Запах яблок разносится по всему помещению, и пройти мимо искусно разложенных на подносе яблок спокойно невозможно. Николай Коляда любит своих зрителей. То чай, то печенье, теперь вот яблоки. Интервью в яблочных тонах.
— Николай, что такое «Коляда-театр» сегодня, сейчас, на данный момент?
— Ну что — наверное, не мне судить, а нашим зрителям. У них надо спросить, что это такое. Но судя по тому, что у нас каждый вечер аншлаги, полный зал всегда народу, еще приходят лишние билетики спрашивают...
| Судя по всему этому, проект коммерчески успешен, имеет какую-то популярность и среди студентов, и среди пенсионеров, и среди маленьких детей и разных слоев населения. |
Мы — частный театр и зависим только от проданных билетов: сколько продадим билетов — такова будет и зарплата. Понимаете, мы почти не делаем никакой рекламы, у нас нет никаких распространителей билетов. Нет такого, что ходят по офисам тетеньки и дяденьки и предлагают билеты за ради бога. У нас вот каждый зритель должен прийти в кассу и купить билет. Мне говорят: «Ну что там 60 мест? Ой, боже мой, заполнить там этот зальчик на 60 мест! Какая ерунда».
Это надо сильно любить театральное искусство, сильно любить Коляду, сильно вообще себя не любить, чтобы прийти в какой-то деревянный дом, где нет буфета, нет гардероба, неудобные кресла, рядом с тобой, прямо на носу, прыгают артисты, то там грязь, то там краска, то вода, то еще что-то такое летит в зрительный зал. Не каждый на это решится, тем более что билеты не такие уж и дешевые — от 200 до 500 рублей. Для провинциального города это достаточно большие деньги. Провинциального в хорошем смысле слова.
И чтобы забить этот зал, так сказать (а мне нельзя, чтобы заполняемость была 80%, мне обязательно нужно, чтобы каждый вечер был полный-преполный зал, иначе мы уходим в минус), — вот, чтоб забить, это надо постараться.
| В России работает только одна реклама, что в Москве, что в Екатеринбурге, что в Петербурге — везде. Реклама эта называется ОБС — «одна баба сказала». |
Если «одна баба сказала», что это хорошо, посоветовала — иди сходи, то никакие растяжки, никакие рекламы, никакие ролики по телевизору, никакие сюжеты не помогут. Публика голосует рублем. И ногами. Либо идут, либо не идут.
— Николай, раз уж мы заговорили о зрителях, затронем с вами экономику театра. Из чего сейчас она состоит?
— Значит, проданные билеты, мои гонорары. Вот и вся экономика. Спонсоров никаких нет. Время от времени, правда, нам помогают какие-то люди, приносят деньги, просто дарят, я не знаю. Вот чемпионка мира по волейболу Елена Година, которая, вот вчера сообщили буквально, что она уходит из волейбола, но остается там работать в команде и будет каким-то там продюсером или еще что-то такое. Она однажды пришла к нам, 2 года назад, перед «Вишневым садом», и принесла мне 10 тысяч долларов. И сказала: «Я хочу помочь вашему театру. Я вас люблю», — и она все время ходит сюда, когда бывает в Екатеринбурге.
Такая здоровенная-здоровенная садится на первый ряд, закрывает весь зал. Она нам приносила много одежды своей, новой совершенно, ей там подарят где-то на сборах какие-то футболки, майки, штаны и все такое новое-преновое, хорошего очень качества, каких-то роскошных фирм. Она нам все это притащила, весь театр у меня вот ходит в этой одежде. Все разобрали там. Какие-то купальники, какие-то, я не знаю, какие-то штаны. У нас есть здоровый артист Бутаков Антон, он все вот таскает с нее — ну оно же такое, унисекс.
Вот потом есть такой Андрей, я не буду называть его фамилию, потому что он не хочет светиться, который много раз приносил нам деньги. Просто по 100 тысяч рублей.
| Перед фестивалем он принес нам миллион, положил мне на стол этот миллион, и мы обалдели все, выпучив глаза. Дай Бог им здоровья. А в основном — это проданные билеты, мои гонорары и гонорары, которые мы получаем за границей от спектаклей. |
Там достаточно приличные деньги, на которые я купил театру 4 квартиры. Ну, эти квартиры принадлежат мне, одна двухкомнатная, три однокомнатных, но в них живут мои актеры, потому что многие, 10 человек из моих работников театра, снимают квартиры. А они мне нужны, очень нужны для работы, и мне приходилось платить
Квартиры эти, если я помру, останутся в фонде «Коляда-театра», все записано в завещании, прописано, куда что должно уйти. То есть это такое служебное жилье. Но я думаю, что еще купим. У нас еще
Мне говорят: что ты такой добренький. Это не добренький я, а это ведение бизнеса, так сказать. Они мне нужны, эти люди, поэтому я делаю все, чтобы построить бизнес, потому что они нужны зрителям.
