сейчас всё в ваших силах здесь.
— Не всё в наших силах. Это проблема, которая требует взвешенного подхода.

В марте владыка выступил перед депутатами Гордумы Екатеринбурга и представил сити-менеджеру Александру Якобу свой план развития Екатеринбурга на ближайшие 8 лет.

— В чем проблема? В помещениях? В преподавателях? В статусе?
— Проблема в помещениях — однозначно, их нет вообще... Это огромный клубок проблем, которые надо решать.

— Но в Ярославле же вы его распутали?
— Конечно (смеется, — прим. ред.).

— Благодаря социальной работе, больницам и школам вы могли бы закрепить общественное сознание на своей стороне. Обезоружить антиклерикалов, для которых вы — люди в черном, которые хотят снести чудный советский фонтан ради храма, пусть даже в честь святой-покровительницы Екатеринбурга.
— Если бы не фонтан — было бы что-то другое, хоть плевательница — все равно назвали бы достопримечательностью. Есть вещи, которые нужно делать сообща. И храм, и больницы, и школы… Пожалуйста, мы готовы показать, что у нас есть. Можно прямо списком… И приложить еще в 10 раз больший список проблем, которыми надо заниматься…

Так будет выглядеть площадь Труда, когда на ней возведут собор Святой Екатерины. Масштабные панорамы видов центра Екатеринбурга с 3D-моделями разрушенных в советский период храмов можно посмотреть здесь.

В прошлом году больше 200 сестер милосердия пришло только в систему нашего социального отдела. За один год больше 200! Это обычные люди, которые после работы отдают по 3–4 часа, чтобы помогать несчастным. У нас есть маленький хоспис на улице Ереванской. Там тоже с помещением проблема. Все, что касается церкви, практически всегда проблема. Здесь мы всем всё должны — а нам никто ничего не должен.

— Зачем тогда вообще нужны эти встречи с властями, если в итоге получается, что вам «никто ничего не должен»?
— Мы работаем. Нужно же как-то решать вопросы. Решается что-то потихоньку. Надо пробивать эту стену непонимания, которая и с одной, и с другой стороны. Думаю, что сегодня мы нашли понимание. Находим по крайней мере.

— С кем проще: с городскими или с областными чиновниками?
— Проще? С патриархией.

В этом году маршрут пасхального крестного хода в связи с перекрытиями некоторых улиц изменят. Подробности читайте тут.

— Есть такое понятие, как церковная карьера?
— У тех, кто смотрит со стороны, наверное, есть. У нас — нет. Человек сделал себе церковную карьеру, когда нашел свое место в церкви. Считайте, что он сделал карьеру, если его уже взяли в храм. Когда меня взяли пономарем, я был так счастлив! Я в храме и ковры чистил, и пол мыл, стирал, гладил… Это большая радость, когда что-то делаешь.

— Вы нашли свое место в церкви?
— А у меня других мест не было.

— Сейчас вы чувствуете, что вы — на своем месте?
— Наверняка есть много людей, которые справились бы лучше, чем я. Но, опять же, я сюда не писал прошение. Меня перевели сюда и назначили. Я иду по послушанию. Страна большая, еще много разных мест есть… Так что можно везде оказаться. Никто из нормальных церковных людей не ставит перед собой такую задачу — добиться чего-то, что-то получить. Основное — это послушание. По-другому быть не может.

— В этом смысле возникает прямая ассоциация с армией…
— Ну мы же, конечно, армия. В определенном смысле. Безусловно. Воины Христовы. Должны быть воинами Христовыми, но зачастую — ополченцы.