— У вас же нет ни одной «Золотой маски». В России вас не признают, но зато очень ценят за рубежом. Что для вас главное? Неприятие, допустим, теми же самыми театральными критиками или принятие зрителями?
— Мне очень приятно, конечно, получать все призы и награды, и кучу призов всяких мы получили на всяких фестивалях, где только чего не получали, и все это замечательно. Кстати, вот тут совсем недавно, несколько дней назад, журнал Forbes объявил рейтинг 10 лучших провинциальных театров, которые необходимо посетить, и в их числе — мой театр. Мне это невероятно приятно, конечно, было прочитать все.
| Я не знаю, кто составлял эти рейтинги, но уже мне сообщили всякие разные доброжелатели: «Ну, Коляда купил, как всегда, — говорят, — мафия все это». |
Так просто не может быть. Ну, конечно, купил. Денег много — и все: и Forbes купил, всех купил, как не купить. Вообще-то у театра есть и другая награда, которой можно гордиться. Мы везде на репертуаре пишем, но никто не обращает на это внимание: «Коляда-театр» — лауреат премии правительства Российской Федерации«. Вообще-то правительство Российской Федерации нас наградило три года назад. Мы ездили в Ярославль, там играли «Ревизора», потом получили эту статуэтку и деньги, и диплом красивый, и все такое прочее.
— А как же «Золотая маска»?
— Ну, нет у нас пока «Золотой маски», но каждый год нас на «Золотую маску» зовут, и все спектакли отсматривают, и приезжают специально театральные критики, смотрят, и всем интересно, что у нас тут происходит. Ну не получим мы ее, да, господи.
Однажды, после спектакля «Женитьба», который мы играли в Москве, там была Лия Ахеджакова, которая ржала, — другого слова не придумаешь, она ржала на весь театр во весь голос, потом зашла ко мне за кулисы и сказала, что это шедевр, абсолютный шедевр. Мы стали болтать, сплетничать. Я говорю про «Золотую маску», она говорит: «Господи, да перестаньте вы с этой «Золотой маской», у вас у всех она на голове, эта «Золотая маска», ты что, не видишь что ли, что вы прямо увесились этими «золотыми масками».
Но это же всегда, когда приезжаешь из Москвы после «Золотой маски»: «Ну чё?».
| Сюда приезжаешь — все наши театральные деятели: «Обосрались?» — «Да обосрались, обосрались. Конечно, обосрались, ну о чем разговор. Ну, теперь вы обосритесь, пускай вас позовут туда». |
А то, что нас туда каждый год зовут, вот сейчас «Бориса Годунова» взяли посмотрели, и «Бабу Шанель» посмотрели. Ну, позовут — слава Богу, не позовут, не дадут — ну, какая разница. Хулу и похвалу приемлю равнодушно.
Хотя, конечно, хотелось бы повесить ее, чтоб заткнулись все. Вот куда-то повесить туда, чтоб все заткнулись. Да успокойтесь, купил, купил, купил! И в тот раз купил эту «Золотую маску», точно, все купил.
Так что с призами и наградами все замечательно. Но не имеет это никакого значения, продукт надо делать качественный, вот и все.
— Как вы вообще оцениваете сегодняшнюю жизнь?
— Да я занимаюсь своим каким-то делом и советую каждому, хотя говорят, советы, как касторка, — их лучше давать, чем принимать, — но я бы советовал каждому заниматься хорошо своим делом, и тогда будет порядок. Меня может что-то обижать, огорчать в нашей жизни, но что — я ничего изменить не могу. Я слабый человек, я не пойду на улицу с призывами, с демонстрациями или еще что-то. Я делаю свое дело. Мне в моем мире, который я придумал, тепло, уютно и легко.
— Есть ли сейчас люди, которые для вас интересны на данный момент? Это, может быть, люди театра, люди, которые вне вообще театральной жизни, политики, например.
— Ну кто? Если говорить про театр, то всегда интересны талантливые люди. Если есть что-то талантливое, это крайне редко бывает, тогда это привлекает. Какие-то актеры, какие-то, я не знаю, музыканты, творческие люди, не знаю.
— Можете назвать пару фамилий?
— Пару фамилий актеров, которые мне нравятся? — Я их ненавижу всех. Не люблю я театр, театральное искусство, не могу я вспомнить, не могу. Ну их к черту всех. Думаешь, они хорошие, хорошие, такие хорошие. А потом смотришь — в «Новогоднем огоньке» поют песни. Эта пошлость затягивает всех. Или на коньках начинают кататься. Или еще что-нибудь такое. Пошли к черту!
| Мне очень нравится Женя Ройзман. Я его очень люблю и уважаю и искренне ему верю всегда во всем. Когда вот произошла вся эта история с Прохоровым, я был искренне с ним. |
Ну, сейчас я даже не знаю, что у них там куда развивается, мы не созванивались, не разговаривали, но во всяком случае... Прохоров, кстати, мне тоже очень нравится, потому что...
— Вы общались с Прохоровым?
— Мы не общались с ним никогда, но...
— Но поддержку какую-то ощущаете?
— Он помогал, два раза давал фонд Прохорова по миллиону рублей на фестиваль «Коляда — Plays». Это тоже, извините, не так часто бывает.
— Ну, достаточно весомо.
— Да. И кроме того, еще есть Центр современной драматургии в Екатеринбурге, в котором я являюсь художественным руководителем. И на создание двух спектаклей 340 или 350 тысяч из фонда Прохорова тоже было выделено. Но никто же не пришел, не дал. А он дал.
— Николай, а во что верите вы?
— Я во что верю? Я верю в талантливых людей, верю только в талант. В доброту, в порядочность, в искренность, в честность. Ну, в какие-то такие нормальные базовые вещи для каждого человека. Что сказать вам? В Бога верю? Нет, я не сильно верю, хотя всегда, когда лечу на самолете, молюсь, как сумасшедший, чтоб пронесло, и говорю, что пойду обязательно в церковь и поставлю свечку, потом, конечно, забываю.
Как мама у меня говорила «царство небесное», батюшка ей говорил, там у нас в деревне, в Пресногорьковке, он говорил ей: «Зоя Васильевна, ну что же вы не ходите в церковь?». А она говорит: «Батюшка, я не могу, я подматериваюсь». Так вот и я тоже, вроде бы надо бы и ходить, когда-то церковь восстановил у своей деревни Пресногорьковки. Надо бы и верить, и крестик ношу, и крещеный, но вот что-то все как-то суматоха жизни. Не могу, черт те знает что. Поэтому ну а что? В человека верить надо. Верить в человека.
— Ну, и в свои силы, наверное.
— В себя? А у меня никогда не было такого, чтобы... Ну вот сегодня была премьера, я бы должен ходить и падать, напиться, ужас, сердце болит, как там — получилось, нет?
| Ну, у меня не бывает, что не получается. У меня не было ни одного провала. Я уверен на 100%, что все в порядке. Как? — Я не знаю, почему. |
— Спектакль «Золоченые лбы» — это возвращение в детство. Каким было ваше детство?
— Оно было бедное, несчастное, оно было голодное, оно было какое-то, я не знаю, какое оно было. Но оно было прекрасное. Потому что оно было там — была степь возле, там далеко был лес, в котором были грибы и ягоды, была крыша, на которой ты сидел, смотрел куда-то туда и мечтал о дальних странах, которые потом появились все равно в жизни.
Была зима, когда заваливало весь дом до самой крыши снегом так, что выйти нельзя было. Была какая-то огромная прекрасная жизнь. Замечательная. В то время она казалась глупой, пошлой, хотелось уехать в другой город, сбежать быстрее оттуда, а сейчас вспоминаешь и думаешь: это было изумительное, изумительное просто детство. Просто изумительное.
Вчера я после репетиции поехал за яблоками, меня позвали тут в какой-то сад заброшенный. Женщина болеет, говорит: приедьте, яблоки — я с удовольствием. Сейчас пойдем, кстати, сфотографируем эти яблоки. Привез 8 мешков этих яблок, завален весь кабинет. Артистам говорю: забирайте, забирайте, забирайте! Здесь поставили, сюда. Пойдем сейчас на фоне яблок сфотографируемся. Красиво очень.
— Сейчас есть какая-то фраза, которая отражает вашу жизнь?
— Не знаю. Я не думаю об этом никогда. Ни о фразах, ни о красивостях. Я вообще не думаю о прошлом, стараюсь не думать. Быстро забываю все, потому что вперед надо бежать. Хотя впереди ничего хорошего, конечно, нет кроме могилы. Но все равно туда, вперед надо. Мне вот рассказывают артисты, что там было год назад или два, а помните, Николай Владимирович, вы там сказали в Париже... — Что? Когда? — А вы пошли и купили. — Что? Я вообще не помню ничего.
| У меня вообще памяти на это нет, на какую-то чушь. Вперед, вперед, вперед. Вперед, пошли яблоки фотографировать, все, хватит. |
